Несмотря на все тяготы, выпавшие на долю Николая Николаевича, он остался верен своему долгу. Как и ожидалось, встреча с новым Верховным главнокомандующим завершилась для него фатально. Весть о гибели Духонина быстро разнеслась по стране. А чуть позже поэт Владимир Пяст посвятил этому событию стихотворению. Причем в нем он назвал Крыленко «палачом» и это, в присутствии наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского. И тот возмутился: «Нет, господа, это невозможно, ну что это за выражение! Ну разве можно! Товарищ Крыленко — видный революционный деятель, а вы говорите «палач», — разве это поэзия!» Но все присутствующие на том литературном вечере, в том числе и Луначарский, прекрасно понимали, что Духонин просто стал жертвой революции, которая «не делается в белых перчатках».

В ожидании поезда

Духонин оказался загнанным в угол. Однако, будучи настоящим профессионалом своего дела, он чувствовал ответственность и за армию, и за участь государства в войне. Николай Николаевич понимал, что из-за брожения в рядах солдат тот самый «внешний враг» может прорвать ослабленный фронт. Поэтому с упрямством, граничащим с безумием, он продолжал отправлять в штабы приказы и директивы, до последнего надеясь на благополучный исход противостояния. Ведь, по факту, продержаться-то оставалось не так много. Духонин боялся катастрофы, боялся прорыва вражеских солдат, но при этом вера в собственных бойцов его уже практически покинула. Однако в конце ноября он отправил в штаб Северного фронта послание: «В том крайнем случае, если связь со Ставкой будет окончательно потеряна… обстановка на фронтах сложится так, что армии, потеряв свою устойчивость, откроют фронт, то пределом их движения в тыл должны служить Наровская позиция, озеро Чудское, Псков-Островские позиции и укреплённая позиция, прикрывающая направление на Бологое — Москва. Обеспечение этого фронта должно заключаться в прочном удержании важнейших путей и нашего господства над путями, идущими с запада на восток».

Буквально на следующий день Николай Николаевич отправил туда же еще одну телеграмму: «Если деморализация войсковых масс… приведет к самочинному срыву занимаемых позиций… и к началу гражданской войны, то при недостатке войск, верных долгу для выполнения задачи, указанной Вам 14 ноября… Вам надлежит с верными национальной чести российскими войсками прикрывать направление Псков — Бологое, обозначивая подступы к Москве с севера и северо-запада, имея в виду, что Россия будет продолжать борьбу до решения Учредительного собрания или правительственной власти, опирающейся на большинство страны. Левее Вас в этой крайней обстановке, прикрывая пути с запада на Москву в районе Невель — Витебск — Орша, образуется группа 17-го и 22-го корпусов и 2-й кубанской дивизии… В задачу их входит присоединить к себе части Западного фронта, если бы этот фронт поддался также полной деморализации. Силой оружия людей, покидающих самовольно фронт, когда он сдвинется с места и хлынет вглубь страны, не пропускайте вглубь России… или предварительно обезоруживайте их. В этой крайней обстановке мы должны спасти Москву и пол-России от гражданской войны».

Следующее послание полетело уже командирам Юго-Западного и Румынского фронтов: «Получаемые сведения как от разведки фронтов, так и от агентурной разведки заставляют предполагать возможность перехода противника к активным действиям в ближайшее время на Румынском фронте и, возможно, на Юго-Западном фронте… преследуя цель овладения Бессарабией, Одессой и каменноугольными Донецкими районами. Необходимо принять все меры, дабы своевременно обнаружить намерения противника».
Тридцатого ноября 1917 года Николай Николаевич узнал, что к его Ставке в Могилеве движется эшелон с балтийскими матросами, которые примкнули к большевикам. Но даже осознание того, что он оказался на краю пропасти, не выбило его из колеи. Оценив ситуацию, Духонин решил поискать счастья у правительства УНР. У него он попросил разрешения перенести Ставку в Киев. Но в генеральном секретариате к этой просьбе отнеслись, мягко говоря, скептически. Правительство УНР прекрасно понимало, чем могла закончиться такая передислокация. Поэтому сначала секретариат старательно оттягивал ответ, а потом и вовсе начал выдвигать встречные условия. Выполнить их у Духонина уже банально не было ни сил, ни времени.

В журнале «Часовой» за 1937 год была частично опубликована переписка Николая Николаевича с женой. В своих посланиях он писал: «На плечах своих я несу огромную ответственность перед своей совестью и перед Родиной. Малейшая ошибка может иметь роковые последствия. Струна натянута до последней степени. Вера всё-таки не оставляет меня, и в этом залог и сама продуктивность работы».

Вот еще один отрывок: «Работы гибель. Знаешь, а я все-таки верю в Россию. Исполняю свой долг, как велит совесть и сознание».

Лицом к лицу

Николай Васильевич Крыленко прибыл в Могилев третьего декабря 1917 года. Первым делом он объявил себя новым Главковерхом, а затем сообщил Духонину, что того ждет отправление в Петроград. Так, мол, распорядилось СНК.

За Духониным отправились. Посланники Крыленко арестовали его и привезли на железнодорожный вокзал. Николай Николаевич уже не сомневался в том, что смертный час близок: «Я имел и имею тысячи возможностей скрыться, но я этого не сделаю. Я знаю, что меня арестует Крыленко, а может быть, даже расстреляют. Но это смерть солдатская».

Николая Николаевича доставили прямиком в вагон Крыленко. Но по Могилеву, тем временем, начала распространяться молва, что к городу приближается армия генерала Корнилова. И революционно настроенные солдаты с матросами собрались у поезда. Им не нужна была правда. Они верили лишь в то, чего сами и хотели. Для них новость о Корнилове означала одно — можно было расправиться с Духониным. Разъяренная толпа потребовала его выдачи.

По официальной версии, Николай Васильевич Крыленко даже пытался их остановить и утихомирить. Но его «старания» успехом не увенчались. Антон Иванович Деникин в «Очерках русской смуты» писал: «…толпа матросов — диких, озлобленных на глазах у «главковерха» Крыленко растерзала генерала Духонина и над трупом его жестоко надругалась».

По одной из версий, матросы, несмотря на уговоры Николая Васильевича, все-таки ворвались в вагон. Затем они вывели Духонина его оттуда на площадку. Прозвучал выстрел. Пуля попала в голову бывшему Верховному главнокомандующему. А после этого его уже добили штыками и прикладами.

Крыленко позже вспоминал: «Не могу умолчать о печальном факте самосуда над бывшим Главковерхом Духониным. Народная ненависть слишком накипела. Несмотря на все попытки спасти его, он был вырван из вагона на станции Могилёв и убит. Бегство генерала Корнилова накануне падения Ставки было причиной эксцесса. Товарищи! Я не могу допустить пятен на знамени революции, и с самым строгим осуждением следует относиться к подобным фактам. Будьте достойны завоевания свободы. Не пятнайте власть народа. Революционный народ грозен в борьбе, но должен быть мягок после победы».

Учитывая дальнейший путь Крыленко, он довольно часто прибегал к выгодной для себя манипуляции фактами. И хотя официально он даже сочувствовал Духонину, многие исследователи склонны считать, что это не более чем фарс. Есть версия, что Крыленко специально допустил глумление над телом бывшего Верховного главнокомандующего. Более того, все, что произошло возле его вагона — искусная инсценировка, а расправа над Духониным была согласована с лидерами большевистского движения. Косвенно эту версию подтверждает и то, что когда верхи узнали о гибели Николая Николаевича, отреагировали максимально спокойно.

Незадолго до гибели Николай Николаевич писал, что больше всего он боится глумления над своим телом в случае расправы. И его опасения подтвердились. Почти все очевидцы тех событий отмечали этот факт. Один из свидетелей вспоминал: «Весь день продолжались надругательства озверелой толпы над телом. Уже вечером видели труп покойного посаженым с папироской в руках рядом с дохлой собакой. При омовении тела было обнаружено 16 штыковых, 3 сабельных и две огнестрельных раны». Другие же говорили, что над телом Духонина издевались несколько дней, до тех пор, пока оно не начало разлагаться. Лишь после этого его отправили в Киев.

Генерал Густав Маннергейм вспоминал: «На вокзале города Могилева, где располагалась Ставка Верховного Главнокомандующего, царила странная атмосфера. На платформе стояла небольшая группа охваченных ужасом людей, а в середине было большое кровавое пятно. Я узнал, что застрелен временно исполняющий обязанности верховного главнокомандующего генерал-лейтенант Духонин. Он без охраны прибыл на вокзал для подписания соглашения с только что назначенным большевистским главнокомандующим, бывшим кандидатом в офицеры Крыленко. В тот самый момент, когда они встретились на платформе, из поезда Крыленко выскочили солдаты и быстро расправились с Духониным».

Седьмого декабря Николай Васильевич Крыленко сообщил Троцкому о случившемся: «В связи с убийством Духонина необходимо юридическое оформление дела, акт дознания по моему предложению совершен. Тело отправлено в Киев. Если передать дело судебному следователю, обязательно вскрытие в Киеве, даже вплоть до выкапывания. Предлагаю прекратить дело постановлением государственной власти… Акты дознания достаточно реабилитируют от всяческих кривотолков… но возбуждение дела с обязательными допросами матросов едва ли целесообразно».

На что Лев Давидович ответил: «Было бы бессмысленно и преступно передавать дело в руки судебных чиновников старого закала. Если необходимо, можете передать дело революционному суду, который должен быть создан демократическими солдатскими организациями при Ставке и руководствоваться не старой буквой, а руководствоваться революционным правосознанием народа».

Алексей Алексеевич Брусилов писал в своих воспоминаниях: «Подошло время трагической кончины глубоко любимого мною Н.Н. Духонина. Телеграммы о том, как зверски он был убит, были тяжким ударом для нас всех».

Что же касается Крыленко, он отметил: «Судьба Духонина была решена. Дальнейшее известно. Духонин был растерзан... Ставка взята, и весь технический аппарат командования был в руках новой власти».

* * *

Поскольку велика была вероятность провокации со стороны большевистски настроенных солдат и матросов, похороны Николая Николаевича состоялись ночью. На них присутствовало лишь несколько человек, в том числе и жена — Наталья Владимировна.

После гибели Духонина у большевиков уже не осталось достойного противника, который бы хоть как-то сумел бы помешать им приступить к мирным переговорам с немцами в Брест-Литовске. На тех переговорах произошла трагедия, ставшая резонансной. По одной из версий, генерал Владимир Евстафьевич Скалон, не смог принять условия мира, на которые были согласны большевики. И поэтому покончил с собой. Но его гибель никак не повлияла на дальнейшие события, соглашение было подписано.

В 1934 году кладбище, где покоилось тело Духонина, ликвидировали. Его останки перенесли на Лукьяноское гражданское кладбище, туда, где был захоронен его отец. Причем прах Николая Николаевича погребли там же, но не сделали соответствующей надписи на надгробии. Лишь спустя много лет, когда надгробие было отреставрировано, на нем появились имя и даты жизни бывшего Верховного главнокомандующего. Правда, указаны они неточно, приблизительно.

Кстати, после расправы над Духониным большевики попытались достать и его жену. Причем за ее голову было даже назначено солидное вознаграждение. Судя по всему, кто-то опасался, что Наталья Владимировна могла наговорить лишнего. Поэтому от нее и решили избавиться. Но у них не получилось. Сначала Наталья Владимировна под защитой Красного Креста (женщина сменила имя и фамилию) укрылась в Екатеринодаре. В этом городе она работала в госпитале. Затем, уже вместе с солдатами Врангеля, Духонина смогла перебраться в Сербию. Здесь она тоже продолжила работать сестрой милосердия. После окончания Великой Отечественной войны Наталья Владимировна немного жила в Германии, а оттуда перебралась в Марокко. В Касабланке она и умерла в 1968 году.