Великий полководец, вращаясь в высших сферах екатерининского общества, сумел сохранить самое святое для русского человека – честь и совесть
«Оставляю своё доброе имя современникам и потомству» – так сказал о себе в конце своей жизни великий полководец Александр Васильевич Суворов. К сожалению, нынешнее поколение историков весьма неточно расставляет акценты в его военной карьере, почему-то особо выделяя победу над Пугачёвым, т.е. фактически над восставшими крестьянами, казаками и народами Поволжья.
Приведу цитату из книги, изданной московским издательством «Эксмо» в 2008 году: «Самозванчество и смуту генерал, несомненно, считал опасным злом для государства, веры и народа. И боролся с мятежниками с чистой душой, без интеллигентских рефлексов, которые кое-где уже проклёвывались в екатерининское время. Душой как-никак Суворов был из семёновских казарм, а не из типографии Новикова... Он был защитником России от бунтов и смуты, видевшим в их усмирении, в успокоении мятежного народа свой долг перед Родиной...»
Еще один биограф полководца в популярной серии «Жизнь замечательных людей» (2012 г.) с лукавой простотой задаётся вопросом: «Сегодня можно слышать рассуждения о том, как трудно писать учебники истории. В качестве примера часто приводится Суворов: он был великий полководец, но он же разгромил армию Пугачёва и приказал соорудить клетку, в которой повёз народного вождя на казнь. Как об этом рассказывать школьникам?» И чуть далее: «Идеализируя пугачёвщину, советские историки называли мятеж яицких казаков крестьянской войной, хотя сам Пугачёв и его атаманы презрительно именовали крестьянский люд сволочью... В грозные дни осени 1774 года для Суворова не существовало вопроса, как поступить. Он видел, во что превратился край, в котором бушевал мятеж».
Дальше цитировать авторов других современных книг о Суворове нет смысла: оценки роли полководца как главного карателя и душителя восстания, «правоверного солдафона», «генерала-вешателя» принципиально не расходятся. И это, ведь, каким болезненным воображением надо обладать, чтобы славу карателя и полицейской ищейки налепить на незапятнанный русской кровью мундир боевого генерал-поручика, героя Туртукая и Козлуджи. На такое не решилась даже Екатерина Ангальт-Цербстская – тогда ещё не Великая.
К слову сказать, пугачёвское возмущение легко укладывается в матрицу русского бунта в Донбассе, где желание жить по справедливости, жить по-своему, без дворян и помещиков (то есть без олигархов), говорить на родном русском языке выжигалось украинскими господами-генералами с помощью танков и систем залпового огня. Они, говоря словами современного историка Арсения Замостьянова, «самозванчество и смуту» считают «опасным злом для государства, веры и народа» и борются с мятежниками («сепарами» и «ватниками») «без интеллигентских рефлексов».
Садиться «играть в покер» с Суворовым значило заведомо себя обрекать на поражение
Но вернёмся в ХVIII век. В 1774 году нашему славному полководцу, попавшему на пугачёвский «фронт», было 44 года от роду. Возраст вполне зрелый для генерал-поручика. Но он был не просто воякой. В исходах боевых действий ему приходилось осваивать тонкости дипломатического искусства, познавать кухню и форматы закулисных игр императорского двора, выполнять дипломатические миссии, секретные поручения.
Суворов находился в центре внимания не только командующих русской армией, но и самой императрицы. Его военный талант высоко ценился, и слово его не расходилось с делом. Поэтому верхушка воспринимала его по большей части как человека чисто военной косточки, способного безупречно выполнять приказания или поручения прежде всего военного характера.
После усмирения конфедератов в Польше Екатерина II присвоила ему чин генерал-майора и назначила состоять при Польском корпусе. Такое доверие следует расценивать как из ряда вон выходящее. Но многим поклонникам и даже знатокам военного гения Суворова в наши дни невдомёк, что он в глазах современников выглядел подчас эдаким шутом гороховым – не от мира сего. Жаль, что многие историки не обратили внимание на эту чудаковатость полководца, не придали ей никакого значения.
Между тем, это был один из лицедейских способов политической игры Суворова. Вращаться в высших сферах екатерининского общества и при этом держаться на плаву дорогого стоило. Для этого надо было быть политиком изощрённым, двуликим янусом, политтехнологом, как бы сегодня сказали.
На эту сторону поведения Суворова не случайно обратил внимание М.Н. Пыляев в своей пространной характеристике: «Русский чудо-богатырь Суворов остался загадкой для потомства. Быстрый, решительный, предприимчивый не только в военных действиях, но и в своих поступках, разнообразный до бесконечности, как разнообразны были окружавшие его обстоятельства, великий вождь и в то же время странный старик, который то шалит как ребёнок, то обнимает мыслью целый мир, решает в своем уме самые сложные вопросы, касавшиеся счастья миллионов людей или судьбы государства. Человек... презиравший роскошь, спавший на соломе, довольствовавшийся солдатским сухарём, боровшийся со своими страстями, обуздывавший их и оставшийся победителем в этой борьбе. Истинные свои замыслы он всегда прикрывал фарсами и лаконичными остротами...».
Другими словами, садиться «играть в покер» с Суворовым значило заведомо себя обрекать на поражение. Однако ж матёрая лисица, взобравшаяся на российский трон, решилась-таки на это дело, когда признаки нескрываемой паники перед Пугачёвским бунтом охватили не только волжские города, Москву, но и Северную столицу. Не одни губы, а и коленки задрожали от страха у владычицы, когда войско Пугачёва осадило Казань.
Ещё больше страшило, выводило из себя ещё недавно «простую» принцессу Ангальт-Цербстскую трепетавшее в атмосфере политического психоза имя «воскресшего» законного императора Государства Российского Петра III, пусть и в лице самозванца. «Сомнениями в истинности и законности всего происходящего вокруг трона были охвачены не только социальные низы, – замечает один из лучших современных знатоков пугачёвской эпопеи, сибирский учёный доктор исторических наук В.Я. Мувель. – Оценивая правящую императрицу Екатерину II, дворяне также не могли не понимать всей двусмысленности ситуации. И хотя внешне дворянство в массе своей встретило её вступление на престол и последующее царствование вполне, если не сказать больше, спокойно, в душе, конечно же, осознавалась незаконность её претензий на российскую корону».
Ответим сами себе на вопрос, в чьих интересах было убийство Петра III? Парадоксально, в 1774 году в России фактически возникли две самозванные фигуры. Одна – западнической формации, другая – русской, пусть по-мужицки сермяжной, но желавшей жить по своим народным общинным законам, традициям и обычаям предков.
Кстати, это сознавалось всеми важнейшими фигурантами пугачёвской эпопеи, в том числе и Суворовым. Вызванный с полей военных сражений с турками, он действительно, на первый взгляд, птицей летит к командующему антипугачёвскими войсками генерал-аншефу П.И. Панину, пребывавшему в своём рязанском имении. Получив от него инструкции и самые широкие полномочия по усмирению мятежа на Волге, генерал-поручик в тот же день отправился через Арзамас и Пензу в Саратов.
Панин спешит сообщить императрице о невероятно скором приезде к нему Суворова. Екатерина вздыхает облегчённо и пишет вдогонку генерал-поручику: «Видя из письма графа Панина, что вы приехали к нему так скоро и налегке, что кроме испытанного усердия вашего к службе иного экипажа при себе не имеете, и тот же час отправились паки на поражение врага, за такую хваля достойную, проворную езду весьма благодарю... Дабы вы скорее нужным экипажем снабдиться могли, посылаю вам 2000 червонцев».
К письму этому, как ни странно, давние и современные исследователи, историки отнеслись весьма легкомысленно. Они обратили внимание в нём лишь на большую цифру «премии». А напрасно. Письмо это является ключом к пониманию роли Суворова в подавлении Пугачёвского бунта, а точнее – в отсутствии всякого прямого участия в нём.
В те годы не только страх и тревога терзали души многих военных служак и чиновников, но и жажда заработать дивиденды, награды, славу, обогащение на русской крови, фактически на гражданской войне – бедствии, постигшем Россию. И это хорошо видела Екатерина. В письме Суворову мы как раз конкретно видим, как сработали невольно менталитет и психология немки: если на её этнической родине всё покупалось и продавалось, то отчего у коленопреклонённой России должно быть иначе, даже если дело касалось самого святого для русского человека – его чести и совести.
На роль Александра Васильевича Суворова в подавлении восстания Пугачёва существуют различные точки зрения. К сожалению, немало авторов современных книг о Суворове фактически представляют великого полководца чуть ли не главным душителем восстания, «генералом-вешателем». Между тем мундир 44-летнего боевого генерал-поручика, героя Туртукая и Козлуджи не был запятнан русской кровью.
В своём письме императрица Екатерина предлагает честнейшему, благороднейшему защитнику земли Русской стать главным карателем Пугачёвского возмущения, то есть русскими руками без всякой пощады и оглядки уничтожать русскую «сволочь», устроить кровавую баню для русского простонародья.
Что скажут на это те нынешние историки, которые осуждают народные бунты и революции в истории нашего Отечества? Не будем гадать. Но отметим, что наш великий предок, боевой русский генерал, страж рубежей своей Родины, не был готов ни психологически, ни морально, ни духовно истреблять «безоглядно заблудших овец», русских людей. Известно, что, побывав в Саратове, а затем Дмитриевске (Камышине), он не приветствовал методы и способы истребления карателями восставшего люда, о чём спустя много лет и признался в автобиографии.
В истреблении соплеменников полководец усмотрел великий для себя грех. Поэтому просьбу немки-императрицы он категорически отверг, но при этом не дал ей повода усомниться в его верноподданических чувствах, преданности престолу.
Мне пришлось вдоль и поперёк объездить места пребывания Суворова на Волге и Урале (Яике), поскольку это мои родные края. Генерал-поручику не стоило большого труда собрать силы и переправиться из Дмитриевска на лежащую против него левобережную слободу Никольскую и перехватить Пугачёва с его малочисленным сопровождением – деморализованными полуторастами казаками, среди которых уже созрел предательский заговор.
Маршрут беглецов прочитывался как на ладони. Идти вглубь абсолютно безводной степи значило скорейшую гибель лошадей, а с ними и самих верховых. Для них спасительным был один путь – вдоль по Волге вверх до слободы Никольской. Но дело в том, что стать ищейкой генерал-поручик посчитал неприемлемым для себя.
«По прибытии моём в Дмитриевском, – вспоминал Суворов, – сведал я, что известной разбойник – в близости одной за Волгою слободы, несмотря на его неважную силу, желал я, переправясь, с моими малыми людьми на него тотчас ударить, но лошади все выбраны были, чего ради я пустился вплавь, на судне, в Царицын, где я встретился с г. Михельсоном».
Генерал-поручик действовал в полном соответствии с инструкциями, полученными от генерал-аншефа Петра Панина. В Царицыне Суворов принял под своё командование сводный конвой на конях и переправился на левый берег Волги. Примечательно, что сей отряд генерал-поручик отправил далеко вперёд от себя, а сам пошёл вдоль Волги всего лишь на пару с денщиком, оставив позади себя малочисленную охрану. Последующие события и вовсе убеждают нас в отсутствии у Суворова всякого желания ловить «злодея».
О передвижении Суворова вверх по Волге, пребывании в слободе Никольской, а затем о передвижении по заволжской степи сначала и ошибочно в сторону озера Эльтон, а потом с поворотом к речкам Узеням рассказал в своих воспоминаниях очевидец и участник того похода сенатор Павел Рунич. Скорость передвижения рушила все «планы» Суворова по поимке Пугачёва.
Суворов предпочёл «предаться обстоятельствам», в которых жребий уничтожить или пленить «злодея» в плотном кольце окружения правительственных войск пал бы на какого-нибудь другого счастливчика
На пути его будто нарочно возникали какие-то мелкие препятствия. Например, в слободе Никольской он вынужден был задержаться на некоторое время. Почему? Объяснение нам дал Александр Сергеевич Пушкин: «В одной из бунтовавших деревень он взял под видом наказания пятьдесят пар волов и с сим запасом углубился в пространную степь, где нет ни леса, ни воды и где днём должно было ему направлять путь свой по солнцу, а ночью по звёздам».
Чтобы конфисковать сто волов у чумаков слободы Никольской (возчики, занимавшиеся перевозкой грузов гужевым транспортом. – Ред.), собрать провиант, требовались не час и не два, а по меньшей мере сутки, а то и более. Но взыскательный читатель задаст совершенно уместно другой вопрос: а как можно было нагнать на воловьих фурах беглых конных пугачёвцев, уже достигших речек Узеней и находившихся более чем в двухстах вёрстах от слободы Никольской? Не свидетельствует ли это о сознательной тактике действий: поспешать не торопясь?
Невольно напрашивается вывод, что Суворов предпочёл «предаться обстоятельствам», в которых жребий уничтожить или пленить «злодея» в плотном кольце окружения правительственных войск пал бы на какого-нибудь другого счастливчика-офицера.
Так всё и вышло. Плодами обстоятельств умно и тонко воспользовался гвардии капитан-поручик, опытный следователь Яицкой отделённой секретной комиссии Савва Иванович Маврин. Ранее он производил дознания над пленными повстанцами в Казанской секретной комиссии, затем над видными соратниками Пугачёва в Оренбургской секретной комиссии, вёл следствие в августе – сентябре 1774 года над участниками восстания казаков Яицкого войска 1772 года.
Будучи искушённым в пугачёвском деле, Маврин оказался ещё и искусным политиком, прекрасно разобравшимся в причинах крестьянского восстания и психологии бунтовщиков. Это он на свой страх и риск, в обход секретной комиссии, послал донесение Екатерине II, в котором не побоялся назвать подлинные причины массового восстания черни: самодурствующий произвол властей на местах, а также помещиков и заводчиков, хищническая эксплуатация рабочего люда, особенно приписных и заводских крестьян. Как это разительно отличается от оценок вышеупомянутых авторов нынешних книг о Суворове, для которых участники восстания – «сволочь», а само Пугачёвское возмущение вовсе не крестьянское!
В сложной политической ситуации вокруг Пугачёвского бунта следователь Маврин не захотел играть роль банального статиста и шестёрки. Ему был нужен непременно живой «злодей». Ещё 12 августа 1774 года он писал в Оренбург начальству, что «намерен испытать свои силы и в военном ремесле, когда царь с бородою сюда пожалует, право хочется ухватить Емельку за бороду».
И получилось это у него неслыханно изящно и необычайно искусно: он простил явившихся и раскаявшихся в Яицком городке бунтовщиков, уговорил их отправиться к речкам Узеням и распустить там слух, что всех мятежников, кто пожелает с повинной явиться к нему, ждёт такое же прощение. Эффект был оглушительным. Бунтовщики поверили! И это ускорило развязку.
Сподвижники арестовали Емельяна Пугачёва. Один из них, Федулов, по дороге от Бударинского форпоста к Коловертному Яру передал Пугачёва правительственным войскам. Тут напрашивается аналогия с Гражданской войной начала прошлого века: в тех же местах, в междуречье Волги и Урала, орудовали банды «степных партизан», грабившие совнархозы, расправлявшиеся с советскими активистами, работниками совучреждений, учителями, пленными красногвардейцами, причём гораздо хуже, чем пугачёвцы с дворянами и помещиками.
В середине 1923 года советская власть, чтобы положить конец кровопролитию, чтобы брат не шёл на брата, русский не убивал русского, предложила им добровольно явиться с повинной и получить прощение без всякого наказания. Знаменитые банды Пятакова, Еркина, Кандалова, Журавлёва и многие другие сложили оружие. Местные большевики встречали их при всём честном народе в той же самой слободе Никольской (Николаевской) с оркестром, цветами и плакатами. Почему поступили так, да потому что помнили историю, её уроки…
Представим себе, если бы екатеринские власти столь же милосердно, человеколюбиво, подобно поступку капитан-поручика Маврина, отнеслись к пугачёвским повстанцам, то десятки тысяч бунтовщиков остались бы живы, деревни и станицы не обезлюдели бы, страх не преследовал бы крестьян многие десятилетия. Но всё было сделано чужеземной сиделицей на русском троне ровным счётом наоборот, чему аплодируют сегодня современные авторы в своих книгах о Суворове. Дескать, она, матушка-царица, «раздавила пугачёвскую смуту» ради спасения отечества.
Суворов, подчеркну ещё раз, не давил русскую смуту, более того, не ловил и не арестовывал вождя крестьянского восстания, карательных акций не проводил. Он прибыл в Яицкий городок, когда следователь Маврин уже успел дважды допросить пленённого Пугачёва. Во время второго дознания 16 сентября этот следователь оформил «пространные показания Пугачёва протоколом» с последовательным изложением фактов биографии Емельяна и событий восстания. И сделал это объективно, без пыток и даже оскорблений. Причём Пугачёв держался с большим достоинством и мужеством, чем вызвал большое уважение у Маврина.
18 сентября конвойный отряд генерал-поручика Суворова вывез вождя повстанцев из Яицкого городка и 1 октября доставил его в Симбирск командующему карательными войсками графу Панину. В дороге Суворов практически неотлучно находился рядом с пленником. Следовательно он не исключал того, что из конвойных кто-то по чьему-то поручительству попытается убить Пугачёва. А нет злодея – нет проблем…
Такова подлинная роль Суворова в Крестьянской войне 1773 – 1775 годов. В автобиографии он с трогательной гордостью перед потомками признался: «…Сам не чинил нигде, ниже чинить повелевал, ни малейшей казни, разве гражданскую, и то одним безнравственным зачинщикам, но усмирял человеколюбивою ласковостию, обещанием высочайшего императорского милосердия»!
Вот оно – суворовское назидание всем будущим поколениям русских людей. Назидание Христова воина. Его совесть осталась в глазах русского народа на все оставшиеся времена незапятнанной, безупречной, точно небесный источник с живой водой.
P.S. Рассказывая о А.В. Суворове, надо отметить, что в живописи его традиционные портреты и реальный образ сильно расходятся. Дело в том, что большинство гравюр и портретов были сделаны… после смерти полководца. Авторы опирались на оригинал Иоганна Шмидта, сделанный живописцем в январе 1800 года (внизу слева), то есть за несколько месяцев до смерти Александра Васильевича. Отсюда и в живописи, и в кинематографе знаменитый хохолок, белые кудри, сухощавое лицо… Один из таких портретов, Карла Штейбена, был помещён в первой части этого материала. Он датирован 1815 годом.
Менее известны портреты, сделанные значительно ранее русским художником Дмитрием Левицким (1786 г.) и живописцами из его окружения. Перед нами уже другой Суворов – вельможа времён правления Екатерины II, мало похожий на привычный образ.
На рисунке неизвестного художника, сделанным, видимо, во времена Екатерины II в 1780-е годы, на груди полководца – Мальтийский крест. Современные специалисты предполагают, что орден Святого Иоанна Иерусалимского (Мальтийский крест), которым полководец был награждён Павлом I весной 1799 года в знак «прощения» при его возвращении из ссылки в деревне, появился в результате переделки живописцем написанного ранее портрета.
Автор Евгений МАЛЮТА
Свежие комментарии