В нач. XX столетия Российская империя, как витязь на распутье, встала в преддверии выбора пути в историческое будущее. Мир стремительно, но неуловимо менялся. Казалось бы, всё шло блестяще: налицо рост технического прогресса (в том числе и в России! Империя выходила на первые места в мире по добыче нефти, выплавке стали, даже по машиностроению); пышный расцвет культуры и искусства. Всюду на кинохронике того времени роскошь и блеск. То же самое и в фильмах художественных. Кино вообще становится ведущей силой, меняющей моды и приносящей новые веяния: именно оттуда заимствуют феминистки Санкт-Петербурга и Берлина короткую стрижку актрисы Эве Лавальер. Всюду театральные премьеры, балы, выставки… За чей же счёт была эта роскошь? Об этом в те годы думали немногие.

Тем не менее мир, который казался столь радостным, перспективным и стабильным одновременно, висел на волоске. Выраставшие, как грибы, промышленно-финансовые гиганты остались недовольны последним территориальным разделом планеты Земля (этот раздел был произведён по старым, «аристократическим» правилам монархами и дворянскими правительствами европейских колониальных стран). Получившие кой-какое образование и увидевшие в кино соблазны «красивой жизни», рабочие начинали возвышать голос, подстрекаемые революционными партиями. Неравноправные народы колоний вели борьбу против колонизаторов.

«Нетитульные» народности таких «лоскутных» государств, как Австро-Венгрия, готовы были на любой скандал, теракт, политическое выступление, лишь бы привлечь к себе внимание мировой общественности… Мир разобщался на глазах. Общие интересы таяли, как снег на солнце.
У России тоже имелись свои проблемы, и немалые. И они тоже были как бы неявными — «на втором плане». Может быть, именно это замалчивание сделало граждан Российской империи неготовыми к будущим потрясениям? А соблазны «красивой жизни» и «открытого мира» мало-помалу заменили твёрдые приоритеты веры и верности Отечеству? Так или иначе, в начале ХХ века, пожалуй, все в России смотрели в будущее с оптимизмом: интеллигенция ждала либеральных свобод, буржуазия — расширения рынков, крестьянство — передела земли.
А готово ли оказалось казачество к тому, что грянуло вскоре? Как оно жило в то время, чего ждали и к чему стремились казаки перед Первой мировой и революцией 1917-го?

В начале XX века казачество, наверное, оставалось самой консервативной частью населения Российской империи. Проживая на компактных территориях Донского, Кубанского, Терского, Сибирского и других «казачьих войск» — их насчитывалось 11, — беспошлинно пользуясь земельными ресурсами этих территорий на условиях поголовной военной службы империи, казаки ни о каких возможных переменах в своей жизни не думали. (А между тем и этот образ их жизни уже ставился правительством под вопрос: имелись сомнения в том, рационален ли такой «налог кровью» в новых условиях? Не пора ли отменить его, а с ним и «привилегии»? Нужны ли будут казаки в будущих модернизированных — с аэропланами, танками, броненосцами — войнах? Ответить на этот вопрос в грядущих гигантских сражениях Первой мировой предстояло самим казакам… И они сумели ответить на него.)

А пока всё шло своим чередом: рождался казак, учился владеть конём, винтовкой, пикой и шашкой, подрастал до 20 лет и шёл на долгую, разбитую на несколько этапов военную службу. Ещё до «призыва» он включался в нелёгкую сельскохозяйственную работу своей семьи на землях, «нарезанных» из общевойсковых на каждого мужчину-казака. (В дальнейшем, женившись и обзаведясь необходимой сельхозтехникой, он мог жить и работать на своём наделе самостоятельно или сдать его в аренду «иногородним».)

Казачья служба в полном смысле слова была «и опасна, и трудна». И, главное, долга: в XVIII веке казак служил 25 лет, в XIX — 20. Согласно уставу, на 1913 год общий срок службы казака — 18 лет. Сначала — год «приготовительной службы»; затем — двенадцать лет строевой; и пять лет — «в запасном разряде».

Для сравнения: «действительная служба» солдата русской армии длилась три или четыре года в зависимости от рода войск; соответственно 15 или 13 лет он был «в запасе». Кроме того, «неказаки» призывались в армию не все, а «по жребию». Казачество служило поголовно.

Даже в мирное время казачья служба, как считают историки, «стоила» 25% потерь личного состава: болезни, стычки на границах, несчастные случаи… Двенадцать лет в строю — не шутка. Казаки относились к необходимости такой службы спокойно и считали, что нужно её нести с честью. Отец, провожая сына «в армеюшку», строго наказывал «служить отчизне и царю», не посрамить своих предков. И если сын погибал, то прежде всего спрашивал, честно ли исполнил он свой долг… Верность казачества Отечеству и престолу была вне сомнений. (Существует своего рода дореволюционный статистический «рейтинг» воинской верности народов России: казаки занимают в нём первое место. За ними идут… украинцы. Как видим, всё меняется, однако и в те времена подчас казаков приходилось сопоставлять с другими народами, а не с сословиями.)

Да, служба оставалась почётной для казаков, но и тяжёлой. Благосостояние казачьих семей зависело напрямую от результатов их труда на земельном наделе; а для того, чтоб были результаты, нужно, чтоб было кому на этой земле трудиться… Наделы «нарезались» только мужчинам, потому что служить должны были лишь они. Поэтому семьи старались обзавестись большим числом детей. И на фотографиях тех лет видишь седого отца, стоящего рядом с женой, а за ним — целый ряд казачат, как в воинском строю. 10, 12, 15 детей — это считалось в порядке вещей. Конечно, были среди них и девочки. И всех требовалось кормить и подымать «до возраста»…

На службу казак шёл в снаряжении, которое приобретала на свои средства его семья (от государства затем выдавалась одна винтовка). Без сомнения, самой дорогой частью «казачьей справы» был строевой конь: чтобы его купить, бедные семьи одалживались у родственников, продавали хозяйственную скотину. На этом коне никогда не пахали, не запрягали в арбу или бричку — у него имелась другая работа. Нужно было, чтоб конь не просто прошёл официальную «приёмку» воинской комиссией: конь становился боевым товарищем, неизменным другом, порой единственным шансом спасения в бою или в трудном походе. Он, как и хозяин, тоже проходил боевую выучку и, можно сказать, тоже служил. «Вся родня не дороже коня», — говорили казаки.

Земля казачьего войска (Донского, Кубанского, Терского) представляла собой единую административную территорию в составе Российской империи. Войска управлялись назначенными войсковыми атаманами; делились на округа, округа — на станицы, а станицы — на хутора. Атамана войска назначал государь; станичные и хуторские атаманы выбирались казаками местных обществ. Вообще же статус казака имел только тот, кто был «приписан» к какой-либо станице. Это касалось как нижних чинов, так и генералов, и атаманов. Поэтому, знакомясь друг с другом, казаки прежде всего спрашивали: «Какой станицы?». В станице и находилась своя земля казака, которую он не мог продать или подарить. У офицеров этой земли было больше — по чину. Станичные атаманы осуществляли на подотчётной им территории административную, полицейскую и низшую судебную власть. Неказаки не могли приобрести земли в войске; таким образом, население делилось на казаков и «иногородних». Войска, правда, имели и «свои» города. Столицей Донского являлся город Новочеркасск, а вот торговый город Ростов(-на-Дону), хоть и расположен в самом сердце казачьих земель, до 1887 года считался уездом Екатеринославской губернии. 
Иногороднее население войска Донского составляли главным образом украинцы, которые занимались сельским хозяйством и, не имея своей земли, должны были идти «внаймы» (увы, такое положение «аукнулось» во время Гражданской войны, когда конные армии красных состояли в основном из таких «хохлов»; при империи они служили больше в драгунах — были кавалеристами). На землях войска Донского число «иногородних» составляло 57% населения. На землях Терского — 80%, и это были в основном горцы…

Существовал и особый статус «торгового казака». Такие казаки тоже приписывались к станицам, тоже должны были служить на общих казачьих основаниях. Но от военной службы они официально откупались и вели коммерческую деятельность. Самый известный «торговый казак» — донец Елпидифор Парамонов, владелец большого количества пароходов, зернохранилищ, мельниц. Парамоновы стали пионерами в области электрификации юга России. Не могу не упомянуть: известная многим «лампочка Ильича», загоревшаяся в СССР, обязана именно им.

Жизнь же рядового казачества прежде определялась производительностью земель, на которых они жили, и востребованностью плодов, которые эта земля производила. Так, терские казаки Кизлярского округа, традиционно выращивавшие виноград для выделки вин и известной в России водки-кизлярки, были вполне достаточными хозяевами, а их ближайшие соседи из горных станиц не могли этим похвалиться. Уральские казаки издревле обогащались от осетровой реки Урала — «серебряные берега, золотое донышко». А казаки войска Амурского, земля которых представляла собой болота вдали от промышленных центров, вообще по преимуществу бедствовали. И это тоже сказалось во время Гражданской войны…

Большинство казаков было православными людьми, но в Уральском казачьем войске, по традиции, преобладали староверы, а в Донское входили также казаки-калмыки, часть которых держалась ламаизма. Среди терских казаков на Кавказе имелись казаки-осетины; значительную часть Оренбургского войска также представляли инородцы. По законам того времени казаком вообще мог стать любой, кого принимало и наделяло землёй станичное общество. (Обращаю ваше внимание на то, что решение в этом вопросе принадлежало самим казакам!) Человек же, разорвавший отношения со станичным обществом (и не перешедший в другую станицу), тем самым выходил из казачьего сословия и терял его привилегии. Женщины-казачки, выходившие замуж за «иногородних», самый частый тому пример.

Таким образом, казачество в Российской империи было одновременно и народностью, проживавшей на особых правах в пределах своих компактных территорий, и сословием, связанным с государством обязательством поголовной военной службы. Наконец, оно выступало также отдельной военной структурой России: казаков нельзя назвать «родом войск» — у них имелись своя конница и пехота (кубанские пластуны), артиллерия и даже боевые корабли. И всё же основная служба казаков проходила на коне: их привлекали в мирное время к патрулированию границ, в охранных целях, а в отдельных случаях и для исполнения полицейских функций. (Считается, что казаки оставались не в восторге от последней «специализации». Правды ради следует сказать, что на своих территориях они разгоняли митинги и усмиряли шахтёров, не жалуясь. В Петербурге или Москве — иное дело.)

В быту казаки нач. ХХ века заботились прежде всего об урожае, приплоде скота, закупке современного сельскохозяйственного оборудования (его немало — производства известных европейских фирм — закупалось зажиточными станичниками). Важны для них были вопросы размежевания земли меж станицами и округами, которые производились регулярно и зачастую отмечались конфликтами соседствующих между собой обществ. В семьях старались увеличивать рождаемость и хоть как-то «распланировать» её так, чтобы, когда одни сыновья будут служить, другие могли бы брать на себя долю общего труда.

Требовалось вовремя выдать дочь замуж, женить сына до того, как он пойдёт на службу (так надёжнее можно было продолжить свой казачий род)… Дома казаки ходили в основном в одежде, которая представляла собой их военную форму, — с «дополнениями» и заменой некоторых элементов: например, вместо сапог носили кожаные чувяки-чирики. В противовес нынешней моде казаков на военную форму в тогдашних станицах модно было фотографироваться в «гражданской одежде» — в пиджаках, шляпах. Это являлось особенно характерным для молодёжи. Пели свои, старинные казачьи песни, но городские напевы уже начинали проникать в женский репертуар… Цивилизация сказывалась на патриархальном казачьем обществе всё больше и больше. Атаманы и войсковые правления в основном занимались обычной административно-бюрократической волокитой (когда придёт час в обезглавленной, лишённой царя России вновь собирать казачьи круги, самим выбирать войсковых атаманов, решать политические вопросы, то в большинстве случаев выберут людей, совершенно к такой деятельности не готовых. Привыкших лишь выполнять приказы и верно служить).

Надо сказать два слова и о «казакоманстве» — так в то время назывались казачий патриотизм и национальная гордость. Это явление было обычным в казачьей среде. Но проявлялось такое начало прежде всего в некоей эстетической и поведенческой модели лихости, воинственной красоты, храбрости и смётки — в том, что у казаков ёмко называлось «задачностью». Только редкие индивидуумы всерьёз оказывались озабочены мыслями о вольном казачьем прошлом и перспективах возможного самостоятельного будущего. Казачье общество смотрело на их метания с сочувствием, однако всерьёз их мало кто принимал…

В политической жизни России казачество приняло участие, как и всё остальное население империи, с созданием Государственной думы. И толком во всём этом не разобралось. Просто не успело: слишком короток был срок — с 1905 года; слишком часты перерывы в работе Думы; слишком противоречивы и непоследовательны позиции думских политиков. Да и механизмы представительства депутатов оказались не отработаны… Все эти политические игры в далёком Петербурге доходили до казаков слабо. И интересовали казачество в основном местные хозяйственные вопросы да условия службы.
Так всё выглядело перед Великой войной и разрушительной революцией. Вроде бы крепко, традиционно, с твёрдой верой и обычным для казаков бесстрашием в бою и практичностью в быту… А время испытания стояло уже на пороге.

P.S. Автор этой статьи хорошо осознаёт, что она носит только ознакомительный характер и в определённой мере является «ликбезом» по теме. Искренне рекомендую заинтересованному читателю прекрасную книгу историка казачества Владимира Трута «Дорогой славы и утрат».