Судостроительный завод имени 61 коммунара. Дело Казарского – 2

Капитан 1-го ранга Александр Иванович Казарский ехал в Николаев. Блестящий офицер, герой войны, а ныне флигель-адъютант императора, он теперь должен был выполнить обязанности ревизора в обширном хозяйстве Черноморского флота. По степени риска и опасности для жизни его задача могла сравниться с миссией лейтенанта Ильина в Чесменском сражении.

Бриг «Меркурий», атакованный двумя турецкими кораблями. Картина кисти И. К. Айвазовского, находится в Феодосийской картинной галерее

Как и прославленному командиру брандера, Казарскому предстояло проникнуть во враждебное окружение и нанести своей проверкой решительный эффективный удар по казнокрадам. Ильин сражался против турок, Казарскому же предстоял «бой» с лицами, облаченными в ту же форму, что и он. В ночь Чесменской виктории лейтенанта Ильина встречали мушкетными залпами, капитана 1-го ранга ждали приторно вежливые лица «деловых людей» в эполетах. И пока никто не знал, что впереди: победа или поражение. Пылили по майской степи почтовые – Александр Иванович Казарский ехал в Николаев. Была поздняя весна 1833 года.

Адмиральское береговое братство

Пока на высоких государственных орбитах менялись императоры и министры, а очередная и победная война с Османской империей пронеслась недалекой грозой, верфь на Ингуле жила своей размеренной кораблестроительной жизнью. Из Петербурга приходили предписания и циркуляры, в обратном направлении с фельдъегерской скоростью летели рапорты о новых кораблях и новых расходах. Причем мощь и количественный состав флота увеличивались не столь лавинообразно, как объем испрашиваемых для этого средств.

К судостроительным делам был привлечен частный капитал из Одессы и Херсона, что вскоре придало всему происходящему известный колорит. Деловые люди, такие, например, как одесский купец Михель Шоломович Серебряный и херсонский предприниматель Маркус Варшавский успешно интегрировались в существующий порядок. Перефразируя цитату из неувядающего «Золотого теленка», можно сказать, что «вокруг Адмиралтейства кормилось несколько частных акционерных обществ».

Предпринимателям оказывалось содействие на самом высоком флотском уровне. Неоценимую помощь в создании непринужденной деловой обстановки, споспешествуя нужным знакомствам, оказывала гражданская супруга Главного командира Черноморского флота Юлия Михайловна. Однако усилия этой незаурядной и энергичной женщины могли быть и не столь действенными, не окажись у нее единомышленников из числа прямых подчиненных Алексея Самуиловича Грейга.

Внушительной фигурой на фоне иных персон и персонажей выделялся обер-интендант флота контр-адмирал Николай Дмитриевич Критский. Через него решался огромный перечень вопросов финансово-имущественного характера, к его кабинету выстраивались внушающие уважения очереди чиновников и подрядчиков. Подписью Николая Ивановича заверялись самые серьезные бумаги, потому она ценилась высоко и стоила дорого – в самом прямом смысле этого слова.

Контр-адмирал Критский был по происхождению грек. Его отец, как многие морейские повстанцы, покинул родину после окончания русско-турецкой войны 1768–1774 гг. Родом он был с острова Крит, поэтому сын получил соответствующую «географическую» фамилию. Юный Николай Критский был определен в специально созданный кадетский корпус для чужестранных единоверцев, в 1794 году стал гардемарином, а в 1796-м – мичманом.

Разумеется, молодого человека определили на службу в Черноморский флот. Критский проходил службу на разных кораблях, принимал участие в средиземноморской кампании русско-турецкой войны 1806–1812 гг. Так получилось, что назначенный в 1816 году Главным командиром Черноморского флота и портов Алексей Самуилович Грейг приметил способного и, главное, исполнительного офицера.

Постепенно Главный командир приближает Критского к себе. К 1827 году, то есть перед началом русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Николай Дмитриевич состоял при Грейге офицером для особых поручений и вне очереди получил звание капитана 1-го ранга. Злые языки, впрочем, вполголоса, утверждали, что своей успешной и перспективной карьерой при вице-адмирале Грейге Критский обязан был дружеским отношениям с Юлией Михайловной. Самые смелые комментаторы и обозреватели светской жизни провинциального Николаева убеждали своих слушателей в существовании чуть более тесной связи между Николаем Ивановичем и гражданской женой Грейга.

Так ли это было или иначе, остается на совести тогдашних сплетников, но командующий был явно благосклонен к своему порученцу. С началом войны Грейг дает возможность Критскому проявить себя не только на штабном, но и на военном поприще.

В 1828 году, получив под командование отряд кораблей в составе двух фрегатов, корвета, бригантины и катера, Критский осуществил набег на небольшое прибрежное поселение Инаду на румелийскому берегу. Согласно последующему рапорту, Критский во главе десанта высадился на берег, выбил турок из занятого ими укрепления, взял в качестве трофеев несколько пушек и в довершение списка славных дел взорвал неприятельский пороховой погреб. Тактический успех был превращен в решительный штурм чудесно образовавшейся в заштатном поселении крепости, завершившийся блестящим успехом. Николаю Дмитриевичу была пожалована золотая сабля «За храбрость».

К слову сказать, адмирал Иван Алексеевич Шестаков в своих воспоминаниях описал свое посещение Инады в 70-х гг. XIX века во время составления им Лоции Черного моря. Не без язвительной иронии Шестаков рассказывает о безуспешных поисках хоть какого-то намека на существование крепости или же, на худой конец, форта, взятого с «шумной реляцией».

«Париж» – линейный корабль Черноморского флота, спущен на воду в 1826 г.

Тем не менее имя Критского уже замелькало на листах приказов и распоряжений. Как отличившегося офицера Грейг назначает его командиром новейшего 110-пушечного линейного корабля «Париж». Возможно, выбор этот был сделан неспроста. Когда император Николай I прибыл на театр боевых действий, то поднял свой флаг именно на этом корабле. На некоторое время «Париж» стал фактически штабным кораблем, и командовать им было делом не только почетным, но и ответственным.

Справиться с подобной задачей было нелегко, поскольку кроме Николая I на «Париже» базировалась большая и по-столичному капризная императорская свита. Однако Критский успешно сыграл щекотливую и деликатную роль фактического квартирмейстера первого лица государства. Николай Дмитриевич оставил у находившихся на борту самые благоприятные впечатления, показав себя умелым, исполнительным и расторопным командиром и хозяйственником.

Николай I запомнил командира «Парижа». По окончании русско-турецкой войны 1828–1829 гг. Критский заступил на должность обер-интенданта Черноморского флота, а в 1832-м Николай Дмитриевич получил эполеты контр-адмирала. От перспектив, если уметь широко и непринужденно смотреть на вещи, захватывало дух. Ведь непосредственный начальник обер-интенданта руководил не только флотом и его инфраструктурой. В подчинении Главного командира находились и все морские порты Черного и Азовского морей.

А где порты, там и торговля с сопутствующим оборотом капитала. Учитывая, что основной предмет экспорта России того периода – зерно – шел на отгрузку в основном на юг, можно было представить, какие суммы крутились в этом финансовом круговороте. В портовых вопросах столкнулись интересы новороссийского губернатора графа Воронцова и руководства Черноморского флота.

Стремясь упрочить свои позиции, Воронцов начал укреплять свою власть в отдаленном от Николаева и Одессы Таганроге, расставив на ключевые посты своих людей. Однако Грейг и его ближайшее окружение парировали удар, расширив портовую инфраструктуру. Дело в том, что ни власти Таганрога, ни даже сам Воронцов не могли распоряжаться немалыми денежными средствами, поступавшими от таможенных сборов в городе. Битва за Таганрог продолжалась с переменным успехом вплоть до отставки Грейга.

Удивительные явления происходили и в кораблестроительном процессе. Постепенно монополия по продаже леса на Ингульскую верфь сосредоточилась в руках одесского эффективного собственника купца Федора Рафаловича. То, что господин Рафалович был дальним родственником по-хозяйски распоряжавшейся в адмиральском доме Юлии Михайловны, разумеется, можно отнести к категории чудесных совпадений.

Стоимость постройки кораблей на частных верфях господ Серебряного, Варшавского и других талантливых менеджеров южных губерний империи разительно отличалась от стоимости подобных кораблей на казенной. Петербург же просили увеличить финансирование, поскольку выделяемых средств не хватало.

В декабре 1829 года император Николай I утвердил кораблестроительную программу для Черноморского флота. В первую очередь к закладке на казенных верфях Николаева предполагались один 120-пушеный линейный корабль, два корвета, два транспорта, два брига и пароход «Громоносец». Несмотря на затребованное значительное финансирование, первая часть программы была сорвана – на воду в 1830 году удалось спустить только два брига. Остальные корабли первой очереди вступили в строй со значительным опозданием – на год и на два.

В то же время на частных верфях, принадлежавших Серебряному и Рафаловичу, были заложены два 60-пушечных фрегата «Энос» и «Бургас», расходы на которые превышали стоимость линейного корабля. Ситуация на Черноморском флоте оставалась довольно специфической. Петербург, отпуская на развитие своих военно-морских сил огромные суммы, требовал от Грейга отдачи. Тот в январе 1832 года ответил встречным предложением: передать частным верфям подряд на строительство четырех линейных кораблей, мотивируя тем, что потенциал казенных верфей совершенно недостаточен. А если император Николай I пожелает увеличить численность флота, то Его Величество может продлить срок службы кораблей.

В 1832 году Грейгу было приказано готовить корабли флота к Босфорской экспедиции для оказания помощи попавшему в щекотливое положение султану, боровшемуся с египетским мятежом. Грейг отписал в столицу, что кораблей, пригодных для похода, очень мало, а сам он не может возглавить предприятие – по нездоровью. Ресурс Высочайшего терпения подошел к концу, и дела «адмиральского берегового братства» решено было как следует проверить.

К нам едет ревизор!

Одним из первых шагов к оздоровлению ситуации на Черноморском флоте стало назначение в 1832 году Михаила Петровича Лазарева на должность начальника штаба. Его приняли на новом месте не очень радушно – пришелец с Балтики был совершенно чужд уже сложившимся и устоявшимся на юге схемам. В сложных отношениях был Лазарев и с самим Грейгом. Считается, что именно Лазарев начал настойчиво требовать у Петербурга ревизора с целью доскональной проверки хозяйственных и финансовых дел на флоте. Лазарев бомбардировал письмами близкого к царю князя Меншикова, и очень скоро Николай I принял такое решение.

Портрет флигель-адъютанта А. И. Казарского. Художник Дементьев Игорь Николаевич, руководитель студии художников-маринистов при ЦВММ

Его выбор пал на флигель-адъютанта капитана 1-го ранга Александра Ивановича Казарского. Овеянный славой за бой находившегося под его командованием брига «Меркурий» с двумя турецкими линейными кораблями, Казарский долгое время служил на Черноморском флоте и хорошо знал его изнутри. Служа там в невысоких чинах, Казарский, разумеется, не имел отношения к деятельности военно-финансовой группы, возглавляемой Юлией Михайловной, контр-адмиралом Критским и известной группой эффективных собственников. Можно также было рассчитывать, что многие бывшие сослуживцы поделятся с ним информацией в неформальной обстановке. Сам же Александр Иванович во время ревизии подчинялся Михаилу Петровичу Лазареву лично.

Огромную роль в назначении Казарского для проверки сыграли его личные качества, из которых современники, кроме всего прочего, выделяли честность и неподкупность. Это была не первая ревизия, которую предстояло провести Казарскому: до этого он выполнял подобные поручения в Саратовской, Нижегородской и Симбирской губерниях. В ходе проверок Александром Ивановичем были вскрыты многочисленные хищения и злоупотребления, получен обширный опыт ревизионной работы.

Миссия капитана 1-го ранга на юге не афишировалась. Официально императорский флигель-адъютант прибыл сюда для обеспечения снаряжения Босфорской экспедиции, которую из-за «недомогания» Грейга должен был возглавить Лазарев. Казарский прибыл в Николаев в начале 1833 года, но пока не как ревизор, а как лицо, обеспечивающее снаряжение Босфорской экспедиции. Флот отбыл к Босфору в конце февраля 1833 года, а Казарский, отрапортовав в столицу о выполнении официального задания, приступил к осуществлению главной миссии.

Капитан отправился в Одессу, где занялся ревизией местного порта. Попутно он собирал материал и на группу Витман-Критского сотоварищи. Масштабы вскрытых махинаций были столь велики, что причастные к делу комбинаторы, в мундирах и без, начали серьезно волноваться. Их неспокойное состояние еще более усугубилось, когда стало известно, что за успешное окончание Босфорской экспедиции Михаил Петрович Лазарев получил звание вице-адмирала с одновременным присвоением чина генерал-адъютанта и сравнялся с Грейгом в чинах. Ясно было, кто в скором времени возглавит Черноморский флот вместо заболевшего Грейга.

Казарский же в начале июня 1833 года направился в Николаев. О последних неделях жизни прославленного офицера сохранилось мало информации, вполне вероятно, из-за того, что ее распространение было бы для многих фактом весьма неудобным. В 1886 году солидный отечественный журнал «Русская старина» опубликовал воспоминания Елизаветы Фаренниковой, чья семья была дружна с Казарским и его близкими. В статье от лица Фаренниковой было рассказано о последних днях жизни Александра Ивановича.

Направляясь в Николаев, Казарский остановился у Фаренниковых, проживавших в небольшом имении в двадцати пяти верстах от города. Елизавета Фаренникова отмечала в своих записях, что гость находился в задумчивом и даже подавленном состоянии. Обращает на себя оброненная им фраза: «Не по душе мне эта поездка. Предчувствия у меня недобрые». Кроме того, Казарский настоятельно просил приехать к нему «в четверг» в Николаев – с целью получения «дружеского совета». «В случае не дай Бог чего, я передам вам многое». Что скрывалось под емким понятием «многое», так и осталось загадкой.

Дело в том, что в четверг, 16 июня, у капитана 1-го ранга и бывшего командира брига «Меркурий» был день рождения. Казарский поехал в Николаев, а утром в четверг 16 июня 1833 года к Фаренниковым примчался посыльный с известием, что Александр Иванович умирает. Не щадя лошадей, супруги приехали в город и застали друга своей семьи уже в агонии. Спустя полчаса он скончался.

Как позже выяснилось, прибыв в Николаев, Казарский, за неимением места в гостинице, остановился у некоей немки, где и столовался. Видно было по описанию, что он старался соблюдать меры предосторожности: перед употреблением пищи просил хозяйку первой пробовать ее на вкус. Во время совершения необходимых визитов Казарский нигде ничего не ел и не пил.

Однако, находясь в гостях у супруги капитан-командора Михайлова, не смог отказать ее дочери, поднесшей гостю чашку кофе. Беседуя с хозяевами, Казарский выпил кофе. А потом ему резко стало плохо. Вернувшись домой, Александр Иванович обратился за помощью к штабс-лекарю Петрушевскому, который, по мнению Елизаветы Фаренниковой, был посвящен в заговор. Доктор усадил Казарского в горячую ванну, из которой его вытащили уже в критическом состоянии.

Могила Александра Ивановича Казарского на старом городском кладбище в Николаеве у церкви Всех Святых

Многие отмечали, что уже к вечеру тело капитана почернело, у него начали выпадать волосы. Два дня спустя, при большом стечении народа, состоялись похороны. Присутствовавшие не скрывали мнения, что прославленного офицера отравили. Как позже писали в своих исследованиях криминалисты, например, Евгений Баринов, описанные симптомы агонии Казарского могут свидетельствовать об отравлении его ртутью и фосфором в больших дозах. Наспех организованное адмиралом Грейгом следствие результатов не дало, выдвинув версию смерти от гриппа.

Смерть Казарского была столь неожиданной, что, явно потрясенный ею, Николай I поручил разобраться в деле шефу корпуса жандармов генералу графу Бенкендорфу. Тело флигель-адъютанта было эксгумировано, а его внутренние органы отправлены на экспертизу в Петербург. Каковы были результаты экспертизы – неизвестно.

Уже в октябре 1833 г. Бенкендорф передал императору докладную записку, в которой излагалась еще одна версия смерти Казарского. Согласно ей, флигель-адъютант был отравлен из-за некой шкатулки с семейным наследством стоимостью 70 тысяч рублей, которая после его смерти была якобы разграблена городским полицмейстером. Понимая, что дело не в мифической семейной шкатулке, а в настоящем ящике Пандоры, который собирался открыть Казарский, Николай I приказал своему доверенном лицу князю Меншикову докопаться до истины.

Однако и расследование Меншикова результатов не дало. Возможно ли допустить, что, осознав, какие глубокие и мрачные бездны раскрываются перед ними, ни князь, ни даже император не решились заглянуть в них? Полное разоблачение части руководства Черноморского флота, сросшегося с торгово-финансовым капиталом южных портовых городов, могло привести к резонансным и опасным событиям. А до массовых чисток военного и административного аппаратов тогда еще было далеко.

Адмирал Алексей Самуилович Грейг вскоре вышел в отставку и продолжил активную государственную и экономическую деятельность уже в столице, где председательствовал в комиссии по разработке проекта Пулковской обсерватории и возглавлял Императорское Вольное экономическое общество, сменив на этом посту уже известного нам адмирала Николая Семеновича Мордвинова.

Назначенный на должность Главного командира Черноморского флота и портов Михаил Петрович Лазарев открыл новый этап в истории николаевского кораблестроения. Но это уже другая история.

Продолжение следует…