После кровопролитного сражения при Бородино русская армия не получила обещанных подкреплений (взамен солдат Кутузов получил жезл фельдмаршала и 100 000 рублей), и потому отступление было неизбежным. Однако обстоятельства эвакуации Москвы навсегда останутся позорным пятном на репутации высшего военного и гражданского руководства страны. Врагу были оставлены 156 орудий, 74 974 ружья, 39 846 сабель, 27 119 орудийных снарядов – и это при том, что оружия не хватало и в российской армии в конце 1812 г. было официально предписано иметь 776 ружей на батальон (1 000 человек) – 200 рядовых и 24 унтер-офицера были безоружны. Лишь в 1815 г. количество ружей было доведено до 900 на батальон. Кроме того, в Москве были оставлены 608 старинных русских знамен и больше 1 000 штандартов. Такого количества оружия и знамен россияне не оставляли никогда и никому. При этом М.И.Кутузов в своем письме от 4 сентября клятвенно заверял императора: "Все сокровища, арсенал, и все почти имущества, как казенные, так и частные, из Москвы вывезены". Но хуже всего было то, что на смерть в опустевшем городе были оставлены 22,5 тысячи раненых, которые "поручались человеколюбию французских войск" (еще от 10 до 17 тысяч были брошены на пути от Бородина к Москве). "Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля", – писал Ермолов. Неудивительно, что все это произвело крайне тяжелое впечатление на солдат русской армии:

"Войска в упадке духа", – сообщает Н.Н.Раевский.

"Многие срывали с себя мундиры и не хотели служить после поносного уступления Москвы", – вспоминает начальник канцелярии Кутузова С.И.Маевский.

"Побеги солдат... весьма увеличились после сдачи Москвы... В один день переловили их четыре тысячи", – это свидетельство адьютанта Кутузова А.И.Михайловского- Данилевского.

Ф.В.Ростопчин и его секретарь А. Я. Булгаков пишут в своих воспоминаниях, что после сдачи Москвы многие в армии стали называть Кутузова "темнейшим князем". Сам Кутузов выехал из Москвы "так, чтоб, сколько можно, ни с кем не встретиться" (А.Б.Голицин). 2 (14) сентября (день эвакуации Москвы) главнокомандующий по существу прекратил выполнять свои функции и за порядком прохождения войск следил Барклай-де-Толли, который "пробыл 18 часов не сходя с лошади".

На совете в Филях Кутузов приказал "отступать по рязанской дороге". Со 2 по 5 (14-17) сентября армия следовала данному приказу, однако в ночь на 6 (18) сентября поступил новый приказ главнокомандующего, согласно которому один казачий полк продолжал движение в прежнем направлении, тогда как вся остальная армия повернула к Подольску и далее по Калужской дороге на юг. Клаузевиц писал, что "русская армия (маневр) прекрасно выполнила…. с громадной пользой для себя". Сам Наполеон на острове Святой Елены признавал, что "старая лиса Кутузов" его тогда "здорово обманул" и называл этот маневр российской армии "прекрасным". Честь замысла "флангового марша" приписывают Багратиону, Барклаю-де-Толли, Беннигсену, Толю и многим другим, что говорит лишь о естественности движения в данном направлении: идея "витала в воздухе". В романе "Война и мир" Л.Н.Толстой с некоторой иронией писал: "Если бы представить себе... просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильней. Передвижение это... было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии". Закончился "фланговый марш" близ деревни Тарутино, куда Кутузов привел около 87 тысяч солдат, 14 тысяч казаков и 622 орудия. Увы, как и предсказывал Багратион, высшее руководство российской армии разделилось здесь на партии и группы, которые проводили время в бесплодных и вредных для дела интригах.

"Где этот дурак? Рыжий? Трус?" – кричал Кутузов, прикидываясь, будто забыл как нарочно нужную фамилию и силится вспомнить. Когда ему решились сказать, не Беннигсена ли он имеет в виду, фельдмаршал ответил: "Да, да, да!" Так было как раз в день Тарутинской битвы. Повторялась на глазах всей армии история Багратиона с Барклаем", – сетовал по этому поводу Е.Тарле.

"Барклай... видел рознь между Кутузовым и Беннигсеном, но не поддерживал ни того, ни другого, равно осуждая обоих – "двух слабых стариков", один из которых (Кутузов) был в его глазах "бездельником", а другой – "разбойником".

"Барклай и Беннигсен враждовали с самого начала войны, все время. Кутузов же занял по отношению к ним позицию "третьего радующегося", – писал Н. А. Троицкий.

"Я в Главную квартиру почти не езжу... там интриги партий, зависть, злоба, а еще более... эгоизм, несмотря на обстоятельства России, о коей никто не заботится", – писал Н. Н. Раевский.

"Интриги были бесконечные", – вспоминал А.П.Ермолов.

"Все, что я вижу (в Тарутинском лагере) внушает мне полнейшее отвращение", – соглашается с ними Д.С.Дохтуров. Признанный современниками великим мастером интриг, Кутузов и здесь остался победителем, вынудив сначала Барклая-де-Толли, а потом и Беннигсена покинуть армию. Барклай уехал 22 сентября (4 октября) 1812 г. Он имел полное право сказать Левенштерну: "Я передал фельдмаршалу армию сохраненную, хорошо одетую, вооруженную и не деморализованную... Фельдмаршал ни с кем не хочет разделить славу изгнания неприятеля со священной земли нашего Отечества…. Я ввёз экипаж на гору, а с горы он скатится сам при малом руководстве".

Тем не менее, мобилизационные службы русской армии работали исправно, и к середине октября Кутузов имел под своим командованием около 130 тысяч солдат и казаков, примерно 120 тысяч ополченцев и 622 орудия. Находившийся в Москве Наполеон располагал армией в 116 тысяч человек. Русская армия чувствовала себя достаточно сильной и стремилась к наступлению. Первой пробой сил стал бой у реки Чернишны (Тарутинское сражение).

С 12 (24) сентября 1812 г. авангард Великой армии (примерно 20-22 тысячи человек) под руководством Мюрата в бездействии стоял у речки Чернишны. 4 (16) октября Кутузов подписал составленную генерал-квартирмейстером Толем диспозицию нападения на отряд Мюрата, однако Ермолов, желая "подставить" Коновницина, бывшего любимцем главнокомандующего, уехал в неизвестном направлении. В результате на следующий день в назначенных местах не оказалось ни одной русской дивизии. Кутузов пришел в ярость, жестоко оскорбив при этом двух ни в чем неповинных офицеров. Один из них (подполковник Эйхен) после этого покинул кутузовскую армию. Ермолова главнокомандующий распорядился было "исключить со службы", но быстро отменил свое решение. С опозданием на 1 день русская армия все же атаковала неприятеля. Пехотные части опоздали ("У вас всё на языке атаковать, а не видите, что мы не умеем делать сложных маневров", – сказал по этому поводу Кутузов Милорадовичу). Но внезапная атака казаков Орлова-Денисова имела успех: "Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза, и всё, что было в лагере, неодетое, спросонков, бросило пушки, ружья, лошадей, и побежало куда попало. Ежели бы казаки преследовали французов, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, они взяли бы и Мюрата, и всё что тут было. Начальники и хотели этого. Но нельзя было сдвинуть с места казаков, когда они добрались до добычи и пленных" (Л. Толстой).

В результате потери темпа атаки французы пришли в себя, построились для боя и встретили подошедшие егерские полки русских таким плотным огнем, что, потеряв несколько сотен человек, в числе которых был генерал Багговут, пехота повернула обратно. Мюрат медленно и с достоинством отводил свои войска за речку Чернишну к Спас-Купле. Полагая, что массированная атака отступающего противника приведет к полному его уничтожению, Беннигсен просил Кутузова выделить войска для преследования. Однако главнокомандующий отказал: "Не умели утром взять живьём Мюрата и притти вовремя на место, теперь нечего и делать", – сказал он. В данной ситуации Кутузов был совершенно прав.

Тарутинское сражение традиционно высоко оценивается в отечественной исторической литературе. О.В.Орлик в монографии "Гроза двенадцатого года" пошла, пожалуй, дальше всех, приравняв его по значению к битве на Куликовском поле (1380 г.). Однако незначительность успеха признавалась даже в штабе главнокомандующего. Так П.П.Коновницин считал, что, поскольку Мюрату "дана возможность отступить в порядке с малою потерею... никто не заслуживает за это дело награды".

В Москве Наполеон провел 36 дней (со 2 сентября по 7 октября по старому стилю). Маршалы советовали покинуть город сразу после начала пожаров, и с военной точки зрения они, безусловно, были правы. Однако были свои резоны и у Наполеона, который утверждал: "Москва – это не военная позиция, это – политическая позиция". Лишь убедившись, что предложений мира со стороны русских не последует, Наполеон вернулся к отвергнутому им прежде плану двухэтапной войны: перезимовать в западных русских провинциях или в Польше с тем, чтобы весной 1813 г. начать все сначала. Все еще Великая армия насчитывала более 89 000 пехотинцев, около 14 000 кавалеристов и примерно 12 000 нестроевых (больных и раненых) воинов. Уходившую из Москвы армию сопровождали от 10 до 15 тысяч повозок, в которые "были напиханы, как попало, меха, сахар, чай, книги, картины, актрисы Московского театра" (А. Пасторе). По словам Сегюра, все это походило "на татарскую орду после удачного нашествия".

Куда же вел свою армию Наполеон? В советской историографии послевоенных лет утвердилось мнение, что Наполеон шел "через Калугу на Украину", Кутузов же, разгадав замысел неприятельского полководца, спас Украину от вражеского нашествия. Однако известны приказы Наполеона от 11 октября (маршалу Виктору и генералам Жюно и Эверсу) о движении на Смоленск. О походе французской армии к Смоленску сообщают в своих мемуарах А.Коленкур, Ф.-П.Сегюр и А.Жомини. И, следует признать, что данное решение Наполеона было вполне логичным и разумным: ведь именно Смоленск назначил император главной базой Великой армии, именно в этом городе должны были быть созданы стратегические запасы продовольствия и фуража. На калужское направление Наполеон вышел совсем не потому, что ему не нравилась дорога, по которой он пришел в Москву: своим движением император намеревался лишь прикрыть Смоленск от Кутузова. Достигнув этой цели под Малоярославцем, Наполеон не пошел "через Калугу на Украину", а, в соответствии со своим планом, продолжил движение на Смоленск.

Общеизвестно, что после вступления в Москву Наполеон на 9 дней потерял российскую армию из вида. Не все знают, что в похожей ситуации оказался и Кутузов после отступления Наполеона из Москвы: французы покинули город 7 октября (по старому стилю), но лишь 11 октября казаки из отряда генерал-майора И.Д. Иловайского принесли эту сенсационную новость в русский лагерь в Тарутино. Из-за незнания местоположения французской армии едва не погиб корпус генерала Дохтурова. От поражения его спасли партизаны отряда Сеславина. 9 октября командир одного из партизанских отрядов генерал-майор И.С.Дорохов сообщил Кутузову, что в Фоминское вступили отряды кавалерии Орнано и пехоты Брусье. Не подозревая, что следом за ними идет вся "Великая армия", Дорохов просил помощи для нападения на неприятеля. Главнокомандующий направил к Фоминскому корпус Дохтурова, который, проделав утомительный многокилометровый марш, вечером следующего дня прибыл в деревню Аристово. На рассвете 11 октября русские должны были атаковать превосходящие силы французов, но в полночь в Аристово капитан А.Н.Сеславин доставил пленного унтер-офицера, который сообщил, что вся "Великая армия" движется на Малоярославец. При получении этого известия потерявший неприятельскую армию Кутузов "прослезился от радости" и его можно понять: если бы Наполеон двинул свои войска не к Смоленску, а на Петербург, русского главнокомандующего ждала бы позорная отставка.

"На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург... ибо с вверенной вам армией... вы имеете все средства отвратить сие новое несчастье", – предупреждал его Александр в письме от 2 октября (14 октября по новому стилю).

Не успевший отдохнуть корпус Дохтурова прибыл к Малоярославцу вовремя. 12 (24) октября он вступил в бой с дивизией Дельзона, которой выпала честь первой начать Бородинское сражение. В этом бою Дельзон погиб, а знаменитый партизан, генерал-майор И. С. Дорохов получил тяжелую рану (от последствий которой он и скончался). После полудня к Малоярославцу подошли и тут же вступили в бой корпус генерала Раевского и две дивизии из корпуса Даву. Главные силы противников в бой не вступали: и Наполеон, и Кутузов наблюдали со стороны за ожесточенным сражением, в котором участвовало около 30 тысяч русских и 20 тысяч французов. Город переходил из рук в руки, по разным источникам, от 8 до 13 раз, из 200 домов уцелели только 40, улицы были завалены трупами. Поле боя осталось за французами, Кутузов отвел свои войска на 2, 7 км к югу и занял там новую позицию (но в рапорте царю от 13 октября 1812 г. он сообщил, что Малоярославец остался у русских). 14 октября и русская и французская армии практически одновременно отступили от Малоярославца. Кутузов отвел свои войска к селу Детчино и Полотняному Заводу, причём, согласно воспоминаниям современников, готов был продолжить отступление даже за Калугу ("Калугу ждет судьба Москвы", – говорил Кутузов своему окружению). Наполеон же издал приказ: "Мы шли, чтобы атаковать неприятеля... Но Кутузов отступил перед нами... и император решил повернуть назад". После чего повел свою армию на Смоленск.

Следует признать, что с тактической точки зрения сражение за Малоярославец, которое Кутузов ставил в один ряд с Бородинской битвой, было проиграно русской армией. Но именно о нем Сегюр позже скажет ветеранам Великой армии: "Помните ли вы это злосчастное поле битвы, на котором остановилось завоевание мира, где 20 лет непрерывных побед рассыпались в прах, где началось великое крушение нашего счастья?" Под Малоярославцем Наполеон впервые в жизни отказался от генерального сражения и в первый раз добровольно повернулся спиной к противнику. Академик Тарле считал, что именно от Малоярославца, а не от Москвы началось истинное отступление Великой армии.

А между тем из-за неожиданного отступления Кутузова русская армия потеряла контакт с армией Наполеона и настигла ее лишь у Вязьмы. Сам Наполеон 20 октября говорил А. Коленкуру, что "никак не может понять тактику Кутузова, оставлявшего нас в полном спокойствии". Однако уже 21 октября отряд Милорадовича вышел на старую Смоленскую дорогу раньше, чем по ней прошли войска Богарне, Понятовского и Даву. Первые из них он пропустил, чтобы иметь возможность атаковать превосходящими силами корпус Даву. Однако "Великая армия" в то время еще оставалась великой, Богарне и Понятовский повернули свои войска назад, в то время как Кутузов в который раз отказался послать подкрепления: "он слышал канонаду так ясно, как будто она проходила у него в передней, но несмотря на настояния всех значительных лиц Главной квартиры, он оставался безучастным зрителем этого боя... Он не хотел рисковать и предпочел подвергнуться порицанию всей армии", – вспоминал близкий к Кутузову генерал В. И. Левенштерн.

"Лучше построить неприятелю построить "золотой мост", нежели дать ему сорваться с цепи", – так Кутузов объяснил свою тактику английскому комиссару Р. Вильсону.

Тем не менее, под Вязьмой французские потери в несколько раз превосходили потери русских. Так начинался знаменитый параллельный марш: "Этот маневр был им (Кутузовым) замечательно правильно рассчитан, – писал Жомини, – он держал французскую армию под постоянной угрозой обогнать ее и отрезать путь отступления. Вследствие последнего обстоятельства французская армия вынуждена была форсировать марш и двигаться без малейшего отдыха".

После боя под Вязьмой начались заморозки, и "показался авангард самого могущественного союзника нашего, генерала Мороза" (Р.Вильсон). Вспомогательным войском Кутузова" назвал морозы и русский мемуарист С.Н.Глинка. Однако союзником "генерал Мороз" был очень сомнительным, т.к. не разбирал, где свои, а где чужие. Дело осложнялось воровством интендантов и злоупотреблениями поставщиков: "Купцы видели, что голыми руками отразить неприятеля нельзя, и бессовестно пользовались этим случаем для своего обогащения", – вспоминал А. Д. Бестужев-Рюмин.

Даже цесаревич Константин Павлович не посчитал для себя зазорным нажиться на русской армии: осенью 1812 г. он продал в Екатеринославский полк 126 лошадей, 45 из которых оказались "сапатыми" и "были застрелены немедленно, чтобы не заразить других", "55 негодных было велено продать за что бы то ни было" и лишь 26 лошадей были "причислены в полк". В результате даже солдаты привилегированного лейб-гвардии Семеновского полка не получили полушубков и валенок.

"Я предохранял свои ноги от мороза, засовывая их в меховые шапки французских гренадер, коими была усеяна дорога. Мои гусары страшно страдали... Наша пехота была страшно расстроена. Ничто не делает человека таким малодушным, как холод: если солдатам удавалось забраться куда-нибудь под крышу, то не было никакой возможности выгнать их оттуда... мы бедствовали не менее неприятеля", – вспоминал генерал Левенштерн.

Крайне плохо обстояло дело и с продовольственным обеспечением армии. 28 ноября поручик А.В.Чичерин записал в своем дневнике, что "гвардия уже 12 дней, а армия целый месяц не получает хлеба". Сотни русских солдат ежедневно выбывали из строя не по причине ранений, а из-за переохлаждения, недоедания и элементарного переутомления. Не склонный огорчать царя правдой Кутузов в письме к Александру от 7 декабря 1812 г. пишет, что в скором времени армию смогут догнать не менее 20 000 выздоровевших. О том, сколько человек никогда не смогут догнать армию, фельдмаршал предпочел не сообщать. Подсчитано, что потери Наполеона на пути от Москвы до Вильно составили примерно 132,7 тысяч человек, потери русской армии – не менее 120 тысяч человек. Таким образом, Ф. Стендаль имел полное право писать, что "русская армия прибыла в Вильно не в лучшем виде, чем французская". Двигаясь наперерез вражеской армии, российские войска вышли к селу Красному, где 3-6 (15-18) ноября произошел ряд столкновений с неприятелем. 15 ноября Молодая гвардия во главе с генералом Роге выбила из Красного достаточно сильный отряд русского генерала Ожановского (22-23 тысячи солдат при 120 орудиях). 16 ноября Наполеон продолжал маневрировать в наступательном духе. Вот как описывает события тех дней сержант французской армии Бургонь: "Пока мы стояли в Красном и его окрестностях, войско в 80 000 человек окружило нас... всюду виднелись русские, очевидно, рассчитывающие без труда одолеть нас... Император, наскучив преследованием этой орды, решил от нее избавиться. Пройдя через русский лагерь и атаковав селение, мы заставили неприятеля побросать часть артиллерии в озеро, после чего большинство их пехоты засело в домах, часть которых была в огне. Там-то мы и дрались с ожесточением врукопашную. Последствием этого кровопролитного боя было то, что русские отступили от своих позиций, однако не удалились".

Два дня под Красным император ожидал вестей от "храбрейшего из храбрых" – маршала Нея, который шел в арьегарде Великой армии. 17 ноября, убедившись, что отряды Нея блокированы и не имеют шансов на спасение, Наполеон начал отводить свои войска. Все бои под Красным проходили примерно одинаково: русские войска поочередно атаковали на марше три корпуса Великой армии (Богарне, Даву и Нея) по мере их продвижения к Красному. Каждый из этих корпусов на какое-то время оказывался в окружении, но все они из окружения вышли, потеряв главным образом совершенно разложившихся и небоеспособных солдат. Вот как описывал один из эпизодов этого сражения Л. Н. Толстой в романе "Война и мир": "Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он (Милорадович), подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на еле движущихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, т.е. к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось". Сходную картину в своих воспоминаниях рисует и Денис Давыдов: "Сражение под Красным, носящее у некоторых военных писателей пышное название трехдневного боя, может быть по всей справедливости названо лишь трехдневным поиском на голодных, полунагих французов; подобными трофеями могли гордиться ничтожные отряды вроде моего, но не Главная армия. Целые толпы французов при одном появлении небольших наших отрядов на большой дороге поспешно бросали оружие". А вот как, по описаниям того же Д.Давыдова, выглядела под Красным знаменитая Старая гвардия: "Наконец подошла Старая гвардия, посреди которой находился сам Наполеон... Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье на курок и гордо продолжал путь, не прибавляя ни шагу... Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых воинов... Гвардия с Наполеоном прошла посередине толпы казаков наших как стопушечный корабль между рыбацкими лодками".

И вновь почти все мемуаристы рисуют картины слабости и безынициативности руководства русской армии, главнокомандующий которой, по общему мнению, явно стремился избежать встречи с Наполеоном и его гвардией:

"Кутузов со своей стороны, избегая встречи с Наполеоном и его гвардией, не только не преследовал настойчиво неприятеля, но оставаясь почти на месте, находился все время значительно позади" (Д.Давыдов).

Кутузов под Красным "действовал нерешительно главным образом из опасения встретиться лицом к лицу с гениальным полководцем" (М. Н. Покровский).

Французский историк, участник похода в Россию Жорж де Шомбре считал, что под Красным французы спаслись только благодаря медлительности Кутузова.

"Этот старец выполнил лишь наполовину и плохо то, что так мудро задумал", – писал Ф.-П.Сегюр.

Российский главнокомандующий вряд ли заслужил столько упреков: смертельно уставший, больной человек совершил больше, чем позволяли его силы. Мы уже рассказывали, какие страдания испытывали на пути от Малоярославца к Вильне молодые сильные мужчины, для старика же этот путь стал крестным, через несколько месяцев он умер.

"Кутузов полагал, что французские войска, в случае совершенного отрезания им пути отступленья, могли дорого продать успех, который, по мнению старого фельдмаршала, и без всяких усилий с нашей стороны не подлежит сомнению", – объяснял тактику главнокомандующего А.П.Ермолов. А пленный французский генерал М.-Л.Плюибиск вспоминал, что перед Березиной Кутузов сказал в разговоре с ним: "Я, уверенный в вашей погибели, не хотел жертвовать для сего ни единым солдатом". Однако вряд ли стоит воспринимать эти слова Кутузова всерьез: главнокомандующий прекрасно видел, что тяготы зимнего пути убивают русских солдат вернее неприятельских пуль. Все требовали от Кутузова стремительных маневров и блестящих результатов, и он должен был как-то объяснять свое "бездействие". Правда же состояла в том, что основная масса российских войск была не способна передвигаться быстрее французов, и, следовательно, никак не могла "отрезать" или окружить их. Главные силы русской армии с трудом выдерживали темп, заданный отступающими французами, предоставив право атаковать остатки "Великой армии" легким кавалерийским отрядам, которые легко брали в плен "некомбатантов", но не могли справиться с сохранившими боеспособность частями французской армии.

Тем не менее, по выражению А.З.Манфреда, после Красного "Великая армия" "перестала быть не только великой, она переставала быть армией". Боеспособных солдат в ней оставалось не более 35 тысяч человек, за этим ядром, растянувшись на многие километры, тянулись десятки тысяч безоружных и больных людей.

А что же Ней? 18 ноября, еще не зная, что Наполеон уже ушел из Красного, маршал попытался прорваться туда сквозь войска Милорадовича, Паскевича и Долгорукого. У него было 7-8 тысяч боеспособных солдат, столько же больных и раненых и 12 пушек. Ней был окружен со всех сторон, его орудия были подбиты, впереди стояли основные силы русской армии, позади – едва покрывшийся льдом Днепр. Нею предложили сдаться: "Фельдмаршал Кутузов не посмел бы сделать такое жестокое предложение столь знаменитому воину, если бы у того оставался хоть один шанс спасения. Но 80 тысяч русских стоят перед ним, и если он в этом сомневается, Кутузов предлагает ему послать кого-нибудь пройтись по русским рядам и сосчитать их силы", – было написано в письме, которое доставил парламентер.

"Вы, сударь, когда-нибудь слышали, чтобы императорские маршалы сдавались в плен?", – ответил ему Ней.

"Продвигаться через лес! – приказал он своим войскам, – Нет дорог? Продвигаться без дорог! Идти к Днепру и перейти через Днепр! Река еще не совсем замерзла? Замерзнет! Марш!".

В ночь на 19 ноября к Днепру подошли 3 000 солдат и офицеров, 2 200 из них провалились под лед. Остальные во главе с Неем пришли к императору. "Ней сражался как лев... он должен был погибнуть, у него не было иных шансов к спасению, кроме силы воли и твердого желания сохранить Наполеону его армию... этот подвиг будет навеки достопамятен в летописях военой истории", – писал в своих воспоминаниях В.И.Левенштерн.

"Если цель русских состояла в том, чтоб отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими победоносным", – писал Л. Толстой.

"Наполеона погубило то, что он вздумал вести победоносную войну с русскими. Удивительнее всего, что так оно и случилось: Наполеон действительно вел победоносную войну с русскими. Всюду русские отступали, Наполеон побеждал, русские уходили из Москвы, Наполеон вступал в Москву, русские терпели поражения, Наполеон терпел победы. Кончилось тем, что Наполеон потерпел последнюю победу при Березине и ускакал в Париж", – иронизировал один из авторов "Всемирной истории, обработанной "Сатириконом" А. Аверченко. Так что же случилось на Березине?

8 сентября (по старому стилю) флигель-адьютант А.И.Чернышов привез Кутузову составленный в Петербурге план разгрома французских войск на Березине. Заключался он в следующем: армии Чичагова (с юга) и Витгенштейна (с севера) должны были в районе Борисова преградить путь французским войскам, преследуемым Главной армией Кутузова. До середины ноября действительно казалось, что Наполеону не удастся уйти из России: 4 (16) ноября авангард адмирала П.В.Чичагова захватил Минск, где французскую армию ждали огромные запасы продовольствия, фуража и военного снаряжения. Казачий полк уже знакомого нам Чернышова был послан к армии Витгенштейна с сообщением о победе и Чичагов не сомневался, что его движение к Березине будет поддержано с севера. По дороге этот отряд перехватил 4-х курьеров, посланных Наполеоном в Париж и освободил взятого в плен генерала Винценгороде (Ф.Ф.Винценгороде был командиром первого партизанского отряда войны 1812 г., созданного по приказу Барклая-де-Толли. В плен он попал в октябре в захваченной французами Москве). 9 (21) ноября армия Чичагова разгромила польские части Брониковского и Домбровского и захватила город Борисов. Адмирал настолько был уверен в успехе операции, что разослал по окрестным деревням приметы Наполеона. Для "вящей надежности" он распорядился ловить и приводить к нему всех малорослых. Однако уже 11 (23) ноября войска Удино ворвались в Борисов и чуть не захватили в плен самого Чичагова, который бежал на правый берег, оставив "свой обед с серебряною посудою". Однако мост через Березину адмирал все-таки сжег, поэтому положение французов по-прежнему оставалось критическим – ширина реки в этом месте составляла 107 метров. Мюрат даже посоветовал Наполеону "спасти себя, пока не поздно" и скрытно бежать с отрядом поляков, что вызвало гнев императора. В то время как южнее Борисова 300 солдат наводили переправу на виду у русских войск, севернее этого города Наполеон лично руководил строительством мостов у д. Студенки. Французские саперы во главе с военным инженером Ж.-Б. Эбле справились с поставленной задачей: стоя по горло в ледяной воде, они построили два моста – для пехоты и кавалерии и для обозов и артиллерии. 14 (26) ноября первым на другой берег переправился корпус Удино, который с ходу вступил в бой и, отбросив небольшой заградительный отряд русских, позволил начать переправу остальной армии. Еще утром 15 (27) ноября Чичагов предполагал, что события у Студенки – лишь демонстрация с целью обмануть его, а Витгенштейн в тот же день умудрился пройти мимо Студенки к Борисову, не обнаружив переправы французских войск. В этот день войсками Витгенштейна и авангардом Платова была окружена и сдалась в плен заблудившаяся дивизия генерала Партуно (около 7 000 человек). 16 (28) ноября к Борисову подощли основные силы Платова и авангард Милорадовича, а Чичагов и Витгенштейн наконец-то поняли, что происходит у Студенки, но было уже поздно: Наполеон со Старой гвардией и другими боеспособными частями переправился через Березину днем раньше. В этот день армия Витггенштейна атаковала корпус Виктора на левом берегу Березины, а армия Чичагова на правом берегу ударила по войскам Удино, причем настолько мощно, что Наполеон ввел в бой корпус Нея и даже гвардию. 17 (29) ноября Наполеон приказал Виктору перейти на правый берег, после чего мосты через Березину были подожжены. На левом берегу остались около 10 000 больных и практически безоружных людей, которые вскоре были уничтожены либо взяты в плен. Для Наполеона они не только не представляли никакой ценности, но были даже вредны: всякому государству и любому правительству необходимы мертвые герои, но абсолютно не нужны живые инвалиды, которые рассказывают о войне не так, как "надо" и требуют для себя всевозможных льгот. В ХХ веке это очень хорошо понимали руководители Северного Вьетнама, которые искренно ненавидели воевавших с ними американцев, но приказывали своим снайперам не убивать, а калечить солдат США. Возвращавшиеся домой на костылях молодые парни рассказывали такие ужасы про войну в непроходимых джунглях и на залитых водой рисовых полях, что американским мобилизационным службам скоро пришлось устраивать настоящие облавы на уклоняющихся от армейской службы призывников, сама же Вьетнамская война была безнадежно скомпрометирована среди всех слоев населения США.

Современники не считали переправу через Березину поражением Наполеона. Ж.де Местр назвал Березинскую операцию "всего лишь несколькими громкими ударами по хвосту тигра". А.Жомини, А. Коленкур, А.Тьер, К.Клаузевиц и многие другие считали ее стратегической победой Наполеона.

"Наполеон дал нам кровопролитнейший бой... Величайший полководец достиг своей цели. Хвала ему!", – так отозвался на события последнего дня Березинской эпопеи инженерный офицер армии Чичагова Мартос.

"У очевидцев и участников дела с Березиной навсегда соединились в памяти: стратегическая победа Наполеона над русскими тогда, когда, казалось, ему грозила полная гибель, и вместе с тем страшная картина побоища уже после перехода императора с гвардией на западный берег реки", написал в 1938 г. академик Е.В. Тарле. Вина за неудачу Березинской операции была возложена на адмирала Чичагова. "Витгенштейн спас Петербург, мой муж –Россию, а Чичагов – Наполеона", – об этих словах Е. И. Кутузовой знал даже Байрон. Ланжерон назвал адмирала "ангелом-хранителем Наполеона", Жуковский "выкинул" весь текст о Чичагове из своего стихотворения "Певец во стане русских воинов", Державин высмеял его в эпиграмме, а Крылов – в басне "Щука и кот". Однако документы свидетельствуют, что именно войска Чичагова нанесли наибольший урон армии Наполеона: "За исключением положивших оружие, вся потеря неприятеля принадлежит более действию войск адмирала Чичагова", – докладывал А. П. Ермолов. Английский комиссар Вильсон сообщал: "Я ни от кого не слышал, чтоб адмирал Чичагов заслужил неодобрение. Местное положение было таково, что не позволяло идти на неприятеля. Мы (т.е. Кутузов и его штаб, при котором находился Вильсон) виноваты потому, что два дня были в Красном, два дня в Копысе, почему неприятель оставался свободным переходить реку". Однако обществу требовался "козел отпущения", но так как Кутузов в то время уже воспринимался всеми как "спаситель России", а Витгенштейн, отразивший наступление авангарда Удино на Петербург, именовался "спасителем Петрополя" и "вторым Суворовым", то в жертву общественному мнению был принесен именно Чичагов.

Условия отступления наполеоновской армии от Березины к Вильно стали еще более губительными. Именно после переправы Наполеона ударили самые сильные морозы. Самое удивительное, что и в этих условиях французы продолжали вести с собой русских пленных, некоторое количество которых они привели в Париж. Среди них были В.А.Перовский (двоюродный дед знаменитой Софьи Перовской) и оставшийся во Франции рядовой Семенов – предок не менее знаменитого Жоржа Сименона. 21 ноября 1812 г. (по старому стилю) Наполеон написал последний ("погребальный") 29 бюллетень, в котором признавал свое поражение, объясняя его превратностями русской зимы. 23 ноября император покинул свою армию, оставив командование остатками войск Мюрату (который в январе 1813 г. в свою очередь оставил армию на Е. Богарне и уехал в Неаполь). Следует сразу сказать, что отъезд Наполеона не был бегством от армии: он сделал все, что мог, остатки армии не останавливаясь двигались к границе и уже через 8 дней после отъезда императора маршал Ней последним из французов перешел Неман. "Император Наполеон оставил армию, чтобы отправиться в Париж, где его присутствие сделалось необходимым. Политические соображения одержали верх над теми соображениями, которые могли бы заставить его остаться во главе своих войск. Всего важнее было, даже в интересах нашей армии, показаться живым и еще грозным, несмотря на неудачу. Надо было явиться перед Германией, уже колебавшейся в своих намерениях... Надо было дать знать обеспокоенной и глухо волновавшейся Франции, сомнительным друзьям и тайным врагам, что Наполеон не погиб в ужасном бедствии, постигшем его легионы", – писал Бургонь (не только маршалы, но и сержанты французской армии оказывается знали толк в стратегии).

"В эти 8 дней лично Наполеону ничто уже не грозило, и его присутствие ничего не могло изменить к лучшему. Отъезд же императора был, с точки зрения военно-политической, необходим для скорейшего создания новой армии", – признавал Е. Тарле. А создавать новую армию было необходимо: по данным Жоржа де Шомбре в декабре 1812 г. у Наполеона оставалось 58, 2 тысячи солдат, из них только 14 266 человек относились к центральной группировке "Великой армии", остальные входили в состав фланговых группировок Ж.-Э. Макдональда и Ж.-Л. Ренье. Кутузов же привел к Неману всего 27,5 тысячи человек. При этом, по свидетельству всех мемуаристов, русская армия "потеряла вид" и больше походила на крестьянское ополчение, чем на регулярное войско. Увидев эту толпу, нестройно и не в ногу шагающую на параде в Вильно, Великий князь Константин Павлович возмущенно воскликнул: "Они умеют только драться!".

"Война портит армии," – соглашался с ним Александр I, имея в виду ухудшение кадрового состава из-за потерь и пополнения необученными новобранцами.

Кутузов был осыпан наградами, в числе которых были орден Св. Георгия I ст., портрет Александра I, усыпанный бриллиантами, золотая шпага с алмазами и многое другое. Император всюду подчеркивал свое уважение к главнокомандующему, ходил с ним "рука об руку", обнимал его, но, как ни странно, по прежнему не доверял ему: "Мне известно, что фельдмаршал не исполнил ничего из того, что должен был сделать. Он избегал, насколько сие оказывалось в его силах, любых действий противу неприятеля. Все его успехи были вынуждены внешнею силою... Но московское дворянство стоит за него и желает, дабы он вел нацию к славному завершению сей войны... Впрочем, теперь я уже не оставлю мою армию и не допущу несообразностей в распоряжении фельдмаршала", – сказал Александр в разговоре с Вильсоном.

С наградами вообще было очень много обид и недоразумений.

"Раздают много наград, но лишь некоторые даются не случайно", – писал своей жене генерал-лейтенант Н. Н. Раевский.

"Интриг – пропасть, иному переложили награды, а другому не домерили", – жаловался министру внутренних дел генерал А. М. Римский-Корсаков.

"За одного порядочного производятся пять дрянных, чему все свидетели", – негодовал лейб-гвардии полковник С.Н.Марин.

Удивления это не вызывает. По классификации Л.Н.Гумилева (предложенной в работе "Этногенез и биосфера земли") Отечественная война 1812 г. должна быть отнесена к самому страшному и опасному для нации типу войн, в которых наиболее активная (пассионарная) часть населения страны погибает, жертвуя собой во имя спасения Родины и места павших героев неизбежно занимаются расчетливыми и циничными эгоистами-субпассионариями (типичный пример субпассионарной личности – Борис Друбецкой из романа Л. Толстого "Война и мир").

Кутузов не хотел продолжения войны в Европе. Во-первых, фельдмаршал совершенно справедливо предполагал, что уничтожение Наполеона и его империи будет выгодно только Великобритании и результатами победы над Наполеоновской Францией воспользуется не Россия, а Англия: "Я вовсе не убежден, будет ли великим благодеянием для Вселенной совершенное уничтожение Наполеона и его армии. Наследство его достанется не России или какой-нибудь другой из держав материка, а той державе, которая уже теперь господствует на морях, и тогда преобладание ее будет невыносимым", – еще под Малоярославцем сказал Кутузов Вильсону. Во-вторых, он понимал, что с изгнанием неприятеля с территории России народная война кончилась. Отношение к заграничному походу в российском обществе было в целом отрицательным. В российской провинции громко говорили, что "Россия и без того совершила чудо и что теперь, когда Отечество спасено, ей незачем приносить жертвы для блага Пруссии и Австрии, чей союз хуже откровенной вражды" (Н.К.Шильдер), а Пензенская губерния даже отозвала своё ополчение. Однако Александр I уже вообразил себя новым Агамемноном, вождем и предводителем царей: "Бог ниспослал мне власть и победу, чтобы я доставил вселенной мир и спокойствие", – абсолютно серьезно заявлял он в 1813 г. И потому во имя мира снова была начата война.

24 декабря 1812 г. российская армия под формальным командованием Кутузова, но в присутствии распоряжавшегося всем Александра I выступила из Вильны. 1 января 1813 г. российские войска перешли Неман, но это уже совсем другая история.