Скрытая угроза: «земноводные» проблемы Средней Азии

Прифронтовой регион

Итак, Средняя Азия вновь становится прифронтовым регионом, при этом прогноз, скорее, неблагоприятен. Талибы могут иметь сколь угодно мирные намерения в отношении соседей прямо сейчас. Однако быстрый рост населения при стагнирующей экономике означает прогрессирующее увеличение демографического давления. С огромной степенью вероятности оно выплеснется на соседей.

Между тем уже сейчас эта угроза ведет к милитаризации региона. Приграничные страны наращивают военный потенциал. Проблема в том, что он может быть реализован и внутри региона. Таджико-киргизский конфликт, получивший очередное продолжение в июле, стал первым «черным лебедем» такого рода.

Насколько велики угрозы?

Напомню, что поводом для столкновения стал дефицит воды. Местом – часть Ферганской долины в долине Исфары. Исфара – «могучий» поток менее чем в 1/7 от Москвы-реки. При этом в ее бассейне проживает порядка полумиллиона человек. Результат предсказуем – река полностью разбирается на орошение.

При этом политическая география бассейна представляет собой вполне типичный для Ферганы вариант. Верховья Исфары принадлежат Киргизии. Ниже расположен 35-тысячный таджикский анклав Ворух, который отсекается от основной территории киргизским селом Аксай.

Закономерным итогом стали регулярные приграничные конфликты. По версии таджикской стороны, первый из них произошел в… 1974-м, собственно, и породив восьмикилометровую «перемычку», отрезающую Ворух от Таджикистана. Следующий, уже с двумя погибшими – в 1989-м. В постсоветский период стычки стали достаточно регулярным. К 2014-му, во время предпоследней засухи, дело дошло до минометных обстрелов.

С 2018-го в Средней Азии вновь началась цепочка засушливых лет. В 2020-м дефицит воды принял угрожающие масштабы. Причиной стала в основном задержка начала таяния ледников более чем на месяц.

В итоге спустя семь лет ситуация 2014-го повторилась в пропорционально более жесткой форме. При этом значительное количество жертв с киргизской стороны вызвано массовым участием местного таджикского населения в погромах.

Апокалиптические прогнозы на тему «водного голода» давно превратились в общее место. Иными словами, обстановка в бассейне Исфары воспринимается как своеобразная модель ситуации, которая в обозримом будущем может сложиться во всем регионе.

Насколько реальна эта угроза?

В СМИ она часто подается в вульгаризованной форме – как физический дефицит питьевой воды для растущего населения. В реальности на 2011-й 91,6 % потребляемой в регионе воды использовалось на орошение сельскохозяйственных земель, при этом оставшиеся 8,4 % потреблялись не только населением, но и промышленностью. Сейчас доля «аграриев» ниже, но незначительно.

Примерно та же ситуация сохранится и впредь. Согласно прогнозу ООН, население Средней Азии к 2050-му году вырастет на 14 млн человек. То есть немногим больше, чем рост населения только Узбекистана за постсоветский период (13 млн). По региону в целом оно выросло на 33,7 млн – иными словами, в 2,4 раза больше, чем ожидается до середины века.

Таким образом, водная проблема в Средней Азии имеет решающее значение исключительно для сельского хозяйства. Однако в его случае она действительно критична.

Плотно населенная часть региона представляет собой полностью рукотворную среду, тотально зависящую от искусственного орошения. К концу советского периода доля орошаемых пахотных земель в регионе приближалась к 100 %. Последнее неудивительно. Например, в Узбекистане посевные площади на 1992-й составляли 4,75 млн га против 2,1 млн в пределах традиционных оазисов.

В постсоветский период произошло как сокращение посевных площадей в целом, так и снижение доли орошаемых земель. Однако на 2011-й даже в Киргизии орошалось 75 % посевных площадей, в Таджикистане – 85 %, Узбекистане – 89 % (данные ФАО). В Туркмении площадь орошаемых земель была больше, чем посевная – 102 % из-за необходимости орошать пастбища.

Доля орошаемых земель в сельхозпроизводстве еще выше, чем в общей площади – так, на неорошаемых землях Узбекистана в 2016-м получали лишь… 1,5 % продукции.

При этом весьма примечательным фоном для сокращения орошаемых площадей до последнего времени был… рост стока местных рек из-за ускоренного таяния ледников. Параллельно резко снизилась доля посевов весьма «влагоемкого» хлопка.

На первый взгляд, ситуация парадоксальна, однако, более чем объяснима – на второй.
В Средней Азии существует «водное разделение труда». Источники водных ресурсов сосредоточены в двух наиболее бедных странах – Киргизии и Таджикистане. Основные потребители – Узбекистан и Туркмения, причем вторая получает воду фактически через первый. При этом таджикская часть Ферганы, где живет треть населения республики, зависит от киргизского стока. В свою очередь, север Киргизии «отдан на милость» контролирующего верховья Или Китая.

Соответственно, проблемы у «доноров» и потребителей принципиально различны. Для Киргизии и основной части Таджикистана – это тривиальная бедность, мешающая развивать системы водоснабжения вслед за ростом населения. Или хотя бы поддерживать уже существующие.

Так, дефицит питьевой воды в зоне недавнего конфликта имел вполне очевидный контекст.


В свою очередь, ситуация в Туркмении, Узбекистане и таджикской Фергане – прямое производное от отношений с «водоносными» соседями.

Для «доноров» водохранилища на собственной территории – это, прежде всего, источник электроэнергии, максимум потребления которой приходится на зиму. В итоге вода льется на пустые поля соседей, зачастую их подтапливая. Напротив, летом воды оказывается недостаточно. На строительство альтернатив гидрогенерации и закупку энергоресурсов у «доноров» нет денег.

В теории проблема вполне решаема, но с желанием эту теорию реализовать почти три десятка лет были проблемы. Туркмения в силу географии – последняя в водной очереди и ее позиция в любом случае мало бы на что влияла. Что касается ключевого в данном случае Узбекистана, то Ислам Каримов в свое время покинул СССР с огромными запасами «национальной гордости», претензиями на гегемонию в регионе и быстро проявившейся прозападной ориентацией. В итоге таджикско-узбекские отношения окончательно нормализовались только в 2017–2018 гг. Позицию каримовского Ташкента по отношению к Киргизии трудно охарактеризовать иначе, как наглую.

Таджикистану, в свою очередь, просто нечего предложить Бишкеку в обмен на воду для «своей» Ферганы.

Ценой вопроса для Узбекистана оказалось уменьшение общего водозабора с 64 до 51 кубических километров в год, при этом на орошение почти в полтора раза – с 59 до 43 (2017). Посевные площади при этом сократились на 1/6. Как нетрудно заметить, на собственно демографический и экономический рост было потрачено менее 5 % исходного количества – 3 кубических километра. При этом население выросло почти на 13 млн.
Так или иначе, сменивший Каримова Шавкат Мирзиёев начал урегулирование отношений с несостоявшимися вассалами предшественника.

Между тем, как было сказано выше, с 2018-го в Средней Азии началась серия засух. Остается надеяться, что «прозрачные намеки» будут поняты, тем более что предпосылки для этого есть.

Прогноз

Каков дальнейший прогноз для региона в целом?

Существует сценарий со снижением речного стока на 20 % в ближайшие 30 лет. Однако даже Всемирный банк менее радикален, полагая, что к 2050 году сток в бассейне Сырдарьи может уменьшиться на 2−5 %, Амударьи – на 10−15 %.

При этом ценность построений от климатологии им. Тунберг весьма сомнительна. Хотя западная пресса с трогательным бесстыдством объявила засуху следствием глобального потепления, де-факто задержка таяния ледников говорит об очевидной паузе в процессе.
Между тем даже апокалиптический сценарий не грозит неизбежным коллапсом – сейчас от 40 % воды в системах орошения просто теряется, а ее повторное использование в регионе редкая экзотика.

Однако в этой относительно благостной картине есть малоприятные нюансы.

Во-первых, на среднем фоне есть «эксцессы» исфаринского типа.

Во-вторых, если рост населения и не ведет к водному коллапсу, то к аграрному перенаселению он ведет неизбежно.

Малоприятной особенностью региона является то, что рост демографического давления практически не сопровождается ускоренной урбанизацией. При этом в основном внутренняя миграция сдерживается административными методами – например, до самого недавнего времени в Узбекистане действовала жесткая система прописки. Это спасло тот же Ташкент от «латиноамериканского» обрастания фавеллами, однако ценой вопроса оказалось усугубление проблем в сельской местности.

Собственно, на сторонний взгляд, перенаселение уже достигло крайних форм.

В страновом масштабе наиболее проблемен Таджикистан. Для республики характерны самые высокие темпы прироста населения при весьма проблемной ситуации с посевными площадями. По данным ФАО, между 1991 и 2010-м в стране произошло сокращение пахотных площадей с 860 тыс. га до 746,9 тыс. при росте населения практически в полтора раза – с 5,4 до 7,56 млн. Между тем это произошло на фоне снижения доли городского населения с 31,1 до 27,5 %.

За последнее десять лет Таджикистан официально вернулся к советским показателям – таким образом, запашка выросла на 17 %. Население за то же время выросло почти до 9,5 млн, на 32 %. Доля «города» осталась практически той же: гордые 44 %, разошедшиеся по интернету – тривиальный фейк.

В сельском хозяйстве заняты порядка 45 % трудоспособного населения. При этом нетрудно подсчитать, что на каждого занятого приходится порядка 0,2 га пашни.
К 2050-му, по прогнозу ООН, население республики вырастет еще в полтора раза – до 14, 5 млн. Без резкого ускорения урбанизации перспективы достаточно прозрачны.
Заметно более благополучные соседи республики имеют тем не менее более чем «таджикские» проблемы регионального порядка. Естественно, речь идет о Фергане.

Здесь на площади в половину Московской области сосредоточено вдвое большее население. При этом, в отличие от Подмосковья, в городах живет отнюдь не 80 %.

О масштабах земельного голода можно составить представление по Аксакинскому району Андижанской области – 24,1 человека на гектар пашни. При этом 2/3 населения района именно сельское. Иными словами, это обеспеченность порядка 7 «соток» на человека.
Результат предсказуем. Население киргизской части долины, составляющее половину общереспубликанского, в значительной мере генерирует хронические майданы. Узбекская часть, в которой живет уже треть населения страны, тоже не отличается лояльностью.
«Опции» Ферганы как генератора межгосударственных конфликтов при этом не ограничиваются гигантской перенаселенностью.

Формально в долине восемь анклавов, практически – больше. Так, таджикский анклав Ворух, ставший зоной столкновения, в свою очередь отсекает от основной территории Лейлекский район Киргизии – строительство дороги в обход представляет собой весьма нетривиальную задачу. При этом границы, что типично для Ферганской долины, спорные. В целом из 980 км таджикско-киргизской границы согласованы 504.

При этом по периферии долины наблюдаются пресловутые водные «эксцессы».

Выводы

Каковы выводы?

Во-первых, Таджикистан – менее всего надежный тыл. Если местная экономика будет развиваться в инерционном режиме, политический кризис в республике рано или поздно неизбежен. «Взрывоопасность» Ферганы, в свою очередь, является общим местом.

Между тем Таджикистан и Фергана географически связаны и потенциально представляют собой единую зону нестабильности с «выходом» в Афганистан. При этом, напоминаю, Таджикистан – это верховья Амударьи со всеми вытекающими для Туркмении и Узбекистана. Иными словами, «эффект домино» в случае дестабилизации республики выглядит почти неизбежным.

Однако это – как минимум среднесрочная перспектива.

Куда более близкая угроза – эскалация нынешнего киргизско-таджикского конфликта. Как уже вполне очевидно, аграрное перенаселение – весьма плодородная почва для пограничных споров. При этом официальный Душанбе как минимум идет на поводу у зачинщиков, а как максимум – пытается играть в гибридные войны сам.

Между тем Рахмонов/Рахмон, десятилетиями упражняющийся в самой оголтелой многовекторности – менее всего образец лояльного сателлита Москвы.

Иными словами, усиление таджикской армии необходимо, но нарушение баланса сил между Бишкеком и Душанбе чревато разрастанием конфликта.