Когда в 1950 году для создания зенитно-ракетной системы ПВО Москвы на его основе было образовано КБ-1, С. Берия становится одним из двух его главных конструкторов (второй — П. Н. Куксенко).
За успешное выполнение правительственного задания по созданию новых образцов вооружения (ракетная система «Комета») — награждён орденом Ленина и удостоен Сталинской премии. Сергей Берия закончил две аспирантуры: военную адъюнктуру и на физмате МГУ.
Павел Николаевич Куксенко, доктор технических наук, профессор, разработчик систем ПВО. Генерал-майор инженерно-технической службы. Лауреат двух Сталинских премий
Работая в СБ-1 и КБ-1, Серго Берия в 1948 году защитил кандидатскую, а в 1952 — докторскую диссертации. В 28 лет Серго Берия был уже доктором физико-математических наук.
В конце 1952 года в мужском разговоре «с глазу на глаз» отец рассказал Серго, что у Сергея есть сестра — Марта Дроздова, и просил его в случае, если с ним что-то случится, позаботиться о сестре и её матери — Валентине Дроздовой. (В дальнейшем Марта Дроздова вышла замуж за сына первого секретаря МГК КПСС Гришина — прим. Ходанова).
Дочкам Серго и Марфы, Нине и Надежде, в 1953 году было 5 лет и 3 года соответственно. Марфа была беременна третьим ребёнком…
Фото 1: Серго с женой Марфой и дочкой Ниной
Фото 2: Жена Марфа с дочками Ниной и Надей
Фото 3: Дочь Лаврентия Павловича — Марта, названная в честь матери Лаврентия Павловича
Голова Серго была полна идей и замыслов. А за окном был холодный март 1953 года…
Смерть отца. Арест
5 марта 1953 года умирает Иосиф Виссарионович Сталин…
А 26 июня 1953 года происходит арест (как показывают последние расследования и вскрывшиеся факты, фактически убийство — прим. Ходанова) Первого заместителя Председателя Совета Министров СССР, председателя атомного комитета Лаврентия Павловича Берия.
В этот же день был арестован и Серго Берия, который был на докладе у Б. Л. Ванникова по новым разрабатываемым КБ-1 системам вооружений.
Ему позвонил его друг лётчик-испытатель Амет-Хан Султан, предупредил о том, что у них дома стрельба, и предложил бежать на самолёте за границу …
Дом Лаврентия Павловича Берия
Серго отказался от предложения и после звонка Хрущёву, который сказал, что всё нормально, уехал от Ванникова домой.
Сомневаться Серго не пристало, так как Хрущёв был дружен с Берия, частенько бывал у них в гостях, более того, когда Хрущёв был секретарём на Украине, то во время приездов в Москву почти всегда останавливался в доме Берия.
Отца дома не было, были заметны следы перестрелки. Вечером Серго и его мама были арестованы и помещены в лефортовскую тюрьму. Жена Марфа и девочки остались на подмосковной даче одни…
С женой и мамой
После суда над Лаврентием Берия все более-менее близкие родственники тоже были осуждены и высланы в Красноярский край, Свердловскую область и Казахстан…
Предоставляем слово Кисунько Г. В.:
«Когда я вернулся из отпуска, уже не было ни Третьего, ни Первого (атомного) управлений при Совмине СССР, ранее подчинявшихся Берия. Из них было образовано Министерство среднего машиностроения, в котором бывшее ТГУ получило новое название — Главспецмаш, однако никаких кадровых изменений в этом главке не произошло.
Зато существенные кадровые катаклизмы произошли в подчиненном Главспецмашу КБ-1. Прежде всего были упразднены две должности главных конструкторов КБ-1, которые занимали основатели этой организации — Павел Николаевич Куксенко и Сергей Лаврентьевич Берия.
Серго после непродолжительного содержания под арестом был отправлен на жительство и на работу в Свердловск под новой фамилией и даже с измененным отчеством. Мне довелось читать циркулярное письмо ВАКа об отмене присуждения Сергею Лаврентьевичу ученой степени доктора физико-математических наук.
Павла Николаевича Куксенко — одного из старейшин отечественной радиотехники, ранее бывшего узника НКВД, теперь объявили „ставленником“ Берия, но не арестовали, а только допросили в Прокуратуре СССР. В расстройстве чувств он забыл, что приехал в прокуратуру на служебном ЗИМе, и отправился домой пешком. А водитель ждал его до поздней ночи, подумал, что шефа посадили, и решил сообщить об этом его жене и был обрадован, когда по телефону ответил сам Павел Николаевич.
Для „трудоустройства“ Куксенко в КБ-1 ввели штатную единицу председателя ученого совета по присуждению ученых степеней и званий. Эта работа обычно входит в круг обязанностей директора НИИ (начальника КБ) или главного инженера, и новое назначение Куксенко можно было понимать как намек, что его штатная единица в любой момент может быть упразднена, если он не проявит должной старательности в остепенении подсказываемых начальством кандидатур. Особенно без защиты диссертаций — для тех выдающихся личностей, которым некогда заниматься диссертационной писаниной в силу их занятости государственно важными делами.
Вакуум, образовавшийся в КБ-1 после устранения двух главных конструкторов, был заполнен назначением на должность главного инженера КБ-1 С. М. Владимирского — бывшего помощника Берия, — и назначением главных конструкторов по всем разработкам КБ-1.
При этом система „Беркут“ была переименована в С-25, так как в ее наименовании заподозрили намек на фамилии двух главных конструкторов: БЕРия + КУксенко.
Главным конструктором С-25 был назначен Расплетин. „Беркуту“, как Сергею, поменяли не только фамилию, но и отчество, да еще и назначили отчима.
Из КБ-1 исчезли оба спецконтингента: немцев и русских зэков. На базе отдела № 32 и его экспериментального цеха было создано ОКБ-2 по зенитным ракетам, его начальником и главным конструктором был назначен бывший главный инженер ОКБ Лавочкина — П. Д. Грушин, первым замом начальника ОКБ-2 — Г. Я. Кутепов.
Тот самый Кутепов, который был первым замом начальника КБ-1 и возглавлял в КБ-1 всю команду офицеров госбезопасности, вкрапленных в научные отделы. А еще раньше возглавлял специальное конструкторское бюро („шарашку“ — прим. Ходанова), в котором работали заключенные авиаконструкторы, в том числе Туполев, Мясищев, Томашевич — нынешний технический руководитель отдела № 32 — и другие.
В число “ставленников Берия” попал и начальник КБ-1 Елян — бывший директор прославленного артиллерийского завода, давшего фронту больше пушек, чем вся промышленность фашистской Германии, завода, ставшего одним из ведущих по созданию атомной промышленности, а затем и по созданию системы „Беркут“.
Пока я догуливал свой отпуск, в КБ-1 состоялось бурное партсобрание, на котором, как мне рассказывали, клеймили не столько врага народа Берия, сколько его ставленников, каковыми называли Г. Я. Кутепова, П. Н. Куксенко, А. С. Еляна.
Куксенко, как беспартийный, на собрании не был. Кутепов, быстро сориентировавшись, начал каяться, что вовремя не раскусил Берия, но это вызвало смех в зале: получалось, будто именно Кутепов виноват в том, что Берия не разоблачили раньше…»
Теперь снова откроем страницы книги Серго Берия:
«Видимо, он (следователь — прим. Ходанова) параллельно допрашивал и людей, которые со мной работали, — Микояна, Туполева, Лавочкина, Королева… Время от времени он провоцировал:
— Вы вот на все лады мне их расхваливаете, а они говорят о вас только плохое. К чему бы это, Серго Лаврентьевич?
Все это было ложью. Когда я уже работал на Урале, все эти люди под тем или иным предлогом побывали у меня и рассказали, как их заставляли давать показания на меня и моего отца. Ни один не сказал того, чего от них ждали.
Сначала их начали вызывать в ЦК, затем в прокуратуру. Но и это не помогло.
Уже после освобождения друзья рассказали мне, как в организации, где я был Главным конструктором, устроили партийное собрание. Как выяснилось, „высокий гость“, заведующий Оборонным отделом ЦК, имея прямое поручение Хрущева и Маленкова, приехал специально по этому случаю. Моим товарищам предложили заклеймить меня позором и исключить из партии.
Собрание шло три дня. Как ни „давили“ на моих товарищей и бывших подчиненных, никто не сказал, что я оказался на своей должности благодаря связям, а именно этого и добивался партийный аппарат.
Партийное собрание отказалось голосовать за мое исключение из партии. Это пришлось сделать самому ЦК. Случай беспрецедентный. Мало того, специальным решением Совета Министров СССР были проведены повторные испытания всех систем, где я являлся Главным конструктором. В них участвовали наряду с военными члены специальной комиссии, созданной ЦК КПСС. Так сказать, на предмет возможного вредительства. Найдись люди, которые захотели бы меня „подставить“, сделать это было в той обстановке очень просто. Техника ведь такая вещь, что два-три пуска „завалить“ нетрудно. Но и здесь ни одного подлеца не нашлось. Все испытания прошли успешно, подтвердив годность и необходимость созданного нами оружия.
Анатолий Иванович Савин, ныне Генеральный конструктор и академик, академик Расплетин, после меня он стал Главным конструктором в нашей организации, Бункин, ныне академик, член президиума Академии наук, Шабанов, мой заместитель, впоследствии генерал армии, заместитель министра обороны СССР, другие товарищи… С большинством из них у меня до сих пор сохранились и личные, и деловые связи. Все они продолжают работать, занимая командные посты в военной технике. Я до сих пор благодарен им за все, что они для меня сделали.
Своими действиями эти порядочные люди доказали, что, несмотря на все вздорные обвинения, я — честный человек, работавший на свою страну. Это они, не боясь за свою карьеру, в те трудные для меня дни открыто заявили: „Мы ему верим. Если он действительно в чем-то виноват, пусть скажет об этом сам. Пусть выступит на этом партийном собрании“.
…Маленков действительно приехал еще раз.
— Ну, как?
Помолчал.
— Хорошо. Может, в другом ты сможешь помочь? — как-то очень по-человечески он это произнес. — Ты что-нибудь слышал о личных архивах Иосифа Виссарионовича?
— Понятия не имею, — отвечаю. — Никогда об этом дома не говорили.
— Ну, как же… У отца твоего тоже ведь архивы были, а?
— Тоже не знаю, никогда не слышал.
— Как не слышал?! — тут Маленков уже не сдержался. — У него должны были быть архивы, должны! Он явно очень расстроился.
Я действительно ничего не слышал о личных архивах отца, но, естественно, если бы и знал что-то, это ничего бы не изменило. Все стало предельно ясно: им нужны архивы, в которых могут быть какие-то компрометирующие их материалы.
Я знал от отца, что Сталин держит в сейфе какие-то бумаги. Но его уже нет в живых, и где его личный архив, мне неизвестно. Словом, я ждал, что Маленков скажет дальше. Он поднялся.
— Ну, что ж, если ты сам себе помочь не хочешь… — не договорив, повернулся и вышел. Это была наша последняя встреча. Больше Маленкова я никогда не видел. (В Лефортово и Бутырке Серго Берия провёл почти 1,5 года — прим. Ходанова).
…Мне принесли массу технической литературы и даже логарифмическую линейку, необходимые для работы справочники.
До ареста я занимался разработкой системы для подводного старта баллистической ракеты. Военные моряки знают, что колебания волн не должны изменять параметров полета. Над этим я и работал. У меня сохранились до сих пор некоторые странички с расчетами, сделанными в Бутырке, — мне их вернули потом. Сами чертежи отправили в Свердловск, и они тут же пошли в работу, а некоторые наброски остались.
Но прежде чем мне разрешили заниматься любимым делом, прошло немало времени. Все те же монотонные допросы, конвой… А весной как-то выводят на расстрел. Шесть или семь автоматчиков, офицер. Поставили к стенке, прозвучала команда. Кроме злости, уже ничего не осталось. Идиоты, говорю, вы — свидетели, вас точно так же уберут…
Лишь позднее узнал, что весь этот спектакль был разыгран для мамы. Она стояла у окна тюремного корпуса — ее все это время держали в Бутырке — и все сверху видела.
— Его судьба, — сказали ей, — в ваших руках. Подпишите показания, и он будет жить.
Мама была человеком умным и понимала, что может случиться после такого “признания‘”.
Когда она оттолкнула протянутую бумагу, охрана оторопела.
Для мамы это зрелище окончилось обмороком, а я тогда поседел. Когда охрана увидела меня, я понял по их лицам, что выгляжу не так. Посмотрел в зеркало — седой…
В кабинете Серова Руденко объявил мне, что советская власть меня помиловала.
— Извините, — говорю, — но я ведь и под судом не был, и оснований для суда не было. О каком же помиловании идет речь?
Руденко вскипел и начал говорить о заговоре. Но тут его перебил Серов:
— Какой там заговор! Не морочь ему голову! Хватит этого вранья. Давайте по существу говорить, что правительство решило.
И Серов зачитал мне решение Политбюро, на основе которого Генеральная прокуратура и КГБ СССР вынесли свое решение. Я узнал, что отныне допущен, как и прежде, ко всем видам секретных работ и могу заниматься своим делом.
Еще мне сказали, что выбор места работы остается за мной. О Москве не говорили, предполагалось, что я ее не назову. Я поинтересовался:
— Имеете в виду города, где моя техника делается? — Да, — ответил Серов, — вот перечень институтов и заводов.
Москвы в списке не было, как я и предполагал, да и никакого желания оставаться здесь — тоже.
Я выбрал Свердловск. Мне уже не раз доводилось там бывать, и я хорошо знал инфраструктуру военных заводов. Еще до моего ареста мы начали там создавать филиал своей организации.
— Свердловск так Свердловск, — согласился Серов. Само решение мне не дали, но, как я потом узнал, ознакомили с ним вызванного в Москву моего будущего директора. Им должны были руководствоваться в дальнейшем и местные власти. Кроме работы, я должен был по решению правительства получить в Свердловске квартиру.
Сюда же, в кабинет Серова, привезли и маму. Ее вызвали после меня и сказали, что она может остаться в Москве или уехать в Тбилиси. Мама ответила, что поедет туда, куда направят меня.
Мы еще неделю провели в Бутырке. За это время мне разрешили встретиться с женой — это было первое свидание, которое разрешили за полтора года. А примерно за месяц до этого мне впервые передали фотографию сына. Ему шел уже второй год… Так я узнал, что у меня родился сын.
Тогда же мне стало известно, что еще в декабре 1953 года газеты сообщили о расстреле моего отца.
В Свердловск мы ехали под охраной. Мне выписали паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори, а на все мои недоуменные вопросы я получил единственный ответ: „Другого у вас не будет…“ Я был лишен звания инженер-полковника, доктора технических наук, лауреата Государственной премии СССР. Не вернули орден Ленина — как и Государственную премию, я получил его в свое время за создание нового оружия.
В войну был награжден орденом Красной Звезды, медалью „За оборону Кавказа“, другими медалями. Не возвратили и их.
Когда меня арестовали, мне было 28 лет. Теперь предстояло начинать все сначала. В Свердловске меня ждала должность рядового инженера, правда, с приставкой „старший“.
Хотя, работая в Свердловске после освобождения из тюрьмы, я числился рядовым инженером, работы вел как ведущий специалист… Мы тогда делали ракеты для надводного и подводного стартов, целый ряд их модификаций. Занимался и конкретным руководством — разработкой бортовых вычислительных систем».
Опала. Серго с матерью в Свердловске (1954–1964)
После освобождения из заключения С. Берия получает паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори и отправляется в ссылку на Урал. В городе Свердловске, находясь под постоянным наблюдением, он почти десять лет проработал в должности старшего инженера в НИИ п/я 320.
Из статьи Александра Шорина «А на работу с Химмаша Берия ездил на велосипеде»:
Десять лет — с 1954-го по 1964 годы — в Свердловском научно-исследовательском институте «п/я 320» (ныне — НПО автоматики имени академика Н.А. Семихатова) работал инженер Сергей Алексеевич Гегечкори.
24 ноября 1954 года Серго Берии исполнилось тридцать лет. Этот юбилей он встретил в одиночной камере Бутырки. Сын ближайшего помощника Сталина и блестящий учёный-радиоэлектронщик, который уже успел защитить докторскую диссертацию и даже получить Сталинскую премию за участие в разработке секретной ракетной системы «Комета», он теперь оказался сыном расстрелянного врага народа, лишённым всех наград и званий. Волновал его только один вопрос: расстреляют или нет?..
Согласно решению Политбюро ему разрешили не только жить на свободе, но и работать по специальности, но — вдали от Москвы. «Я выбрал Свердловск, — писал позже Серго в книге „Мой отец — Лаврентий Берия“. — Мне уже не раз доводилось там бывать, я хорошо знал инфраструктуру военных заводов. Ещё до моего ареста мы начали создавать там филиал.
Ехали под охраной. Мне выписали паспорт на имя Сергея Алексеевича Гегечкори, а на все мои недоумённые вопросы я получил единственный ответ: „Другого у вас не будет“… Меня ждала должность рядового инженера».
В Свердловске семья Гегечкори — Серго с женой Марфой, тремя детьми и матерью Ниной (по-грузински Нино, Гегечкори — её девичья фамилия) — поселилась в самом простом рабочем районе, на Химмаше. Выбор объяснялся тем, что только там мама Серго смогла найти работу (в заводской лаборатории «Химмаша»), и сын решил, что жить они будут поблизости, несмотря на то, что самому ему приходилось ездить до работы очень далеко — в самый центр Свердловска, на улицу Мамина-Сибиряка.
Дом в Свердловске, где с 1954 г. по 1964 г. жил Серго Берия с мамой
О Гегечкори-Берии нам удалось поговорить с человеком, проработавшим с ним бок о бок почти десять лет. Это инженер, лауреат Государственной премии за разработку систем управления баллистическими ракетами Юрий Шилко, стаж работы которого в НПО автоматики составляет 52 года.
— Это был очень мягкий и вежливый человек, который за все эти годы ни с кем не поругался, ни на кого не повысил голос, — вспоминает Юрий Иванович.
— Одевался он как все, а это значит — очень скромно, а на работу с Химмаша ездил, когда позволяла погода, на велосипеде.
— Да, все его называли Сергеем Александровичем Гегечкори. Хотя все знали, что он — сын Лаврентия Берии.
— Нам сразу так и сказали, чтоб потом слухов не было. Всё равно за стены института это вряд ли бы просочилось: мы же все секретные были, все под подписками. А за разглашение сами знаете, что бывало в те годы…
— Не могу сказать, что был ему близким другом, но дома у него бывал и знал всех домашних. Ну и не раз ездили вместе в командировки, останавливаясь в одном гостиничном номере на двоих…
— Поначалу — никогда, эта тема просто была закрытой. Потом, когда мы уже доверяли друг другу, кое-что рассказывал. Например, версию о том, что его отца убили ещё летом 1953 года, сразу при аресте, я знал ещё тогда.
— Приехал он в Свердловск не только с матерью, но и с женой и детьми. Однако жена вскоре уехала обратно в Москву, а через некоторое время они оформили развод. Как-то мы были вместе с ним в командировке в Москве, Сергей Александрович показал мне на какой-то дом и сказал: «Здесь живёт моя жена с детьми». А потом долго рассказывал о старшем сыне, который уже учит иностранные языки и разбирается в иностранных машинах, что у него коллекция моделей «Мерседесов»…
— В первую очередь — прекрасный специалист. Все знали, что он только числится обычным инженером, а на самом деле — один из ведущих конструкторов. И при этом он никогда не кичился этим…
— Мог уехать без спроса в Москву, и ему прощали…
— Как-то встретились в Москве. Просто случайно, прямо на улице. Много говорили. Он рассказал, что ему вернули звание доктора наук. А вот боевые ордена не вернули — сказали, что не смогли их найти…
В своих воспоминаниях Серго Берия называл период пребывания в Свердловске «десятилетней ссылкой», однако добавлял при этом, что «со временем забывается плохое, а вспоминается то хорошее, что оставил. Для меня таким городом стал Свердловск, откуда мы уехали лишь из-за того, что врачи рекомендовали маме сменить климат».
С теплотой он вспоминал о людях, с которыми вместе работал. Но при этом сетовал, что здесь ему не давали руководить.
«Мы делали ракеты, целый ряд модификаций: надводный старт, подводный старт, „воздух-воздух“, „земля-воздух“. Я был главным конструктором всех этих систем, но числился рядовым инженером…»
За рамками рассказа Юрия Шилко остались и некоторые подробности личной жизни. Например, что развод с мужем инициировала Марфа Пешкова — из-за измены мужа в Свердловске.
«Когда я однажды приехала из Москвы, — рассказывала она потом в одном из интервью, — мы с Серго вышли погулять, вдруг появляется разъярённая девица, которая идёт прямо на нас и кричит ему: „Ты с кем?“. Я ничего понять не могу, а он стоит красный, молчит. Я пролепетала: „Я жена!“. А она кричит ему: „Ты же мне паспорт показывал, что не женат!“. Действительно, у него в паспорте на фамилию Гегечкори штампа о браке не было, и он, оказывается, этим пользовался! Я собрала вещи, купила билет и тем же вечером уехала в Москву. Потом позвонила Серго и сказала: „Я с тобой развожусь“».
Сам Серго Берия о подробностях своей личной жизни не распространялся никогда.
В Свердловске о себе Гегечкори-Берия оставил память в первую очередь как о высококлассном специалисте, который поднял науку в области систем управления ракетами на принципиально новый уровень.
1960 год, 1 мая
Первое боевое «крещение» зенитных ракет, созданных в нашем КБ, произошло на иранской границе. Позднее — в Прибалтике. Война с американскими самолетами-разведчиками оказалась затяжной.
1 мая 1960 года в советское воздушное пространство вторгся неопознанный самолет, который, пройдя над секретными военными объектами СССР, взял курс на Урал.
Первым в дивизионе майора М. Воронова приступил к боевой работе расчет станции разведки и целеуказаний (сержант В. Якушкин, ефрейторы В. Некрасов и А. Хабаргин). При подлете самолета к Свердловску главком ПВО страны дал приказ на уничтожение. Так был сбит самолет У-2.
Американский самолёт-разведчик U-2
Из рапорта майора Воронова:
«Доношу, что ваш приказ об уничтожении самолета-нарушителя государственной границы Союза ССР, вторгшегося в пределы нашей Родины 1 мая 1960 года, выполнен в 8.53, время московское.
При входе самолета в зону огня на высоте свыше 20 тысяч метров был произведен пуск одной ракеты, разрывом которой цель была уничтожена. Поражение цели наблюдалось при помощи приборов, а через небольшой промежуток времени постами визуального наблюдения было зафиксировано падение обломков самолета и спуск на парашюте летчика, выбросившегося с разбитого самолета.
О результатах боя мною было доложено по команде и приняты меры к задержанию летчика, спустившегося на парашюте».
10 февраля 1962 года на мосту Глинке американского летчика Фрэнсиса Гарри Пауэрса обменяют на советского разведчика Вильяма Генриховича Фишера, больше известного как Рудольф Иванович Абель. И мир постепенно начнет забывать и о неудачливом пилоте, и о том, что случилось в мае 1960-го в небе под Свердловском, так и не узнав о том, что же произошло в действительности.
Пауэрса сбили потом, а первая ракета уничтожила наш самолет. Замечательный летчик погиб…
Имя погибшего пилота — старший лейтенант С. Сафронов. Вполне понятно, что трагедия не была секретом для всей Уральской армии ПВО, в печати же до 90-х годов об этом не проскользнуло ни строчки. Виной случившегося отсутствие широко известной ныне системы «свой-чужой».
...История зенитно-ракетных войск ПВО еще ждет своих исследователей. Может, тогда узнаем мы правду о тех, чьими колоссальными усилиями, чьим трудом и талантом создавались первые зенитные комплексы, надежно защищавшие многие годы небо Родины. И хорошо бы назвать, наконец, в полный голос тех, кто стоял у истоков нового оружия. Вне всяких сомнений, окажется в этом списке и имя моего отца, прекрасного и умелого организатора оборонной промышленности…
Восполним и этот пробел. К первым подводным стартам самое непосредственное отношение имели академики Макеев, Семихатов, Исаев. В этих работах с самого начала принимали участие я и мои коллеги из Свердловска. Мы создали всю аппаратуру управления и запуска морской баллистической ракеты. Позднее флот получил ракеты уже не с жидкостными, а твердотельными двигателями, поражающие цели на расстоянии до десяти тысяч километров. Уже с середины 60-х годов советские моряки имели их на вооружении.
За четыре с половиной десятилетия научной деятельности я действительно успел немало. Даже сегодня мы не можем рассказать о целом ряде работ, выполненных коллективом института «Комета» в области космической разведки, связи, многих других специальных областях.
А ведь на Урале пришлось начинать с нуля. Не было серьезной базы — ее предстояло создавать. Но, главное, меня окружали люди, искренне желавшие работать. Как и в Москве, со мной трудилась в основном молодежь. Большинство приехало в Свердловск из Москвы по направлению.
Впоследствии мне удалось подобрать в подразделение, которое я возглавлял, таких талантливых ребят из выпускников мех-математического и физического факультетов Уральского университета, радиофакультета и факультета автоматики Уральского политехнического института, других вузов.
С первых дней нашего пребывания в Свердловске и соседи, а жили мы в рабочем районе, и коллеги знали, кто я такой и что со мной произошло. С такой же доброжелательностью относились и к маме.
Мы прожили на Урале десять лет и ни разу не столкнулись с тем, чем нас пугали, отправляя под конвоем в Свердловск. Саму смену фамилии объяснили так: «К Берии у народа отношение сами знаете какое…» Все это оказалось неправдой. А ведь в тех местах в то время оказалось немало людей, пострадавших от советской власти. Догадывались и понимали, видимо, что не все так, как утверждала официальная пропаганда.
Иной раз возвращается мама со второй смены — она в заводской лаборатории работала — а тут, как это нередко случалось в рабочем районе, драка. Сразу же кто-то подходит.
— А мы вас знаем. Не волнуйтесь только… Мы вас проводим до самого дома. — И провожали. Забудешь такое?
Мы и уехали из Свердловска лишь потому, что врачи предупредили меня, что маме необходимо сменить климат.
Со временем забывается плохое и вспоминаешь все то хорошее, что когда-то оставил. Для меня таким городом стал Свердловск.
И техническое руководство института в лице Семихатова, и большинство товарищей по работе — Миронюк, Куприянов, Табачник, Назаров, Байков, Трифонов, Замятин и многие другие — были моими товарищами не только по работе, но и в жизни, и помогали преодолевать все трудности…
…Была и постоянная помощь со стороны самых разных людей. Не раз вспоминал я добрым словом советских ученых и конструкторов.
Столь же существенной была для меня помощь Дмитрия Федоровича Устинова, министра радиопромышленности Калмыкова и других крупных организаторов промышленности. И что любопытно: порой мне было проще, чем при жизни отца. Не было необходимости стесняться быть настойчивым. Я мог уже требовать все необходимое довольно жестко. Раньше, при жизни отца, во многих вещах, касающихся работы, я был более щепетильным человеком…
Моя дружба с Устиновым началась еще в конце сороковых — Дмитрий Федорович крепко помог в создании нашей организации. Интереснейший был человек — и как инженер, и как организатор. Несмотря на разницу в возрасте и его высокое положение, нас многое связывало.
Молодежь к нему тянулась, и он помогал молодым, чем мог.
С такими видными учеными, как Королев, Черток, «стычки» у него бывали, а с молодежью — никогда. Он видел в научной молодежи опору. Этим, видимо, все и объяснялось.
Мы не раз встречались с ним и тогда, когда он уже был членом Политбюро, министром обороны, еще раньше — секретарем ЦК. И на ракетных заводах вместе бывали, и к себе в Москву вызывал по целому ряду проектов. Когда наша разведка доложила, что американцы далеко продвинулись в создании лазерных антиракетных систем, меня и еще ряд ученых пригласили в Москву, и мне, например, пришлось там в течение двух месяцев заниматься этой проблемой. Мы много говорили тогда с Дмитрием Федоровичем о самых разных вещах, но никогда о том, что случилось с моим отцом. Порой мне казалось, что вопреки собственному желанию он сознательно не затрагивает эту тему…
Когда в свое время в Свердловске я решил экстерном сдать экзамены и получить инженерный диплом — и его ведь после ареста не вернули, — это было воспринято как вызов, но копию диплома об окончании академии мне таки выдали.
Ванников, Махнев, Курчатов, Щелкин, Туполев, Королев, Макеев… Трижды и дважды Герои, академики; Генеральные конструкторы…
Любому человеку, связанному с техникой, эти громкие имена говорят о многом. А у меня связаны с этими людьми воспоминания о встречах после Лефортово и Бутырки.
И они, и другие ученые и конструкторы поддерживали меня как только могли.
Работая в Свердловске, я не раз замечал: многие люди раскрылись лишь тогда, когда мне было действительно трудно, а при жизни отца оставались в стороне, не желая выглядеть подхалимами.
А были и другие, конечно. Те, кто старался избегать меня, хотя в свое время вели себя совершенно иначе. Да я и сам старался не ставить людей в неудобное положение. Даже работая на Украине, я замечал: давление на меня дистанцирует многих людей. Что поделаешь…
Если не ошибаюсь, лишь один из моих бывших товарищей, работавших со мной еще до ареста, опубликовал воспоминания, после которых я никогда не подам ему руки. В свое время я пригласил его на работу в наше КБ. Мы долго и плодотворно работали. Это был действительно очень талантливый, работоспособный человек. Но когда к власти пришел Хрущев и, по сути, разгромил нашу организацию, расчленив на пять частей, по чьей-то подсказке сверху наш товарищ, никогда не участвовавший до этого в интригах, противопоставил себя коллективу. Новое руководство осталось довольно, и этот конструктор оказался в фаворе. Увы, времена меняются. С приходом очередного руководителя страны высокую должность пришлось сменить.
Член-корреспондент, генерал, Герой Социалистического Труда, умудренный профессиональным и жизненным опытом человек… Я читал небылицы о себе и своих товарищах и думал: зачем?
Не выдержал, набрал номер междугородки:
— Понимаешь, — ответил он, — я это раньше написал, меня заставили…
За годы работы, а мне только на испытательных полигонах пришлось в общей сложности несколько лет провести, как правило, встречал замечательных людей. Вспоминаю, скажем, маршала артиллерии Павла Николаевича Кулешова. Из соображений секретности он одно время даже фамилию не свою носил — Сергеев.
В годы войны Кулешов — командир полка гвардейских минометов — знаменитых «Катюш», начальник оперативной группы гвардейских минометных частей Северо-Западного, Волховского фронтов. С 1943 года командовал гвардейскими минометными частями Красной Армии. После войны — начальник ракетного факультета Артиллерийской академии, начальник полигона ПВО, заместитель главкома ПВО по вооружению, начальник Главного ракетно-артиллерийского управления Министерства обороны. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии.
Познакомились мы на полигоне, когда испытывали зенитные и, совместно с сотрудниками КБ Королева, баллистические ракеты. Помню, Жуков, смеясь, рассказывал, как Никита Сергеевич хотел расформировать в войну гвардейские минометные части и писал об этом Сталину. От Кулешова узнал подробности. В сорок третьем Хрущев, тогда член Военного совета фронта, действительно отправил Сталину свои предложения. Мотивировал тем, что гвардейские минометы — неэффективное средство. Разумеется, пыл генерала Хрущева остудили. Когда стал Первым секретарем, остановить его было некому. Начал закрывать самолетные, артиллерийские КБ и все переводить на ракетное оружие. Воинствующий дилетант! Когда такие люди пытаются вмешиваться в военные дела, это вдвойне страшно.
Забегая вперед, скажу, что столь же недальновидно поступали впоследствии и другие руководители государства. Многие годы наш институт, к примеру, разрабатывал радиоэлектронные комплексы для ПВО, выполнял задачи, связанные с космосом, авиацией, Военно-Морским Флотом. И вот с высоких трибун прозвучало: конверсия. Но что же мы получили в итоге?
Вспомните, что произошло несколько лет назад. Заводы, десятилетиями выпускавшие ракеты, начали выпускать трактора, авиационные предприятия — кастрюли и так далее. Достижения, специализация предприятий в расчет не брались. Все вылилось в очередную кампанию.
Это все, не секрет, пошло от партийных структур, неспособных доводить начатое дело до конца. Вопросы, связанные с конверсией, как следует не продумали, отделались пустыми лозунгами да прожектами. Вот и пострадало дело.
В начале 60-х годов мама Серго работала в лаборатории по металлохимии литейного завода и неожиданно заболела (подозрение на лейкемию).
По ходатайству перед правительством президента АН СССР академика Мстислава Келдыша и группы видных учёных-ядерщиков страны, в связи с болезнью матери Нины Теймуразовны, Серго Берии и его матери был разрешён перевод из Свердловска в город Киев в организацию п/я 24, преобразованную впоследствии в НПО «Квант» (сейчас ГП НИИ «Квант»).
В Киеве Серго Лаврентиевич занимался системами управления ракет и противоракетными комплексами. По поручению Б. Патона участвовал в разработке баллистических ракет для стрельбы с железнодорожных платформ, в частности системами защиты ракетного поезда.
До сентября 1988 года он там работал ведущим конструктором, начальником сектора, начальником отдела. Позднее он был привлечён к работе Отделения новых физических проблем ИПМ Академии наук Украинской ССР в качестве заведующего отделом системного проектирования — главного конструктора комплекса. С 1990 по 1999 годы С. Л. Берия — научный руководитель, Главный конструктор киевского НИИ «Комета» (ранее — Киевский филиал ЦНПО «Комета»). Занимался космическими системами связи.
После развала СССР все оборонные программы на Украине были заморожены. Разносторонняя подготовка, энциклопедические знания Сергея Лаврентиевича позволили заняться мембранными системами для анализов зерна и разработкой СВЧ-сушилок для зерна.
Нефтепроводы из новых материалов выдерживают давление в десять раз больше чем стальные, не ржавеют, выдерживают температуры выше тысячи градусов Цельсия.
В рамках реализации конверсионных проектов занимался созданием новых искусственных материалов для газовых и нефтяных трубопроводов, топливных баков, элементов ракет.
Серго Лаврентиевич Берия. г. Киев, 1999 г.
Новые материалы создавались на основе материалов на базе вулканического базальта, месторождения которого встречаются только на Украине, в Грузии и США. Завод сверхпрочных материалов производительностью до 500 км труб диаметром до 1 метра был построен в Грузии. Неоднократно американцы предлагали поехать в США, почитать лекции. Серго Лаврентиевич неизменно отвечал отказом.
А теперь опять предоставим слово Серго Лаврентиевичу:
«Нынешняя моя должность — директор и Главный конструктор научно-исследовательского института „Комета“ Министерства машиностроения, военно-промышленного комплекса и конверсии Украины. Название НИИ — оттуда, из начала пятидесятых, когда я вместе с такими же, как сам, молодыми одержимыми учеными создавал первые противокорабельные ракеты, засекреченные шифром „Комета“.
Не скрою и того, что не раз была возможность у меня покинуть страну. И гораздо раньше, и в последние годы. Но поступи я так, предал бы память отца. Да и никогда не ставил я знака равенства между партийной верхушкой и страной, которой всю жизнь служил. Словом, и этот шаг, столь легко сделанный другими, оказался не для меня.
Из газеты „Нью-Йорк таймс“: Сергей Никитич Хрущев, сын советского руководителя, вошел в небольшое помещение иммиграционного бюро в городе Провиденс штата Род-Айленд и вышел оттуда с законными правами постоянного жителя Соединенных Штатов. Спустя 16 месяцев после падения Коммунистической партии Советского Союза 57-летний инженер, который стал политологом, и его жена Валентина ожидают выдаваемого иностранцам вида на жительство. В интервью, которое было взято у господина Хрущева, говорившего из своего дома в городе Кранстоне, штат Род-Айленд, он сказал, что решил добиваться права на постоянное жительство в Соединенных Штатах, „потому что в этой стране легче жить и работать. У меня все еще есть квартира в Москве. Там у меня есть и дача. У меня есть мои деревья и мой пруд, маленький пруд с рыбками”. Подобострастно прождав семь лет, Сергей Хрущёв и его семья получили, наконец, американское гражданство“. (Всё это время Сергей Хрущёв работал и читал лекции в американских университетах. Внучка Горбачёва также живёт в США и возглавляет там Горбачёв-Фонд — прим. Ходанова)
Этот шаг, столь легко сделанный другими, оказался не для меня. На все приглашения переехать в США, Англию, где были бы созданы все условия для работы, я ответил отказом.
В одну из встреч с тогдашним Председателем КГБ СССР Юрием Андроповым, не раз приглашавшим меня из Киева как эксперта для оценки материалов, связанных с американскими лазерными космическими системами, между главой советских спецслужб, будущим Генеральным секретарем ЦК КПСС и мной, сыном Лаврентия Берии, состоялся такой разговор.
Мы поговорили о деле, о материалах, которыми располагала советская разведка, и вдруг Юрий Владимирович заговорил о другом — он сказал, что считает мое поведение правильным.
— Вы заблуждаетесь, Юрий Владимирович, — ответил я. — Своих взглядов на то, что случилось, я никогда не скрывал ни в тюрьмах, когда шло следствие по моему делу, ни позднее. Я никогда не отказывался и никогда не откажусь от своего отца. Я считаю его абсолютно невиновным человеком, которого убила партийная номенклатура. И если я не кричу об этом, то это не значит, что я поверил в инсценировку, разыгранную его убийцами…
Юрий Владимирович очень внимательно меня выслушал и опустил глаза. Помолчал.
— И тем не менее такое поведение я одобряю…
Сын Сергей живет со мной. Женат на украинке, замечательной девушке. В свое время чересчур бдительные люди очень не хотели видеть его студентом. Вмешался тогда Семичастный. После освобождения от должности Председателя КГБ СССР Владимир Ефимович работал первым заместителем Председателя Совета Министров Украины. Правда, и сын характер проявил — пошел в другой вуз. Сегодня он научный сотрудник, пошёл по стопам отца, занимается радиоэлектроникой.
Старшая дочь, Нина, окончила Строгановское училище, Академию художеств в Финляндии. Ее будущий муж учился в аспирантуре МГУ. Я искренне верил, что он эстонец. Позднее признались, что он гражданин Финляндии. Мне не оставалось ничего другого, как рассмеяться: „Только этого нашей семье и недоставало!“ Уехать ей разрешили.
Надя, младшая дочь, живет в Москве. Искусствовед. Растут внуки…
Кто-то из современных историков недавно заметил: о Берии написано и много и почти ничего. Трудно не согласиться. Домыслы и откровенные сплетни действительно не в счет. Неужели все мы столь наивны, что до сих пор боимся признать, что тогда, в пятьдесят третьем, партийная верхушка, действительно повинная в злодеяниях против собственного народа, просто-напросто расправилась с последовательным и взвешенным политиком, списав на убитого едва ли не все преступления… Не был мой отец — Лаврентий Павлович Берия ни английским шпионом, ни организатором и вдохновителем массовых репрессий. Имена палачей, включая „великого реформатора“ Хрущева, Маленкова, известны.
Есть все основания полагать, что сознательно лгали советскому народу не только все руководители партии и государства, включая „несгибаемого узника Фороса“. В сокрытии государственной тайны бывшего СССР явно заинтересованы и сегодня определенные политические круги в России. Достаточно вспомнить, что так называемое „Дело Л. П. Берия“ до сих пор засекречено. К чему бы это? Впрочем, вопрос риторический…
Не в угоду сегодняшней конъюнктуре — ради восстановления исторической правды взялся я за написание этой книги. Право читателя соглашаться со мной или спорить. Я просто предлагаю задуматься над прочитанным.
Да, отец порой ошибался, но был искренен и верен стране, которой служил. Это он, Берия, единственный из членов тогдашнего советского руководства, последовательно и открыто выступал за освобождение и полную реабилитацию миллионов людей, брошенных в тюрьмы и концлагеря. Это он, опять же единственный из членов Президиума ЦК, потребовал созыва внеочередного партийного съезда и полного отчета всего кремлевского руководства за все, что случилось. Ответом партийной верхушки стало убийство и, что не менее страшно, потоки лжи, сопровождающие имя моего отца и спустя десятилетия после его трагической гибели.
Мудрый политический деятель, прекрасный аналитик и выдающийся организатор, просто умный и талантливый человек явно не вписывался в команду беспринципных кремлевских деятелей, переживших своего хозяина и дерущихся за оставленное наследство. Яркая личность и серость, рвущаяся к власти, несовместимы. Понимал ли тогда, в пятьдесят третьем, это мой отец? Неужели он искренне верил, что Хрущев, Маленков и другие признаются в своих преступлениях?.. Не случайно, видимо, так беспокоили партийную верхушку личные архивы первого заместителя Председателя Совета Министров СССР…
Кто знает, как сложилась бы история советского государства, не пойди Хрущев и его ближайшее окружение, столь же повинное в массовых репрессиях, как и новоявленный партийный лидер, на политическое убийство. Возможно, именно тогда был упущен исторический шанс, обернувшийся спустя много лет бездарно проваленной перестройкой…
Наверное, тогда, весной пятьдесят третьего, отец и без того сделал больше, чем мог…
Смею предположить: все, что писали вчера и пишут сегодня о моем отце, — Лаврентии Берии, ровным счетом ничего не изменит — в Историю он так или иначе войдет как здравомыслящий политический деятель советской эпохи, работавший во благо своей страны и своего многонационального народа…»
Серго Берия работал в НИИ «Комета», г. Киев, до своего 75-летия, пытаясь загрузить гражданской тематикой коллектив НИИ «Комета» и завода в Грузии. В 1999 году вышел на пенсию.
До последнего своего дня Серго Лаврентиевич неустанно и последовательно боролся за восстановление справедливости и истины по отношению к своему великому отцу, написал книгу «Мой отец — Лаврентий Берия»…
Пенсионер, доктор технических наук Серго Берия (Гегечкори), главный конструктор, один из авторов — разработчиков системы ПВО «Беркут», системы С-25 нашей страны, тихо и незаметно ушёл из жизни 11 ноября 2000 года.
Средства массовой информации России не заметили этого скорбного события. Похоронен на Байковом кладбище Киева…
Историю можно переписать — так уже бывало не раз, и при Хрущеве, и при Брежневе, и при Горбачеве, и при Ельцине…
Лишить народ исторической памяти раз и навсегда — невозможно. Мифы, даже возведенные в ранг государственной тайны, к счастью, не вечны…
От себя хочу добавить, что Лаврентию Павловичу Берии, несмотря на свою чудовищную занятость, на сумасшедший ритм и чудовищные нагрузки его жизни, удалось воспитать действительно достойного сына — разностороннего учёного, талантливого конструктора и настоящего патриота нашей страны Серго Лаврентиевича Берия, который достойно, с поднятой головой прошёл все тяготы и испытания, которые приготовила ему жизнь, и не предал память своего отца.
Могила Серго Гегечкори (Берия) на Байковом кладбище Киева
И не предал свою великую страну, в которой он родился и которой он верно служил на протяжении всей своей жизни, несмотря ни на что…
Свежие комментарии