В историографии российской дипломатии, как ни странно, не сложилась железная иерархия. Кого считать светочами нашей внешней политики? Остались в исторической памяти народа Бестужев, Горчаков, Чичерин, Громыко… Во времена Первой мировой, в пору принятия главных решений пост министра иностранных дел России занимал опытный дипломат Сергей Дмитриевич Сазонов.
К тому времени в его послужном списке – тридцать лет дипломатической службы. Он не принадлежал к числу честолюбивых канцлеров, которые видели себя дирижёрами всей российской политики, первыми среди равных в правительстве. Таким исполином был в первые годы Семилетней войны Бестужев-Рюмин. Сазонов держался скромнее – и многие считали его то несамостоятельным ставленником П.А. Столыпина, то агентом британского влияния в Восточной Европе. Родство со Столыпиным и впрямь помогло Сазонову получить министерский портфель. Их жёны были родными сёстрами. Супруга Столыпина – в девичестве Ольга Борисовна Нейдгардт, жена Сазонова – Анна Борисовна Нейдгардт. Они – представительницы австрийского рода, служившего России со времён Петра Великого. В придворной элите зрело недовольство ростом влияния Столыпина, но и после гибели премьер-министра Сазонов остался во главе российской внешней политики. Сергей Дмитриевич сработался и с новым главой правительства – Владимиром Коковцовым, хотя и критиковал того за нежелание прислушиваться к советам профессионалов своего дела.
В предминистерские годы, будучи на дипломатической службе, он побывал и в Англии, и в Италии (несколько лет работал в Ватикане), и в набиравшей силу империи нового типа – Соединённых Штатах.
В годы Первой мировой заокеанская держава заговорит о себе по-новому. Вашингтон преподаст уроки политической и экономической экспансии, продемонстрирует согласие между олигархией и государством – и этому сплаву ослабленные европейские государства не сумеют ничего противопоставить. В предвоенные годы в Штатах Сазонов обнаружил новые ритмы развития экономики вдали от Старого Света. Этот опыт ему пригодился. И всё-таки его назначение министром дипломаты старой школы восприняли не без скепсиса. Считалось, что Пётр Аркадьевич Столыпин – глава правительства – просто «продавил» кандидатуру своего родственника.
Летом 1914-го от былой нерешительности Сазонова не осталось и следа. В его предвоенной тактике не видно значительных колебаний: уже с зимы 1913-14-го министр считал большую войну неизбежной и демонстрировал политику твёрдой руки.
Он как будто пытался доказать, что и без Столыпина способен сохранить и даже приумножить своё влияние. Такое поведение министра иностранных дел объясняют и доверительными отношениями с великим князем Николаем Николаевичем, и уважением, которое питал к своему министру император. Но нельзя упускать и британский мотив. Англия и Франция более других были заинтересованы в том, чтобы Россия участвовала в войне всеми силами, чтобы оттянула на себя удар германской и австрийской армий. Конечно, это была рискованная игра для всех участников. И прорыв России к проливам – вполне реальный при определённом повороте в ходе войны – стал бы для Лондона чувствительным поражением. Британцы учитывали такую опасность, но всё-таки втягивали Россию в войну. Одновременно Сазонов, уже не сомневавшийся в скором начале боевых действий, подталкивал англичан к скорейшему вступлению в войну, к мобилизации.
Летом 1914-го Сазонов стал одним из идеологов мобилизации, раздразнившей Германию. Он убедил Николая II в агрессивности германских намерений и буквально настоял на полускрытой, полудемонстративной мобилизации. Фактически это и было объявление войны.
Конечно, Россия вступала в войну не из филантропических соображений славянского братства, хотя внешне удобно было представить ситуацию именно так. Ко многому обязывал союз с Францией. А Парижу с Берлином было тесно на одном континенте.
Вторая веская причина – давняя мечта Сазонова о проливах, мечта, которую разделяли многие. Сазонов давно вёл тайные переговоры на эту тему с лидерами великих и малых держав.
Славянский вопрос оставался на третьем плане, хотя в игре против Австро-Венгрии и Турции пригодился и он.
Переговоры с германским послом Пурталесом стали, пожалуй, наиболее напряжёнными в биографии Сазонова. Дипломатов связывали почти дружеские отношения. Ещё недавно Сазонова упрекали даже в зависимости от более опытного германца. Но летом 1914-го русский министр предъявил Фридриху фон Пурталесу невыполнимые требования: «Если Австрия, осознав, что австро-сербский конфликт приобрел европейский характер, заявит о своей готовности исключить из своего ультиматума пункты, нарушающие суверенные права Сербии, Россия обязуется прекратить свои военные приготовления». Только на таких условиях Россия была готова дать задний ход. Германия на такое пойти не могла. Пурталес стремился отмежеваться от действий Австрии, а Сазонов не сомневался, что Вена – сателлит Берлина, и только.
Решительно настроенный министр проявил хитрость и выдержку, вынуждая немцев сделать первый агрессивный шаг, хотя и без того давление Австрии на Сербию воспринималось в России как выражение германской агрессии.
В своих воспоминаниях Сазонов настойчиво пишет о неготовности к войне, но в 1914-м это его не смущало...
Почти два года продержался Сазонов на своём посту в военные годы – вплоть до июля 1916-го, когда указ об отставке застал его на отдыхе в Финляндии. Два года, насыщенные событиями, как целая жизнь. Оценивали его деятельность, как водится, по-всякому. Радикалы всех мастей Сазонова недолюбливали: для православных монархистов он слыл западником, масоном, впадавшим в зависимость то от Германии, то от Англии. Им хотелось, чтобы голос России в международном хоре звучал грозно и величаво, а Сазонов маневрировал. Не признавали его и убеждённые либералы, не говоря о социалистах: ведь министр оставался сторонником самодержавия.
Он становится наиболее энергичным из противников военного министра Сухомлинова, который превращался чуть ли не во всеобщее пугало. «В начале 1915 года я довольно подробно изложил Государю мое мнение о вредной бездеятельности генерала Сухомлинова. Я надеялся, что откровенно сказанное слово лицом, далеко стоявшим от военного ведомства и не имевшим с Сухомлиновым никаких личных счетов, побудит Его Величество относиться менее доверчиво к недобросовестному оптимизму, которым были пропитаны доклады министра, основанные нередко на ложных данных. Хотя моя первая попытка и не имела успеха и произвела на Государя скорее неблагоприятное для меня впечатление, я возобновил ее при первом удобном случае под впечатлением сведений, полученных от членов Государственной Думы, передавших мне о растущем негодовании думских комиссий против Сухомлинова. На этот раз Государь, любивший в Сухомлинове его жизнерадостное настроение, ответил мне, что ему давно известно, что у генерала много врагов и в особенности в главной квартире, но что на все их обвинения он будет смотреть, как на голословные, пока не увидит «черным по белому» доказательства их справедливости».
Сазонову и его единомышленникам, в конце концов, удалось одолеть Сухомлинова, но, пожалуй, это оказалось пирровой победой. Вместе с отставкой военного министра началась большая чистка правительственных рядов, неуместная в военные годы.
Сазонов был активным противником идеи превращения императора в главнокомандующего. Убеждал императора не покидать надолго столицу – и, как показало время, проявил политическую проницательность.
Предупреждал и об опасности «внутренней смуты». По впечатлениям Сазонова, именно на тех аудиенциях он потерял доверие государя. Сергей Дмитриевич в те месяцы вынашивает планы «правительства народного доверия», которое подкрепило бы царскую власть. Насколько резонной была эта идея в критический год войны? Вопрос неразрешимый. Можно долго перечислять аргументы «за» и «против». Возможно, такое правительство только усугубило бы революционные настроения, а кадетская партия, которая превратилась бы во влиятельную силу, могла бы пойти по пути радикализации. И – всё тот же Февраль, а за ним – и Октябрь.
В феврале 1916-го выступая в Государственной думе, он гневно бросил в зал: «Эта война — величайшее преступление против человечества, когда-либо совершенное. Те, кто в ней виновны, несут страшную ответственность и в настоящее время достаточно разоблачены».
Позже сам весьма гордился этой речью, но она выглядела горчицей после обеда. В «минуты роковые» Сазонов не препятствовал раскручиванию военного маховика, а зимой 1916-го «ястребиные» речи потеряли популярность – и министр подстраивался к общественному мнению.
После смерти посла А.К. Бенкендорфа британский король Георг V просил русского императора назначить посланником в Лондон именно Сазонова. Февраль едва не застал его в Лондоне – осведомлённого царского посла вряд ли застали врасплох петроградские события, но и участником заговора он не был. Уехать в Лондон он не успел: революция помешала. Новый министр Милюков вроде бы подтвердил полномочия Сазонова – но дипломат не торопился в Британию. К февральским преобразованиям он относился со сдержанным одобрением, быстро перешедшим в тревогу. Если бы в марте 1917-го бремя решения легло на его плечи – вряд ли Сазонов считал бы своей целью отречение Романовых. Следующий «временный» канцлер – «министр-капиталист» Терещенко отправляет Сазонова в отставку. К тому времени он окончательно разочаровался в революции.
Летом 1917-го бывший министр иностранных дел считал ошибкой отстранение Романовых, на которое решились генералы в революционную бурю.
К росту радикальных настроений относился не просто с тревогой, но с яростью. Октябрь воспринял как инфернальное зло, с которым принялся бороться незамедлительно. Что ж, уже первые декреты новой власти свели на нет всю внешнюю политику Сазонова. Какие уж тут мечты о проливах…
Что дальше? Белое движение, попытка организации российского правительства в изгнании, которое могло бы стать субъектом международного права. Свой авторитет Сазонов использовал для достижения этой цели, но добился только локальных, временных успехов. Так, в 1919-м ему удалось получить от Колчака полномочия министра иностранных дел.
Надо признать, Сазонов искренне отстаивал интересы призрачной России, в возрождение которой верил. Наотрез отказывался уступить Финляндию, оскорблялся, когда к его миссии относились без должного уважения.
А союзники к разделу Европы никого из российских политиков не подпускали, хотя устойчивость советского государства к тому времени не была очевидной. Если вообразить себе победу белых в 1920-м или – пофантазируем – в 1922 году, вряд ли к ним стали бы относиться на уровне «держав-победительниц». Ни старания, ни старинные связи Сазонова не помогли. Когда речь идёт о прямой материальной выгоде – дипломаты забывают о дружбе и становятся непреклонными.
Лично Сазонов не бедствовал, хотя и каменных палат в европейских столицах не нажил. Успел написать и издать в Берлине воспоминания – достаточно церемонные по тем временам. Эмиграция прочитала эту книгу не без интереса – а Сергей Дмитриевич вскоре после публикации воспоминаний скончался. На чужбине, в Ницце, когда Европа находилась на полпути от Первой мировой ко Второй…
Автор Арсений Замостьянов
Свежие комментарии