«ХОТЕЛА КОСИТЬ ИХ ИЗ АВТОМАТА И ПОГИБНУТЬ». СТРАШНЫЙ РАЗГОВОР С МЕДСЕСТРОЙ В ОКОПАХ ДОНБАССА

Некондиционная

Маленькая, изящная, с короткой мальчишеской стрижкой и тонкими, модельными чертами лица – наше знакомство началось с того, что она с ходу спросила меня:

– Как ты относишься к тому, что люди в армии постепенно разочаровываются в происходящем?

Я растерялась.

Я знала, о чём она говорит, я писала об этом много раз: запрет на открытие огня, в том числе огня ответного – это бич армий Донбасса, подрывающий атмосферу изнутри хуже, чем любая украинская пропаганда. Но именно в тот момент я читала стихи перед батальоном, и говорить об этом перед всеми – мне стало неловко. Как бы я говорила за них, сидящих передо мной?

– Мне больно, – ответила я.

– И ничего, никто не разочаровывается, – проворчал комбат.

Комбат да. Комбат не разочаровывался. Маленький, сердитый, прошедший не одну войну, он заражал своим энтузиазмом большую часть бойцов. Год назад он отбился от жесточайшей атаки на луганские позиции, за месяц наладив оборону и контратаку.

ПЛЕННЫЕ БОЙЦЫ ВСУ ПОД КОНВОЕМ ОПОЛЧЕНЦЕВ. ФОТО: ALEXANDER ERMOCHENKO/ GLOBALLOOKPRESS     

Потом, когда я закончила читать, он и познакомил нас с Аней. Аня была медиком. Она приехала в Донбасс в 2014 году вместе с мужем. Точнее, не совсем вместе: муж воевал в Донецке, а она в Луганске. Потом они вернулись в Москву, а потом муж погиб.

– Он у меня в 17-м году погиб в Сирии. Поехал туда, потому что в России он не мог денег заработать. То есть он вернулся с Донбасса раненый. Там получил серебряный крест. Но не мог найти себе работу. Где-то там ходил-ходил, всё не получалось, – быстро говорила она, энергично жестикулируя. – И потом, когда позвали в Сирию, он поехал. За большой деньгой, но не вышло, погиб. У меня потом появился друг. Он меня очень любил. И он был противником того, чтобы я ехала на Донбасс в этот раз. Ну он говорил: "Ты что, там такая депрессия, ты едешь на проигранную войну. Там одни алкоголики остались, неудачники, которые не могут вписаться в мирную жизнь". Я с ним была полностью согласна.

– А почему тогда ехала? – не поняла я.

Потому что я знаю, что за чёрной полосой придёт белая, всегда после тьмы наступает свет, – убеждённо ответила она.

Меня поразила её иррациональная вера при полной рациональной убеждённости в проигранности войны.

– Вот как Ленин был убеждён, что революции при его жизни не произойдёт, – объяснила Аня. – Он расстраивался там, в депрессию впадал наверняка. И написал статью дней за 17, в которой рассказывал, что революция не случится в период жизни современных ему революционеров. И он, возможно, её не застанет. И через семнадцать дней она произошла. Я думаю, здесь точно такое же возможно.

Аня оказалась коммунисткой. Девочка из хорошей семьи, она училась в Екатеринбурге на философа. Родители купили ей там квартиру. Аня решила спасать людей. Начала она с того, что приводила домой бомжей, отмывала и кормила. Проходило это не без эксцессов. Затем она решила стать монахиней. А потом подалась в коммунисты.

– Я родила дочку от коммуниста, но потом мы с ним разошлись во взглядах, он стал анархистом, – спокойно рассказывала она под чай. –  Я осталась с дочкой одна. Мне не хотелось жить в Москве с родителями. Ссорились с мамой, знаешь, это ребёнок, вся эта суета. Я решила жить в провинции. Собрала коммуну людей. У нас были разные взгляды, это была девочка-экспатка из Америки, Алина, её муж, они коммунистами были. Была националистка Надя. И по интернету я познакомилась с парнем, который русские пробежки проводил у себя в городе. Это мой будущий муж оказался. Павел его звали. Он националист был, член РНЕ. И ему понравилась моя идея уехать в деревню, совместно купить дом, возделывать. У нас были маленькие дети: у меня, у Алины, у Нади. Мы скинулись и купили этот дом вместе, в Тверской области, это один из депрессивных регионов России. Всё шло гладко. Паша устроился программистом в местный районный центр. Там было училище, меня взяли учительницей английского языка. Все классы у меня были. Мы жили в этой деревне, и очень хорошо жили, надо сказать. И Паша любил мою дочку, как свою родную. Там садик был, всё бедно, но, знаешь, мы радовались этому, потому что это отличалось от Москвы, от этого муравейника. Там действительно была какая-то осмысленная жизнь. Возделывали наш огород. Коз завели со временем. Дом полностью обустраивали. А потом случилась война. Вот эта, на Украине. Она замолчала. 

– Фотографии, видео пошли с Майдана. И была фотография из Славянска, может быть, ты помнишь. Там мужчина несёт на руках девочку окровавленную. Она была в возрасте моей дочери. Ей тогда четыре годика было. Меня переклинило.

ФОТО: СКРИНШОТ СТРАНИЦЫ SPOOOMAN.LIVEJOURNAL.COM.

Я говорю мужу: "Паш, знаешь, от нас кто-то должен туда поехать добровольцем".

Он тогда увлёкся хозяйством, говорит: "Да нет, это там у них своя война, у этих, у украинцев". Он не очень разбирался в политике, в отличие от меня. И тогда я разозлилась на него. Это как раз были каникулы летние, я закончила все дела в школе, дочку отвезла родителям в Москву, а сама стала искать выходы, как попасть туда. Я сначала хотела провести большой митинг. Во-первых, чтобы гуманитарку набрать, я знала, что в Донбассе требуются деньги, покупать обмундирование, продукты. Туда нужны были деньги. И потом, я хотела этим митингом привлечь внимание, возможно, Путина и Кремля к тому, что надо сразу брать эти регионы. То есть не откатываться, а сразу брать, и всё. Пока не поздно.

Аня, вот эта небольшая худенькая Аня, сидевшая передо мной, собрала митинг на Тверской площади. Туда пришли коммунисты всех мастей, националисты, нацболы – в общем, патриоты из разных лагерей. Да и просто неравнодушные люди. Впоследствии некоторые из них сформировали гуманитарные организации, стали отправлять на войну добровольцев.

И после этого митинга я стала искать возможность, как поехать. Мне было 38 лет на тот момент. Я носила очки, понятное дело. Стала обращаться в организации. Сказали: есть казачки, иди к ним, они отправляют добровольцами. Я не знала, кем я поеду, я думала, что мне просто выдадут автомат, я с этим автоматом, закрыв глаза, пойду, буду косить бандеровцев, потом меня убьют, но мне надо успеть как можно больше перестрелять народу. Думаю, ну ладно, они там выдадут автомат, я так пойду-пойду, и всё… Прихожу к казакам, значит, здравствуйте, говорю. Они такие: "Здравствуйте, девушка, здравствуйте. Вы медик, наверно?" – "Нет". – "А кто? Какое у вас образование?" Я такая: "Философский факультет". Они: "Философский факультет? До свидания!" И так было в нескольких организациях.

Потом к ней обратился знакомый парень, нацбол Аркаша. Аня объяснила, что тот был троцкист, а она сталинистка, но они всё равно дружили. К тому же Аркаша жил в соседней коммуне в Тверской области. Он попросил её помочь с формированием добровольческих отрядов. И Аня решила помочь хотя бы так и поехала в город Шахты Ростовской области.

ДОБРОВОЛЬЦЫ ДОНБАССА — РАЗНЫЕ НАЦИОНАЛЬНОСТИ, НО ЕДИНАЯ ВЕРА И ЕДИНОЕ ВОСПРИЯТИЕ СПРАВЕДЛИВОСТИ. ФОТО: JANOS CHIALA / GLOBALLOOKPRESS  

– Организовали это всё нацболы. Они сняли домик маленький в этом городе, и туда стекались добровольцы из разных концов страны. А потом, когда они накапливались, их перевозили "за ленточку". Потом следующую группу накапливали. И вот один парень должен был их встречать. То есть приезжать к месту высадки автобуса, показывать им дорогу. Он уже спал на ходу, так что я приехала ему помогать. Первую группу добровольцев собрали, их отправили на Славянск, в ДНР. А когда набрали вторую группу, я решила, что я тоже поеду. А вторая группа отправилась на Луганск, так я оказалась в Луганске.

– Муж уже после этого, да, посмотрел и решил тоже? – спросила я.

– Да, он сначала думал, что я просто у родителей, потом они уже всё выяснили. Я же родителям сказала, что я поехала гуманитарку формировать на границе. То есть я туда не поехала на войну, а просто помогаю паковать там всякие пакеты. Они: "Ну ладно, ладно... У тебя там отпуск, ладно, дело благочестивое, все дела". А потом я уже уехала туда. А потом, когда он узнал, что я туда поехала, он такой: "А чо я, чо я, не мужик?" Ну и поехал тоже. В отличие от меня, он сразу попал в бой. То есть его кинули на Марьинку. Это под Донецком.

– Марьинка, Александровка, да? – уточнила я. Мой бывший муж, похороненный в Донецке, тоже почти год провёл на этом участке.

–  Да-да-да. Они сразу в бои попали. В тяжёлые, он рассказывал – из 20 человек у них только 8 выжило в первом бою. Но у него был боевой опыт, он в чеченскую воевал, во вторую. Срочку проходил. Поэтому так всё было… Мы в разных местах оказались, вот такие вот дела...

ФОТО ПРЕДОСТАВИЛ ЛУГАНСКИЙ ИНФОРМАЦИОННЫЙ ЦЕНТР (LUG-INFO.COM)

– И оба после Минских соглашений, да, ушли?

– Нет, он ушёл раньше, потому что его ранило. Он там всего где-то месяца, наверно, полтора пробыл, получил ранения осколочные в затылок и в ногу и долго лечился в госпитале. Так интересно – ему помогала моя семья. Он в Ростове лечился, они ему посылали деньги на лечение. И что самое интересное – моя тётка-либералка.  Она замдекана на журфаке. Такая известная в своих кругах…  вся либералка такая, все дела. Она против Донбасса. Но тем не менее она ему помогала, другим раненым в госпитале помогала, высылала деньги ребятам на лекарства.

– Она хороший человек.

– Да, – задумчиво согласилась Аня. – Она хороший человек...

– Тебе пришлось, получается, – с автоматом, покосить-то? – спросила я.

– Ты знаешь, к сожалению, нет. Получилось как: я была одна женщина в нашей группе, и поначалу надо мной все издевались. Такие: "Да что ты сюда пришла, мы без тебя обойдёмся!", все дела. Нашла снайпера, договорилась быть его вторым номером. Мне сказали, что это уже железно. Даже спали где-то рядышком на койках, двухъярусные кровати были. А потом приходит старшина. Говорит: "Так, ребята, кого из вас в наряд отправим? Нужно в наряд". Я думаю: сейчас я схожу быстренько в наряд, а потом буду чиста-чиста, дадут мне автомат – и я пойду. Говорю: "Давайте я схожу". Они – хлобысь меня в наряд – и на кухню сразу. Тудым-с! На этой кухне я, наверное, недели две провела. Это был тлен, это рабство было. Я просилась, я умоляла, чтобы меня с кухни убрали. "Нет, ты женщина, тебя надо беречь!" Но я думала: я сюда не поваром приехала! Могли ж любого другого повара взять, бабушку какую-нибудь. Но что самое интересное, со мной в плен этот своеобразный попали ещё два человека. Одному было 18 лет, к тому моменту исполнилось, он самостоятельно три раза границу переходил. Пашей его тоже звали. Он был в афганской форме, в ретро, он увлекался реконструкцией и сам три раза границу переходил, его три раза заворачивали, на третий у нас оказался. Потому что молодой, его берегли – в это рабство попал. А третий был программист, у него была своя фирма, ему лет, может быть, тридцать было. Молодой парень, программист очень умный. Он говорит, тоже затупил, когда в военкомате сидел, ждал своей очереди, сломался принтер. Он вызвался починить – один принтер, второй – "А компьютер можешь?" – "Ну давайте". Перечинил все компьютеры: "О, какой ты у нас – золотые мозги!". И его тоже велено было никуда не отправлять. В общем, мы так втроём там работали, на этой кухне. Это было ужасно обидно, когда мы пытались вырваться, а не получалось.

ДОБРОВОЛЬЦЫ ДОНБАССА – ЛЮДИ, ВЗЯВШИЕ В РУКИ ОРУЖИЕ ЧТОБЫ ОТСТОЯТЬ ПРАВО БЫТЬ РУССКИМИ. ФОТО:TALI MAYER / GLOBALLOOKPRESS     

У  меня получилось, только когда заехали четники сербские. Я просто познакомилась – стала по-английски с ними разговаривать, что-то расспрашивать. Они такие страшные были, такие чёрные все, темноглазые, такие волосы чёрные, на своём языке что-то там лепечут такие прямо... У-у! Брутальные мужики. Мы сначала их боялись все. А потом оказалось: они очень весёлые. И потом, когда у них двоих ранило под аэропортом – они там участвовали в боях, и двоих ранило – мне атаман, когда я к нему подошла, говорю: "Возьмите меня в свой отряд, хоть я женщина, атеист и коммунист, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!" Он такой мне бросил окровавленные наколенники, тяжёлую эту амуницию, которая от одного раненого осталась: "Ты у нас". Так приняли в отряд. Так получилось. Дальше там уж отдельная история.

Я сказала, что о ней нужно писать книгу. Она засмеялась.

Кем она только не работала за свою жизнь. Была и журналисткой, и активисткой, и помощницей депутата, и продавцом. Она назвала возраст – за сорок; я не поверила. Казалась девчонкой.

– У меня с детства – я спортом занималась – был повреждён позвоночник в районе поясницы. Меня это беспокоило постольку-поскольку. А в 14-м у нас была артиллерийская дуэль: мы стреляли, потом по нам стреляли. И на меня упала земля, такой большой кусок земли с камнями прямо на то самое место, на поясницу, у меня после этого проблемы начались. Я вернулась с войны, у меня всё усугублялось, я пыталась какую-то работу найти, менее сидячую. У меня не выходило: всё равно устроилась туда журналистом, это у меня лучше всего получалось. Газетёнка была маленькая такая, обычная районная, где хвалят администрацию и пишут о всяких там посиделках, чаепитиях глав округов с пенсионерами.

Вернувшись с войны, она воспитывала дочку (с гордостью показала мне фотографии девочки, та занимается художественной гимнастикой и живёт с Аниными родителями), работала журналистом, а потом снова поехала в Донбасс – и сейчас второй год на фронте, медиком.

ФОТО:ALEXANDER REKUN / GLOBALLOOKPRESS  

Ты знаешь, я всегда хотела попасть в самую гущу этих боёв, туда, где самые опасные места были, но, конечно же, по причине того, что я женщина, меня никто не брал. Я понимаю. Будучи на месте командира, я бы такую, как я, не взяла, потому что, во-первых, возраст, во-вторых, женщина, в-третьих, очки, плюс физические параметры... Я выносливая очень, но это сразу никому в голову не приходит. По этой причине, конечно, нас отметали, таких, как я. Некондиционных. Поэтому в следующую войну я решила какую-то нужную специальность приобрести и закончила всевозможные курсы, которые были в наличии. Медицинские.

Аня прошла курсы легендарного военного медика Юрия Евича, прошедшего Донбасс, Чечню, Абхазию и Приднестровье. Затем курсы Красного Креста. Плюс много читала.

И вот сейчас она сидела в маленькой комнатке с наряженной длинноиглой елью и жаловалась на чудовищный дефицит лекарств.

– Мне их часто за свои деньги приходится покупать, – сказала она.

Всё остальное её устраивало, эту маленькую женщину, называвшую себя "некондиционной".