Воспоминания о прошлом: мой дом и его собаки

История и культура.

Новости СМИ2

 О чем говорит этот эпиграф, взятый из комментария одного из наших читателей? Да только о том, что жизнь меняется. Медленно, но неуклонно. И заметить, как сильно она изменилась можно только спустя годы.

Скажу о себе, только недавно почувствовал, что я вроде бы современный человек по образу мыслей, да и по культуре в целом, больше принадлежу не к ХХ веку, а к… XIX! Ну или, по крайней мере, к самому началу ХХ.

А все почему? Да потому что до пяти лет ребенок узнает о жизни больше, чем за всю свою оставшуюся жизнь и учится у тех, кто его в первую очередь окружает. Вещи, с которыми он живет, тоже имеют значение. А они, и люди, и вещи, окружавшие меня с 1954 по 1959 год, все-все было родом из прошлого!

Дедушка – 1891 года рождения, бабушка – 1900. Все они были по всем своим повадкам людьми «того времени», хотя, конечно, период с 1917 года по 1959 и наложил на них свой отпечаток.

Правда, не очень-то они любили рассказывать о своём прошлом, но кое-что я все-таки о нем узнал. А ещё о людях той эпохи я прочитал вот это – слова А. П. Чехова, которые, как мне кажется, очень верно характеризуют наших людей той далекой эпохи:


Здесь многое основано на личном опыте Чехова, это понятно.

Так, например, дед мой не был сыном крепостного, а мещанина города Моршанска, да и бабушка была не дочерью крестьянина, а егеря и домоправительницы при знатной усадьбе. Но тем не менее они были людьми своего времени, и весь мой старый дом, как это я теперь хорошо понимаю, пропах им, этим временем, буквально насквозь.

Здесь, на страницах ВО, я уже не раз писал и о том, как менялся город Пенза с тех далеких времен, и о том, как менялись его люди, а также их культура быта. Сегодня наш рассказ будет посвящен тому, как за все эти годы изменилась жизнь… собак и кошек, потому что отношение к ним – во многом вещь исключительно показательная!

Ну а начать придется, опять же, с описания той «местности», где будут происходить излагаемые мною события. То есть про то, каким был город Пенза в 1954–1959 гг. А был он исключительно… грязным.



Любопытно, что именно Пенза является родиной и первого национального цирка в России, и первого «Ледяного цирка», поставленного на льду реки Суры в 1873 году. Ну а уже потом его построили в сквере рядом с площадью Ленина. И мне повезло в этом цирке побывать раньше, чем его потом снесли!


Что же касается жилых домов на той же самой улице Пролетарской, где стоял и наш дом, то при каждом из них имелся довольно значительный земельный участок, обнесенный высоким забором из заостренного горбыля, с просветами между отдельными горбылинами.

Соседи наши в основном были вчерашними крестьянами и пустили эту землю под огороды, где у них росла картошка, помидоры и огурцы на засол. Яблонь практически не было ни у кого, кроме еще одного домовладения позади нашего.

У нас же на этой земле был разбит большой сад: семь яблонь, одна райка, три сливы, две вишни, три куста крыжовника, огромных и страшных, семь кустов смородины, малинник еще был и грядки под бабушкины тюльпаны, розы, белые и тигровые лилии, пионы и даже анютины глазки.

Все это росло, цвело и благоухало, и лучшее место для маленького мальчика просто трудно себе придумать. Я там и крохотной лопаткой копал и малюсенькой леечкой поливал, словом, к работе на земле я незаметно приучался с самого раннего детства.

Но… в то время, несмотря не высокие заборы и даже обвивавшую их колючую проволоку, почему-то среди мальчишек (а случалось, и взрослых!) было принято лазить в чужие сады и обтрясать там яблони.

В огороды почему-то не лазали, а вот садам такая опасность в то время угрожала. Поэтому дед держал во дворе собаку, которая сидела на цепи у сарая, находившегося как раз у начала садовых насаждений.

Самого первого сторожевого пса, которого я помню, звали Рекс, и был он помесью овчарки с дворнягой, потому что одно ухо у него было торчком, а вот другое наполовину свисало вниз, из-за чего вид у него был очень забавный. Участок, где он жил, был достаточно большой, и там же находилась его конура.


Случалось, что по ночам он громко лаял в сад и рвался с цепи, и тогда дед выскакивал на крыльцо и палил из ружья (винчестера 1895 года) в темноту сада дробью. Удивительно, но никого эти ночные выстрелы тогда не напрягали. Во всяком случае, участковый милиционер так ни разу и не поинтересовался, «кто это стреляет во дворе у Таратыновых по ночам, а главное зачем?» Ну стреляют и стреляют. Зимой мы стреляли ворон у помойки и тоже на эти выстрелы никто внимания не обращал. Жалоб-то нет, значит все в порядке!

Но понадобилась новая собака. И мы с делом пошли на «толкун» за реку Суру покупать пса. Кстати, на нашей улице сторожевые собаки были только в двух дворах: у нас и у «врача».

Жил у нас на улице в трехоконном доме с парадным крыльцом врач. Не тот, которого ко всем больным детям на улице приглашали, а просто «врач» (чего неизвестно), которого никто никуда не приглашал. Вроде бы бабушка говорила, что они держат корову (та еще редкость в то время), и вот у коровника-то их пес и нес стражу, и постоянно лаял на нас, мальчишек, игравших у братьев Мулиных во дворе. Какой пароды, не знаю. Щелки в заборе были очень уж узкие, не углядеть.

На толкуне дед купил семимесячного пса – сибирскую лайку. Он уже тогда был здоровым псом, а вырос… просто в страшную животину, размером с письменный стол и такой же толстой мохнатой спиной. Пес был очень красивый – как записал потом в его паспорте кинолог, чепрачной масти, с желтым животом и лапами, ярко-рыжими боками и черным ремнём по спине и хвосту. Глаза в черных «очках», уши с черной обводкой. За ярко рыжий цвет я дал ему имя Эрик Рыжий, в честь известного ярла, книгу о котором «Поход викингов» мне как раз тогда купили перед поступлением в первый класс.

Но злой был, ужас! Рычал, ярился даже на громкий голос. Причем, не добравшись до «врага», тут же начинал скулить и грызть угол скамейки, на котором мы сидели рядом с ним. Так и сгрыз весь. Доску толщиной в ладонь.

Бегать при нем мне по саду стало просто невозможно. Соседских мальчишек он на дух не переносил, поэтому играли у меня во дворе только в бадминтон и только во дворе у ворот, от пса подальше, куда обычно привозили дрова. Признавал за хозяина он только деда, а бабушку искренне любил, поскольку только она его и кормила.

А вот мне завоевать его расположение так и не удалось. Не помог даже сахар!


Иногда он срывался с цепи, и это было по-настоящему страшно: огромными прыжками он начинал носиться по саду, взрывал лапами грядки, и уловить его, и посадить опять на цепь было делом совсем не простым. Зимой «гулять» Эрика спускали часто, а вот летом он «спускался» сам.

Скоро про него и его злобный нрав узнала вся улица, и заходить к нам во двор стали с опаской, а уж почтальонша и вовсе стучалась прежде в окно или кричала через забор, а заходить в калитку не решалась.

Как-то раз к нам в сад все-таки кто-то залез «по яблоки». Но на этот раз деду уже стрелять не пришлось: Эрик сорвался и кого-то так «типнул», что больше такого уже не повторялось.

Зимой даже в самый лютый мороз он спал не в конуре, а на снегу, весь покрывался инеем, но… чувствовал себя прекрасно. Вот только дед его на случку не водил, да и с кем бы он его случал, и от этого Эрик становился все злее и злее. И кончилось это для него плохо.


Как-то дурачились мы с бабушкой на раскладушке в саду, я дрыгал ногами, и вот тут-то он и сорвался. Правда, схватил меня за ногу клыками только один раз и тут же убежал бегать по саду. На ноге появились четыре аккуратные дырки, из которых прямо фонтанчиками выплескивалась ярко-красная кровь.

Плакать я не плакал, но было очень больно, а главное – страшно. Ну, кое-как мне ногу замотали, довели до ближайшей больницы, где я кровью залил весь пол в хирургическом кабинете и где врачи долго решали, накладывать швы или нет. Но потом все-таки кровь остановили, сделали укол от столбняка, а дед тем временем вызвал из ДОСААФ мужика с винтовкой, и тот выстрелил Эрику прямо в глаз. Вот так у нас собаки и не стало.

Случилось это где-то в 1967 году, и после этого собак мы уже не заводили. Ну а четыре коричневых пятна на левой ноге повыше лодыжки у меня сохранились до сих пор. С тех времен я не очень люблю собак и отношусь к ним с подозрением. Как, впрочем, и они ко мне.

Какие собаки в то время были в Пензе?

По улицам, причем довольно в больших количествах, бегали разнокалиберные дворняжки. И – да, велосипедистам от них проезда не было, бросались с лаем на любой велосипед или самокат.

А вот чтобы кто-то гулял по улице с собакой, такого я не видел в детстве очень долго. По Пролетарской проходили люди с овчарками на поводу, которых они вели на тренировочный пункт ДОСААФ у реки. Мы, мальчишки, им завидовали, мол, вот бы и нам такую собаку, чтобы с ней гулять.

Не понимали мы, глупые, сколько забот она приносит и как много требует ухода и внимания…

Продолжение следует…