Превентивно виновны

В первые месяцы после начала войны с нацистской Германией крымские чекисты провели целый ряд репрессивных мероприятий, которые затронули тысячи жителей полуострова. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. Крымская АССР, в числе других приграничных областей, была объявлена на военном положении.

Превентивные меры по очищению тыла был приняты уже в первый день войны, когда из Крыма были интернированы 11 подданных Германии, Чехословакии, Франции, Румынии и Италии[1].

Информация о ходе проведения оперативно-чекистских мероприятий докладывалась в Москву.

Так, в специальном сообщении о ходе операции по изъятию враждебных элементов в Крымской АССР, датированном 6 августа 1941 г., нарком внутренних дел Крымской АССР Григорий Каранадзе информировал начальника 2-го Управления НКВД СССР Петра Федотова о том, что  с началом военных действий вследствие «чистки оборонных объектов от социально-чуждого и политически сомнительного элемента», арестовано 370 человек (в городах – 200, в селах – 170)[2].

Наиболее многочисленной этнической группой среди задержанных были немцы-198 человек(на 10 сентября 1941 г. количество арестованных лиц немецкой национальности возрастет до 225 человек). Далее шли русские – 104 человека; татары – 22 человека; евреи – 19; болгары – 7; поляки – 4; румыны – 3; греки – 3 (на первую декадусентября 1941 года в тюрьмах НКВД находилось 10 греков; иранцев – 3; итальянцев – 2; венгров и австрийцев – 2; чехов – 1)[3].

Данные по распределению обвинений, предъявленных арестованным, выглядели следующим образом:

1. Шпионаж в пользу: Германии – 28; Турции – 10; Японии – 15; Италии – 2; Румынии – 2; Ирана – 3.

2. Террор и террористические намерения – 11.

3. Диверсии – 4.

4. Повстанчество – 7.

5. Вредительство и саботаж – 3.

6. Двурушничество – 9.

7. Паникерская пронемецкая агитация – 276[4].

На основе статистических материалов НКВД Крымской АССР, поданных в Москву, можно утверждать, что на характере обвинений, выдвинутых задержанным, существенно сказывались обстоятельства военного времени. Подавляющее большинство граждан были обвинены в прогерманских и пораженческих настроениях.

6 июля 1941 г. Президиум Верховного Совета СССР принял Указ «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения». Слухами считалась любая информация, противоречащая официальной. Руководство страны скрывало от граждан правду о подлинном положении на фронте, видимо, не без основания полагая, что она может посеять панику и деморализовать общество. Вводилась жесткая иерархия подачи информации. Сначала она должнабыла быть в сводках Совинформбюро, а уже затем ее можно было печатать в газетах. В то же время, сокрытие от людей правды объективно создавало почву для распространения слухов.Сама реальность опровергала утверждения пропаганды, которая замалчивала оккупацию значительных территорий, страшные поражения, окружение и взятие в плен целых армий.

Всеобщую растерянность, панические настроения, неверие официальной информации в начальный период войны, передают в полной мере дневниковые записи симферопольца Хрисанфа Лашкевича:

«В городе паника, - записал очевидец 22 июня 1941 г. - Не успел Молотов кончить речь, как уже образовались очереди в сберегательные кассы и за продуктами, как будто бы враг уже на подступах к Крыму. «Патриоты» колхозники уже в 2 часа дня подняли цены на продукты на 100%. Везде лихорадочный обмен мнениями.

Какой-то идиот, еврей, пристал ко мне с полувопросом: правительство обещало ни пяди земли не отдавать и воевать только на вражеской территории, а сколько немцы захватили уже советской земли!

В злобе я хотел его побить, но подумал, что когда пройдет первая паника, этот идиот получит способность рассуждать, ведь я сам в панике, но только умею себя сдерживать. Говорить с ним я не стал. Жалко смотреть на моих соотечественников, настолько у них растерянный вид и пришибленные фигуры. Неужели и я так же выгляжу? — это было бы позором.

Уже сейчас распространяются слухи о наших победах, но никто им не верит, это ярчайший признак растерянности, страха и недоверия своему правительству. Сберегательные кассы ломятся от напора желающих взять свои деньги»[5].

«Ту же растерянность, - читаем в записи от 23 июня 1941 г. - наблюдаю и сегодня: говорят о непобедимости немцев, о глубокой продуманности их планов, о приукрашивании положения нашим правительством, об измене руководителей армии, о движении немцев на Москву и на Симферополь»[6].

Запись от 13 августа 1941 г.:

«… с каждым днем обыватели все больше и больше падают духом. Растет убеждение, что наши войска не в силах противостоять немцам.

Сводки говорят о боях на реке «Д», у города «Б», у высоты «М». Нежелание информбюро посвящать нас в положение дел расценивается населением как зловещий признак наших поражений, притом поражений грандиозных.

Лучше было бы, если бы правительство откровенно сообщило нам об отступлении, это было бы воспринято нами как признак силы, не боящейся временных неудач, и население не питало бы себя нелепым страхом.

Обыватели внимательно следят за сводками и с каким-то остервенением растравляют свои душевные раны: «Немцы продвигаются... Они берут город за городом...» Очевидно, что буквы «Д», «Б», «М» никого не вводят в заблуждение относительно настоящего положения дел. Обыватели следят за местной жизнью и делают из наблюдений свои выводы: «Семьи НКВД эвакуируются... значит, немцы скоро придут к нам»[7].

Нередко под вывеской пораженчества фигурировали очевидные утверждения. Так,охранника склада в военном порту Севастополя О.Тропотягу Военным Трибуналом осудили к расстрелу за клевету на вождей и пораженческие взгляды. Перехитрил, мол, Гитлер Сталина, теперь с нами будет то, что с другими в Европе, — так можно резюмировать суть крамольных суждений, за которые человека лишили жизни[8].Буфетчица штаба командного пункта Черноморского флота Ирина Морозова, оценивая темпы продвижения немцев вглубь страны, неосторожно заявила, что так они скоро дойдут и до Крыма, а механик института им. Сеченова Дмитрий Чернокожин открыто сомневался в правдивости сообщений советской прессы о положении на фронтах. В августе 1941 г. оба арестованы и приговорены к расстрелу[9].

Органы НКВД активно «подчищали» тыл и от тех, кто в прошлом подвергался преследованиям по политическим мотивам.  Так, жительница Зуи Агафья Лопатина, чей муж был репрессирован в 1937 г., 5 августа 1941 г. Военным Трибуналом приговорена к смертной казни. В вину ей вменялось то, что в декабре 1940 г. она восхваляла жизнь при царе и клеветала на положение трудящихся в СССР, дискредитировала руководство страны, а 10 июля 1941 г. «делала высказывания пораженческого характера»[10]. Житель Севастополя Наум Кац был осужден за то, что с 1926 г. якобы систематически проводил антисоветскую агитацию[11].

Жестоко карались любые нарушения режима военного положения. Так, сторож парка Нижней Ореанды Андрей Косяк признан виновным в том, что 23 июня в 23 часа в своей квартире зажигал свет, нарушив тем самым правила светомаскировки. 25 июля 1941 г. приговорен к расстрелу[12].

Широкое распространение получила шпиономания. То, что нацисты действительно во множестве забрасывали на советскую территорию своих агентов для проведения диверсий в тылу, не подлежит обсуждению. Однако в условиях всеобщей подозрительности поиск иностранных шпионов приобрел черты массовой истерии.

«Ожидаю увидеть и услышать много гнусностей, - записал 24 июня 1941 г. в своем дневнике Х.Лашкевич. - Печать не сообщает об изменниках и о шпионах, но население говорит о них много, то и дело, по словам кумушек, ловят шпионов. В существование у нас шпионов и скрытых предателей верю и я, но чтобы их можно было ловить на улицах, в это не верю»[13].

Такие настроения царили среди населения. Что же касается карательных органов, то наряду с выявлением настоящих шпионов в их деятельности были и случаи, подобные истории со слесарем Главвоенпорта Анатолием Кобзарем. Он был арестован 28 июня 1941 года, а спустя месяц Военным трибуналом НКВД Крыма был приговорен к расстрелу. Признан виновным в том, что, работая на заводе № 201, собирал секретные сведения о продукции и передавал их агенту немецкой разведки Колесниченко, с которым имел связь с 1937 г. Все обвинение было построено на признаниях самого Кобзаря. Иных доказательств не имелось. Колесниченко по делу Кобзаря не допрашивался.

Чтобы навлечь на себя подозрение, достаточно было просто оказаться в не подходящем месте и в не подходящее время. Так, 27 июня 1941 г. в Севастополе арестован учитель естествознания средней школы № 9 г. Севастополя В. Вишняков, собиравший растения в районе военного аэродрома. К счастью, его история разрешилась благополучно. Почти два месяца проведя в камере, пережив не один допрос, 25 августа 1941 г. учитель был освобожден «за недоказанностью обвинения»[14].

Как и в предвоенный период, в работе карательных органов имели место случаи фабрикации дел. Не имея достаточных оснований для привлечения задержанных граждан к ответственности, сотрудники НКВД предлагали им самим рассказать, в чем состояла их антисоветская деятельность. Так, начальник отдела снабжения Керченского Железнорудного комбината, Василий Лопатинский, был арестован 28 июня 1941 г. по обвинению в антисоветской агитации. При этом у органов не было никаких доказательств вины, в связи с чем, следователь требовал от арестованного, чтобы тот лично признался, в чем именно состояло его преступление. Лопатинский, в свою очередь, категорически отказывался давать показания против себя. Был эвакуирован из Крыма, и уже на большой земле приговорен к 10 годам лагерей. Реабилитирован в 1956 г.[15]

По мере приближения линии фронта арестованных крымчан эвакуировали в Иркутск. Вместе с репрессированными в Иркутскую тюрьму прибыла группа следователей во главе с начальником следственного отделения ЭКО НКВД Крыма младшим лейтенантом госбезопасности Голкиным, которая получила приказ в самые короткие сроки завершить следственные действия и должным образом оформить дела для направления их в суд. Однако рассмотрение дел на 390 заключенных затянулось до марта 1942 г. Причиной затягивания следствия Голкин назвал отсутствие надлежащей документации антисоветской деятельности, которая проводилась обвиняемыми, в результате чего «необходимо было активно заниматься внутрикамерной агентурной работой, что естественно отвлекало от непосредственно следственной работы». Данные аргументы позволяют сделать вывод, что в начальный период войны органы НКВД осуществляли репрессии в превентивном порядке. Тем не менее, отсутствие доказательств антисоветской и шпионской деятельности, не помешало следователям 13 марта 1942 г. оформить дела на 351 человек для передачи в суд и Особое совещание при НКВД СССР[16].

Но, без сомнения, наиболее массовой репрессивной акцией советских властей на территории Крыма в начальный период войны стала депортация немцев. Согласно Всесоюзной переписи населения 1939 г., накануне войны в регионе проживало 1 126 429 человек, в том числе 51 299 немцев. Они занимали по численности пятое место (4,55%) после русских (49, 57%), татар (19, 43%), украинцев (13, 68%) и евреев (5,81%)[17]. В августе 1941 г. крымские немцы потеряли свое доброе имя, и были объявлены врагами советской власти.

14 августа 1941 г. вышла Директива Ставки Верховного Главнокомандования №00931 «О формировании и задачах 51-й отдельной армии», один из пунктов которой ставил задачу перед Военным советом армии: очистить немедленно территорию полуострова от местных жителей — немцев и других антисоветских элементов[18].

Крымские немцы фактически стали первыми советскими немцами, кто в годы войны подвергся насильственному переселению. Их депортация (формально она называлась эвакуацией) планировалась в период с 15 августа по 9 октября 1941 г. Фактически она была проведена в течение одной недели – с 15 по 22 августа[19].

По информации наркома Г.Каранадзе, в ходе операции всего было «эвакуировано немецкого населения и лиц, родственно связанных с немцами других национальностей (русские, поляки, татары – женаты на немках и наоборот) – 59 744 чел<овека>, в числе их – члены и кандидаты ВКП (б) и члены ВЛКСМ»[20]. Более 50 тыс. расселили в Дивенском, Благодарненском и Буденновском районах Орджоникидзевского края и еще около 3 тыс. человек — в Ростовской области[21].

Эвакуация происходила спешно и непродуманно, что признавали сами работники НКВД.  Так, в письме в вышестоящий орган заместитель начальника 12-го отделения  Орджоникидзевского краевого  управления  НКВД СССР Семен Гусев сообщал:

«31 августа 1941 г.

Из Крыма в настоящее время производится эвакуация немцев — граждан СССР. Процесс эвакуации не продуман. В ряде районов (Алуштинский, Ялтинский и другие) допускалась совершенно ненужная спешка. Эвакуируемым, как правило, не говорилось о том, куда они вывозятся, сколько времени будут в пути, какой запас нужно взять с собой продуктов питания. В результате большинство эвакуируемых из городской местности через 2–3 дня осталось без продуктов питания, что вызывало недовольство. При отправлении эшелонов начальники эшелонов не назначались. В одном и том же эшелоне было по несколько человек старших, отвечающих за эвакуацию нескольких вагонов, в зависимости от эвакуируемой организации: колхоз, селение и т.д.

Такое положение создало безответственность и внесло сумятицу в работу дежурных по станциям, так как к ним обращалось вместо одного начальника эшелона много старших и просто едущих с эшелонами граждан.

Члены ВКП(б) и комсомольцы, эвакуируемые вместе со своими семьями, не использовались как агитаторы, а большинство эвакуируемых нуждалось в разъяснении вопросов, связанных с эвакуацией»[22].

В ряде районов эвакуации были подвергнуты целиком колхозы и села. Сроки на сборы были крайне сжатые (на них отводилось всего несколько часов), и перед отправкой выселяемые не успевали приготовить даже минимальный запас продуктов. Высылаемые даже не всегда могли получить справку о составе семьи в связи с тем, что сельсовет был не в каждом селе, а в другие села их не выпускали. Немцам разрешили взять с собой лишь котомку с провизией, смену белья и то, что они могли унести с собой. Людей увозили в вагонах, в которых раньше перевозили скот. Хотя в один вагон полагалось загружать 40 человек вместе с вещами, в реальности известны примеры, когда в него загружали до полутора сотен людей[23].

Люди отправлялись в безвестность, им не сообщали даже о приблизительном месте следования. Это вызывало панические настроения, рождало слухи и толки, и провоцировало на противоправные действия. Как сообщал Г.Каранадзе, в ходе эвакуации «в Лариндорфском районе в колхозе имени «17-го Партсъезда» 19 августа в 3 часа утра возник пожар скирды, в результате которого уничтожено 230 мажар пшеничной соломы. Как установлено было, мимо места, где произошел пожар, в 2 часа утра проезжал обоз с эвакуированными немцами. Виновные лица не установлены. Есть основания подозревать, что поджег был произведен кем – либо из эвакуированных немцев. Первоначальная весть об эвакуации взбудоражила немецкое население, имели место факты отказа, панические и провокационные разговоры. После проведения соответствующей разъяснительной работы с привлечением немцев из числа партийно-комсомольского и советского актива, население приступило к подготовке к эвакуации, и в течение одних суток было готово к отправке.

По донесениям агентуры – часть немецкого антисоветского элемента распространяла провокационные слухи, которые в основном сводились к следующему: 1) Немцев выселяют для того, чтобы погнать их на передовые позиции, и под их прикрытием будут наступать части Красной Армии. 2) Эшелоны с немцами в пути будет бомбить советская авиация, а сошлются, что это фашисты бомбили для того, чтобы настроить немецкое население против Германии. 3) Немцев повезут морем и там всех потопят».

Далее приводились некоторые поступки и высказывания высылаемых немцев:

Так, комендант совхоза «Молодая гвардия» ГЕРТЕР, «будучи на вокзале, заявил: «Пусть скажет спасибо секретарь парторганизации, что меня высылают, в случае чего, я бы их первых стрелял бы в спину».

МУХТЕЕВ об этом заявил после отправки эшелона.

Бухгалтер ОМХ-а Колайского р[айо]на БЕЙТЛЕР Иван Иванович, погру- зившись для отправки на вокзал, начал вести террористические высказывания по адресу евреев. БЕЙТЛЕР арестован.

Колхозник колхоза им. «Путь Ленина» Колайского р<айо>на РИДЕ Яков Оскарович заявил: «Надо сопротивляться эвакуации, так как нас повезут и выбросят в море».

Жительница дер<евни> Берди-Булат Перекопского р<айо>на ДАУБ Мария Иосифовна, муж которой репрессирован за контрреволюционную деятельность, по агентурным данным призывала немцев сжигать оставшееся имущество.

Колхозница колхоза им. «Розы Люксембург» БАУН Пиада Бернгардовна заявила:

«Нас везут в Сиваш и там потопят. Гитлер потребовал нас всех к себе, вот не понимаю, попадем ли теперь в Германию, или останемся в Сиваше».

Житель дер<евни> Юдендорф Лариндорфского р<айо>на ЛОКОТА Антон Францевич, 1918 г<ода> рожд<ения>, заявил: «Пусть увозят нас, нас – миллионы, и если придется голодать, то мы будем убивать на каждом шагу, это для Советской власти будет невыгодно».

Бывшая работница Джурчинского раймага ГАУФЛЕР Мария заявила: «Пусть отправляют на подальше, они думают, что Гитлер туда не придет. Все равно рано или поздно придет тот час, когда мы начнем с ними расправляться».

Житель дер<евни> Киябек Биюк-Онларского р<айо>на ЮНГ Давид Карлович заявил трем русским колхозницам: «Мы уедем, а вас здесь немцы с землей перемесят».

Немец КОЛТАЙС Иван Иванович, ранее арестовывался органами НКВД, заявил: «Нас выселяют, ну и хорошо, если мы попадем на линию фронта германцев, тогда возьмем оружие и выступим против Советской власти».

Немка ВЕБЕР Елена Яковленвна, 1919 г<ода> рожд<ения>, из дер<евни> Кара-Куи Ленинского р<айо>на, выезжая из дер<евни>, заявила: «Высылайте, гады чертовы, все равно вас разобьет Гитлер».

Бухгалтер 1-й Карасубазарской МТС ГАФНЕР в пути следования на вокзал заявил: «Эвакуация немцев есть ничто иное, как вредительство, направленное на усиление вражды между людьми разной национальности».

Зав<едующий> складом Карасубазарского торга МАЙЕР высказывал: «23 года прожили и работали, считались хорошими работниками, а теперь стали врагами из-за какого-то сумасшедшего Гитлера, куда нас повезут – не знаю, но предстоит много мучений».

В дер<евне> Чеголтай Ак-Мечетского р<айо>на была попытка со стороны уезжающих немцев уничтожить баштан. Немка этой дер<евни> ГАФНЕР на своей усадьбе уничтожила неспелый виноград.

Немец ГИБЕРТ Генрих из дер<евни> Чеголтай при переноске вещей заявил: «Довольно издеваться над нами, недалеко то время, когда мы с Вами расправимся».

Второй немец МАРТЕНС Борис Генрихович высказался: «Нам говорят, чтобы мы в панику не бросались, а сами посадят нас в поезд и разбомбят из самолетов».

Аналогичные проявления имели место и со стороны других немцев.

<…>

Среди немцев-коммунистов и комсомольцев отмечены следующие проявления: Председатель Караминского сельсовета Колайского р<айо>на, член ВКП(б) МОЛЬТКЕ, когда ему объявили о необходимости, заявил:

«На кой – же черт тогда давали мне партбилет, если теперь не доверяют».

Житель дер<евни> ДжурчиЛариндорфского р<айо>на, член ВЛКСМ ЛАЕР Владимир Григорьевич, 1921 г<ода> рожд<ения>, заявил:

«Почему только одних немцев эвакуируют, я эвакуироваться не буду, я должен поехать в армию. Почему это так, я комсомолец, жена-комсомолка, а нас эвакуируют».

Председатель колхоза, член ВКП(б) ВАЛЕНДЕР, член ревизионной комиссии Лариндорфского РК ВКП(б), заявил: «Русских даже петлюровцев оставляют, а немцев даже коммунистов эвакуируют».

Председатель колхоза «III-го Интернационала» Биюк-Онларского р<айо>на, член ВКП(б) МАЛЬТЕ Адольф Георгиевич, 1913 г<ода> рожд<ения>. За день до эвакуации организовал в колхозе поголовную пьянку, и среди колхозников вел разговоры: «Меня удерживает партбилет, если бы его у меня не было, я пошел бы в лес».

Пред<седатель> колхоза «17 Партсъезда», член ВКП(б) МАЙЕР Андрей Иванович, 1902 г<ода> рожд<ения>, заявил: «Как только выеду за пределы Крыма, партбилет выброшу»[24].

Остальные народы, населявшие полуостров, эвакуацию немцев восприняли положительно. Антигерманские настроения среди местных жителей были очень сильны.

Как записал в дневнике 24 июня 1941 г. Х. Лашкевич, «определенные изменники, предатели и шпионы — это немцы, живущие у нас в Южной Украине и в Заволжье. От них было бы необходимо избавиться»[25].

Удовлетворение крымчан в связи с выселением немцев зафиксировали и официальные советские документы. По информации Г.Каранадзе, большинство жителей «высказывались о своевременности этого мероприятия, заявляя, что теперь можем вздохнуть свободнее, когда не будем чувствовать возле себя этих немцев. Колхозники (не немцы) проявили большую активность в организации ухода за хозяйством и несения охраны немецких поселков. Как в период эвакуации, так и после нее».

Но эти настроения не были абсолютными. Отмечалось, что в ходе операции «имели место отдельные факты, когда русские из числа контрреволюционных элементов высказывали сожаление по поводу эвакуации немцев, так, например: В дер<евне> Надежда Колайского р<айо>на колхозница ВАНЮШИНА Феня Кузьминична, происходит из кулаков, заявила, что с приходом немцев в Крым она будет указывать на всех партийных и советских работников. Ведется расследование. При подтверждении ВАНЮШИНА будет арестована.

Жительница дер<евни> Табулды Биюк-Онларского района ГОНЧАРЕНКО Евдокия, сожалея, что эвакуировали немцев, заявила: «Придут немцы, они вам дадут, жаль мне их, я целыми днями плачу». ГОНЧАРЕНКО взята в разработку»[26].

В отдельных местах имели место попытки расхищения имущества высланных бойцами народного ополчения.

Так, «в дер<евне> Семь Колодезей в ночь на 18-е августа пом<ощник> комвзвода народного ополчения НЕЧИТАЙЛО Марк Федорович и боец МАСОЛИТИН Петр Яковлевич, будучи назначены охранять оставшееся имущество, залезли в квартиру эвакуированного немца ГЕШЕЛЬ Генриха и похитили домашние вещи и постельную принадлежность». Обоих арестовали[27].

Очередная фаза операция по выселению немцев из Крыма развернулась 8 сентября 1941 г., и была завершена на следующий день. На этот раз в эшелонах, которые направлялись вглубь страны, находилось 1440 этнических немцев[28].

При этом крымские немцы подверглись депортации дважды: месяц спустя после прибытия на Северный Кавказ и в Ростовскую область, в связи с приближением линии фронта, их вывезли в восточные регионы – Казахстан и Сибирь.

В местах поселения немцев никто не ждал. Хоть местные власти и отрапортовали, что подготовились к приему, в реальности все обстояло иначе. За редким исключением, высланные не получали жилье, и были вынуждены обживать пустующие здания клубов, бывших церквей, бани, сараи и т.п. Там, где людям все же выделяли жилплощадь, качество ее было скверным. В большинстве случаев немцев расселяли методом уплотнения местных жителей за счет вселения в их жилье. Это создавало неудобства и приводило к конфликтам. Также переселенцы столкнулись с проблемой нехватки продуктов. Относительно повезло тем, кто устроился на работу в колхоз, особенно после первой депортации. Было тепло, можно было обойтись летней одеждой, в которой немцев вывозили из Крыма. Кроме того, урожай в 1941 г. в Ростовской области и на Северном Кавказе выдался очень высоким.

Но после депортации в Казахстан и Сибирь голод и неустроенность в полной мере проявили себя. Путь к месту назначения был еще более труден, чем при выселении с территории полуострова.

«В пути, - свидетельствовал один из переживших депортацию, Эдгар Папе, - старые и больные люди умирали, их оставляли на станциях, не разрешая близким их хоронить. Два с половиной месяца мы пробыли в северном Казахстане, в Кокчетавской области, в деревне, в 35 километрах от станции Таинчи. Затем нам удалось прибыть в Семипалатинск. Я встал на учет в военкомат и через несколько дней был призван в так называемую трудовую армию. Со всей области райвоенкоматы доставили около 3 тысяч человек немецкой национальности. Были призваны с 14 до 60 лет и старше, невзирая на физическое состояние, даже эпилептики.

Десять дней пути, и наш эшелон прибыл в Соликамск. Построение, и мы со своими чемоданами и мешками пошли по проселочной дороге. Через час появился лагерь с двойной колючей проволокой и вышками, на которых автоматчики и даже пулеметы.

В дороге мы сильно завшивели, и нам устроили баню. Это 2 палатки, одна от другой метрах в десяти. В первой всю одежду надели на железные кольца и голые побежали во вторую. Чайная ложка жидкого мыла и несколько литров теплой воды – и санобработка закончена. Вытереться нечем. Около получаса стоим на снегу у соседней палатки, пока подали команду взять свою одежду. Подобная санобработка продолжалась около года, пока не была построена рубленая баня.

В течение первых двух лет нас кормили баландой из засоленных листьев кормовой свеклы, ржаных отрубей и кормового магира.

Прибыв на строительную площадку, я увидел ходячих покойников. Они прибыли сюда тремя месяцами раньше. Это были главным образом немцы с Украины и Северного Кавказа. Люди с бессмысленным выражением лица, опухшие. Обуты в лапти из транспортерной ленты, ноги обмотаны тряпками. Они переносили кирпичи от железнодорожной линии на расстояние 10-15 метров и укладывали их в штабель. Каждый был способен перенести не более двух кирпичей. Их именовали «слабосильной командой». Многие от слабости падали и уходили из жизни.

Работали по 12-14 часов. Строили гигантский пороховой завод. Кроме зданий, прокладывали сотни километров различных коммуникаций. Земля промерзала до трех метров. Рыть приходилось только зимой, так как летом были плывуны и подпочвенные воды. Земля была как стекло, а инструменты – лом, клин, кирка и лопата. Нормы были почти невыполнимые. Через несколько месяцев люди превращались в полных инвалидов, многие лишались разума. При строительстве производственных зданий в опалубку укладывалось огромное количество бетона, которых переносился на носилках или перевозился на тачках. Каждое здание было обваловано, то есть сооружались земляная насыпь выше здания, чтобы в случае взрыва уцелели соседние здания. Эти миллионы кубометров насыпались лопатами.

К весне 1943 года нас из 12 тысяч осталась половина. Из двух лагерных отрядов был образован один. О смерти трудармейцев ГУЛАГ не находил нужным сообщать их близким. Вывозили умерших ночью на конных санях по 4-5 ящиков. Если труп не помещался в ящик, ему отрубали голову или часть ног. Мне пришлось случайно побывать на месте захоронения и увидеть эти траншеи. Когда их не хватало, то с помощью взрывчатки делались воронки, куда из ящиков вываливались трупы. Во многих лагерных участках смертность достигала 50-70%»[29].

Не лучшей была участь тех, кого не мобилизовали в трудармию.

«Мы уже с февраля 1942 г., - вспоминала о своем пребывании в Казахстане Роза-Мария Булеева (Габигер), высланная из Крыма в августе 1941 г., - начали голодать. Тогда наш квартирный хозяин дед Флор, румын, устроил сестру Терезу на скотный двор ухаживать за рабочими быками. Ей каждую неделю выдавали 5 кг отходов после сортировки зерна. Этим мы и питались. Позднее этот старый человек нашел работу на току и мне. Надо было пшеницу засыпать в бункер веялки большим ведром или пудовкой. Мне тогда было 11 лет, и такой груз поднимать я не могла. Потом бригадир перевел меня на другую работу: дал деревянную лопату и показал, как чистую пшеницу отгребать. К вечеру у меня ладони были похожи на куски мяса»[30].

По оценке историка Владимира Брошевана, всего за годы войны из Крыма были высланы 100% крымских немцев, а вместе с лицами, входившими с ними в родство, число их составило 63 500  человек[31].

Принятые жесткие меры по укреплению тыла, тем не менее, не смогли переломить ход событий. К середине ноября 1941 г. весь Крым, за исключением Севастополя, был оккупирован гитлеровцами.

Дмитрий Соколов