Военное дело

«Недаром помнит вся Россия». Семеновские флеши

Митрофан Греков. Лейб-гренадерский полк (1-й гренадерской дивизии) в Бородинском сражении. 1912-1913

«До полудня, т. е. после 6-часовой битвы, все пункты нашей позиции остались в руках наших войск, кроме Семеновских укреплений»,

— пишет ветеран Финляндского гвардейского полка. После отступления наших войск от флешей за Семеновский овраг опорой левого нашего фланга становятся полки гвардии.

Новости СМИ2

В этом вполне обнаруживается расчёт Кутузова. Здесь, говоря словами Ермолова, «преткнулись шаги неприятеля к успехам». Об этом пишет и Норов:

«Но как велико было удивление неприятеля, когда армия русских, окровавленная, но в наилучшем порядке, перешла только овраг, отделявший Семеновские флеши от холмистой площади за ними, находящейся под прикрытием грозно выстроившихся наших батарей, громивших взятую французами Семеновскую высоту, и дерзостно вызывала его на новый бой. Дохтуров, принявший команду после Багратиона, заявил, что он не отойдет отсюда ни на шаг, сошел с лошади, под ужасным огнем сел спокойно на барабан и стал распоряжаться отражениями и атаками. Он сдержал свое слово. «Так потерпела неудачу наиважнейшая часть Наполеонова предначертания», – пишет Сегюр. Здесь положен был конец успехам французов.»

Ту же оценку находим мы и в записках Мешетича (в Бородинском сражении – подпоручик 11-й артиллерийской бригады батарейной роты № 2, состоявшей в 11-й пехотной дивизии 4-го пехотного корпуса Остермана-Толстого):

«Но главнокомандующий россиянами первое показал ему (Наполеону. – В. Х.) искусство, как в деле малыми частями противостоять большим массам. Это он видел по левому флангу русских. Атаковавши его почти вдвое и заставивши изменить боевые линии, он думал, что начнется ретирада. Нет, сражение тогда только началось, когда подошел правый фланг и центр армии! И с этим вместе атака кавалериею его левого фланга (т. е. левого фланга Наполеона. – В.Х.) как его генералов, так и самого его уже испугала, и он ослабел, что было явственно видно.»

Гвардейская пехотная дивизия с самого начала сражения занимала позицию «позади правого фланга 2-й армии для подкрепления оной». Но уже в 6 часов утра полки Измайловский, Литовский и 1-я сводно-гренадерская бригада с батарейными ротами Его Высочества, графа Аракчеева и лёгкой конной № 1 батареей под общим командованием полковника Храповицкого были двинуты на усиление левого фланга Багратиона. Остальные гвардейские полки – Преображенский, Семеновский и Финляндский, под общим командованием г.-м. Розена, «приказано было сблизить к 1-й линии 2-й армии». По прибытии на место, граф Сен-При направил отряд Храповицкого к деревне Семеновской, где Измайловский и Литовский полки поставлены были «на высоте левого нашего крыла для прикрытия батареи и удержания позиции». Сводная же гренадерская бригада переведена была по ту сторону Семеновского оврага на подкрепление войск, защищавших флеши, а артиллерия, под командованием полковника Таубе, – на усиление действующей артиллерии 1-й линии, находившейся в сражении. На занятой позиции гвардейские полки сразу «ощутили всю жестокость картечных выстрелов». Ветеран лейб-гвардии Финляндского полка вспоминает:

«Неприятель не жалел ни пуль, ни картечи. Ядра сыпались около нас, а некоторые попадали в ряды. Помню как теперь, стоим мы в колоннах; кругом пальба, грохот страшный, дым, среди которого только и видны были частые огоньки – признаки выстрела, да темно-красное, круглое, как шар, – солнце. Земля дрожала и, кажется, будто стонала у нас под ногами, а крики и стоны раненых еще более раздирали душу и возбуждали страсти.»

Полковник Храповицкий расположил батальоны в шахматном порядке для уменьшения вреда от артиллерийского огня;

«в сем положении, тщетно желая сбить колонны наши, усиливал неприятель огонь своей артиллерии; действие оной, истребляя ряды наши, не производило в них никакого беспорядка, оные смыкались и были поверяемы с таким хладнокровием как бы находились вне выстрелов»,

— писал в своём рапорте полковник А. П. Кутузов, оставшийся последним командиром лейб-гвардии Измайловского полка.

Отступающие от флешей войска, переходя овраг, выстраивались в боевую линию под покровительством нашей артиллерии, образуя стрелковую цепь перед гвардейскими полками или становясь на их флангах.

«Действие изнеможенной от неперестававшей борьбы пехоты как нашей, так и французской, на время прекратилось, и начался жестокий артиллерийский поединок, – пишет Норов. – Заметим, что, когда мы вступили в дело (нас потребовали на левый фланг), это уже было гораздо за полдень: почти все главные фазисы битвы уже развернулись. Но, несмотря на это, положение нашей 3-й линии не изменилось: никакой суматохи, никакого беспорядка не было тогда заметно: параллельная нам вторая наша линия хотя иногда и просвечивалась, но нигде не была прорвана. Мы стояли как бы на маневрах, за исключением только того, что ядра вырывали тогда у нас несколько более жертв, чем в начале.»

К этому времени к Семеновской уже подошла 4-я пехотная дивизия Евгения Вюртембергского из 2-го корпуса Багговута и заняла своим положением интервал между этой деревней и батареей Раевского. Здесь в самое короткое время дивизия потеряла от артиллерийского огня несколько сот человек, а под Евгением Вюртембергским было убито три лошади. По повелению Барклая, здесь были оставлены полки 1-й бригады дивизии, Волынский и Тобольский, а полки 2-й бригады, Кременчугский и Минский, переведены правее, ближе к центру позиции.

«Только что я пересел на новую лошадь, – пишет Евгений Вюртембергский, – и мне еще не успели приладить стремена, как подскакал ко мне адъютант Милорадовича, Бибиков, с убедительною просьбою поспешить к его начальнику. На вопрос мой, где найти его, Бибиков показал мне рукою, и в это мгновение ее оторвало ядром. Он поднял другую и отвечал: «Вон там! Поторопитесь!». Поручив 1-ю бригаду майору Вольфу, единственному уцелевшему из нее штаб-офицеру, я поскакал к Милорадовичу, который находился уже при 2-й бригаде. Он предостерегал насчет неприятельской кавалерии. Бригада Вольфа тотчас свернулась. Бригада Пышницкого, окруженная также со всех сторон французскою конницею, построилась в батальные каре, в которых укрылись Барклай, Милорадович, Раевский и многие другие. Едва успели мы отделаться от конницы, опять загремела неприятельская артиллерия, и полки 2-й бригады лишились до 300 человек убитыми, кроме раненых.»

Наполеон, овладев флешами, бросил на наш левый фланг кавалерийские корпуса Нансути и Латур-Мобура, дабы, как пишет Жомини,

«сделать решительными приобретенные выгоды.»

Французская кавалерия атаковала позицию наших войск с двух сторон: Нансути – правее д. Семеновской, а Латур-Мобур – левее. Кавалерия Нансути пронеслась через овраг и бросилась на левый фланг наших войск; но Измайловский и Литовский гвардейские полки, построенные в шесть каре, отразили все атаки французской конницы. Командир Измайловского гвардейского полка полковник Кутузов писал в своём рапорте:

«Неприятельские кирасиры не замедлили с чрезвычайным стремлением броситься в атаку, но за дерзость свою дорого заплатили; все кареи с удивительною твердостию, допустив их на размерной выстрел, открыли с фасов, к неприятелю обращенных, батальной огонь: латы их им были слабой защитой, не придавая мужества. Мгновенно показали они тыл и в беспорядке обратились в бегство. Свежая кавалерия, состоящая из конных гренадер, покусилась было поправить неудачу первой атаки, но быв принята таким же образом, так же опрокинута и с тем же стыдом назад возвратилась; несколько из них, осмелившихся доскакать до кареев, были за дерзость наказаны штыками.»

Лейб-гвардии Литовский полк, стоявший левее Измайловского, даже контратаковал неприятельскую кавалерию. Командир 2-го батальона этого полка подполковник Тимофеев рассказывает:

«Показалась через некоторое время колонна французских кирасир, прямо на нас следовавшая и, вероятно, намеревавшаяся прорвать центр, потому что атаковала мой батальон, в середине первой линии находившийся. По приближении кавалерии, я скомандовал на руку батальону, предварительно построенному в каре, и, строжайше запретив стрелять, приказал людям махать только штыками в стороны, будучи уверен из опыта, что на металл, который блестит, лошади не пойдут, а также приказал колоть в морду тех лошадей, которых кирасиры принудили бы приблизиться к фронту. Это распоряжение имело наилучшие последствия.

Кирасиры, окружив со всех сторон каре и ездивши довольно продолжительное время вокруг оного близ самых штыков и удостоверясь, что нет возможности расстроить каре, начали формировать колонну в 30 шагах перед передним фасом оного. Очевидно, что намерение их было смять мой батальон массою колонны, а потому, чтобы не допустить до исполнения такового их намерения, одно средство было – воспользоваться их замешательством при построении колонны, когда каждый искал своего места.

Я, скомандовав «ура», бросился с батальоном в штыки. Передние кирасиры, не имея прочного фронта, были жертвою наших штыков, опрокинулись на свою колонну, смешали еще более оную, и обратились все в бегство. Тогда я приказал открыть по них батальный огонь, и тем было довершено поражение.»

Генерал-майор Кретов с кирасирскими полками Екатеринославским и Орденским подоспел на помощь гвардейским полкам и опрокинул кавалерию Нансути,

«большую часть истребил оной и сам при сем случае был ранен.»

Корпус Латур-Мобура, перейдя через болотистый овраг ниже Семеновской, заскакал в тыл измайловских и литовских каре, но здесь ему пришлось претерпеть серьёзную неудачу: французская кавалерия была осыпана картечью трёх батарей гвардейской артиллерии и атакована во фланг и тыл драгунами 4-го корпуса Сиверса и кирасирскими полками Его и Её Величества и Астраханским; дело здесь было решено атакой во фланг неприятеля Ахтырского гусарского полка, вооруженного пиками.

«Конечным результатом этих атак, – пишет исследователь действий русской конницы при Бородине Н. Иванов, – было полное расстройство большей части конницы Наполеона. Налетами своей кавалерии он думал потрясти мужество русской пехоты, которую он полагал в расстройстве после отступления из Багратионовых флешей; но этого расстройства не было: храбрые гвардейские полки Измайловский, Литовский и Финляндский и два полка 4-й дивизии Волынский и Тобольский устояли против атак французской кавалерии, а наши кирасиры, драгуны и гусары проявили величайшее мужество в рубке с французскими латниками. Французские эскадроны доскакивали даже до полков л.-г. Преображенского и Семеновского, стоявших в резерве, но эти полки с криками «ура» шли на кавалерию и штыками отбрасывали неприятелей. Поле битвы осталось за нами: французы не продвинулись ни на шаг; их конница, понеся страшные потери, отступила за свою пехоту.»

К этому мы можем добавить свидетельство Липранди:

«Несмотря на значительное превосходство в числительности неприятельской конницы, в особенности тяжелой, на ее сильные напоры массами, она не успела почать ни одного каре, смять ни одного пехотного строя. Наша же конница атаками своими проникала до неприятельских резервов.»

Когда «высланные от неприятеля стрелки, занявшие опушку леса», стали наносить вред нашей кавалерии и пытаться обойти наш левый фланг, то для удержания его и в подкрепление нашей кавалерии выслан был батальон лейб-гвардии Финляндского полка под командою полковника Жерве. Об этом рассказывает ветеран Финляндского полка:

«Не успели мы разделаться с французскою кавалериею, как 3-й батальон, с полковником Жерве, послан был на левый фланг позиции... Прибыв на место, полковник Жерве рассыпал стрелков и огнем ее удерживал напор неприятеля; но когда усилившийся противник начал наступать в этом месте двумя колоннами, тогда посланы были и остальные батальоны полка, под командою нашего полкового командира, полковника Крыжановского.»

Прибывшие батальоны финляндцев, пишет в своём рапорте командующий гвардейской пехотной дивизией г.-л. Лавров,

«с отличною храбростию, закричав «ура!», бросились в штыки, опрокинули неприятеля и гнали оного до опушки леса, где поставили стрелков, по которым с неприятельской стороны открылась батарея под прикрытием кавалерии, которая сильно действовала картечью, где ранен капитан Огарёв картечью в колено, место коего заступил штабс-капитан Байков.»

Раненый капитан Огарёв имел родственников поблизости, в Старом Селе; там его оставили на излечение. Но спасти ему жизнь не удалось; в феврале 1813 г. Огарёв скончался от полученной раны и был похоронен у Смоленской церкви. В 1964 г. прах его был перезахоронен на Бородинском поле, на месте сражения его полка. Сохранился его дневник, в котором есть записи, относящиеся ко времени Бородинского сражения; по ним можно судить о чувствах, владевших нашими воинами накануне сражения. Запись от 23 августа:

«Я готов пролить кровь свою, а если надобно, и умереть. Что есть священнее слова Отечество! И мои солдаты готовы умереть за Отчизну, за мать-землю родную, как говорили наши предки. Солдаты знают, за что будут биться.»

Последняя запись относится к 25 августа:

«Сердца наши чисты. Солдаты надели чистые рубашки. Всё тихо. Мы с Митьковым долго смотрели на небо, где горели светлые огни – звёзды.»

Продолжим наш рассказ. Лес близ нашего левого фланга наполнялся неприятельскими стрелками. Дохтуров приказал лейб-гвардии Финляндскому полку,

«очистя лес, удержать за собою оный во что бы то ни стало.»

Полковник Крыжановский выслал туда застрельщиков от батальона капитана Ушакова, которые под командою штабс-капитана Раля 4-го опрокинули неприятельскую цепь, и «в час времени очищен был весь лес». Неприятель усиливался затем несколько раз отразить наших стрелков, но без всякого успеха.

«Огонь был сильной с неприятельской стороны ружейной и из пушек картечью, – пишет Лавров в своем рапорте, – и чтобы удержать неприятеля и не позволить ему ворваться опять в лес, послан был с ротою в помощь штабс-капитан Афросимов 4-й, и потом еще также с ротою штабс-капитан Ахлестышев. Стрелки во все время содержали цепь в опушке леса.»

Конница же неприятельская, пишет полковник Кутузов,

«не осмелилась уже более беспокоить колонн наших и только издали смотрела на место своего поражения.»

Артиллерийский же огонь с обеих сторон не прекращался. Из рассказа Любенкова:

«Неприятель, превышая нас числом..., изумился неустрашимости русских, он утомился атаками, мы принимали его на верную смерть, сражение сделалось медленными, но смертоносным, усталые войска отдыхали для новых истреблений, – одна артиллерия не останавливалась. Жерла орудий извергали пламя, свет потемнел, дым клубился в атмосфере, могильный гул потрясал землю и ужасный грохот орудий не прекращался.

Мы знали, за что стояли, смерть повила всех одним чувством, не было уже у нас попечения о близких, исчезла заботливость о жизни человека, добродетель, отличающая столь много Русского, было только Отечество и жажда истребить врага. Так раненые просили помощи – не до вас, братцы, теперь, все там будем, отвечали солдаты товарищам; убьют ли кого, смертельно ли ранят – в одну груду, сострадание замолкло на время; собственная жизнь сделалась бременем: тот радовался, кто ее сбрасывал, – он погибал за Государя, за Россию, за родных.»

В этом непрестанном огне артиллерии, отдохновением от которого были лишь кавалерийские атаки, были ранены командиры гвардейских полков: Козлянинов, Удом, затем Храповицкий и, наконец, Мусин-Пушкин, место которого в командовании полком заступил полковник Кутузов. Дохтуров и Коновницын находились всё это время в каре измайловцев рядом с Храповицким и были очевидцами стойкости и мужества гвардейцев. Об этом писал в своём рапорте Кутузову Дохтуров:

«Неприятель, принявший намерение непременно опрокинуть наш левый фланг, делал всеми силами под ужасным огнем артиллерии нападение. Но покушения сии уничтожены совершенно мерами взятыми и беспримерною храбростью наших войск. Полки лейб-гвардии Литовский, Измайловский, Финляндский во всё время сражения оказали достойную русских храбрость и были первыми, которые, необыкновенным своим мужеством удерживая стремление неприятеля, поражали оного повсюду штыками.»

Столь же высоко оценивал доблесть гвардейских полков и Коновницын в своём рапорте Кутузову:

«Я не могу с довольною похвалою отозваться вашей светлости о примерной неустрашимости, оказанной в сей день полками лейб-гвардии Литовским и Измайловским. Прибывши на левый фланг, непоколебимо выдерживали они наисильнейший огонь неприятельской артиллерии; осыпаемые картечами ряды их, несмотря на потерю, пребывали в наилучшем устройстве, и все чины от первого до последнего одни пред другим являли рвение свое умереть прежде, нежели уступить неприятелю. Три большие кавалерийские атаки неприятельских кирасир и конных гренадер на оба полка сии отражены были с невероятным успехом, ибо несмотря, что кареи, устроенные оными полками были совсем окружены, неприятель с крайним уроном был прогнан огнем и штыками. 3-й баталион Измайловского полка и полк Литовской, кои в особенности имели в виду прикрывать бывшую правее их батарею, исполняли сие во все время как нельзя лучше, уничтожая совершенно все покушения на оную. Одним словом, полки Измайловской и Литовской, в достопамятном сражении 26-го августа, покрыли себя в виду всей армии неоспоримою славою, а я ставлю себе за щастие, что мне предоставлено свидетельствовать подвиги их пред вашею светлостию.»

А позднее, представляя Измайловский и Литовский гвардейские полки к награждению Георгиевскими знаменами, Коновницын писал, что

«полки сии удержанием своего места без уступки одного шагу решили дело на левом фланге.»

* * *
Наверное, ничто так не давало Наполеону чувствовать неудачу его попыток сломить левый фланг русской армии, как отсутствие какого-либо продвижения у Понятовского на Старой Смоленской дороге. Пеле сетует:

«Действия поляков вовсе не доставили тех последствий, которых можно было ожидать от их храбрости и чувств, какие они питали к русским.»

Инструкции, данные Понятовскому, состояли в том, как пишет Колачковский,

«чтобы повернув весь наш корпус под углом назад, на Смоленскую дорогу, выбить с позиции левое крыло неприятеля, расположенное за Утицей на холме, и попытаться зайти во фланг неприятелю. Эта задача, очевидно, была нелегка, принимая во внимание наши силы, не превышавшие 10 000 человек под ружьем.»

Колачковский полагает, что «неприятель вдвойне превышал наши силы[/]», и что,

«разбив Тучкова, мы попали бы на сильные резервы, готовые оттеснить наше движение в этом направлении.»

За таковые резервы он принимает полки Московского ополчения, стоявшие на некотором отдалении от Тучкова, и заключает:

«При подобных условиях не только нашим 10 000, но и 30 000 человек нашлось бы довольно дела.»

На самом же деле, к тому времени, когда у Понятовского дело дошло до боевого столкновения с корпусом Тучкова, у последнего оставалась в распоряжении только 1-я гренадерская дивизия Строганова, так как 3-я пехотная дивизия Коновницына была потребована на подкрепление войск Багратиона, сражавшихся на флешах, что, как мы помним, случилось «[i]часу в восьмом, коли не позднее». Кроме того, у Тучкова кавалерии не было вовсе, тогда как у Понятовского она была – кавалерийская дивизия Себастиани. Так что в численном отношении корпус Понятовского значительно превосходил здесь войска Тучкова. Однако, не зная действительного числа находившихся перед ним русских сил и опасаясь быть завлечённым в засаду, Понятовский подвигался лесом медленно и осторожно. Офицер наполеоновской армии Лежен пишет, что ему было поручено передать Наполеону

«грустное известие, что князь Понятовский, который, маневрируя, должен был обойти с польским корпусом левый фланг русских и произвести среди них замешательство, не мог этого сделать, так как встретил препятствие в слишком частом и болотистом лесу.»

Действительным же препятствием, задержавшим движение Понятовского, явилась «чрезвычайно жаркая перестрелка», которая завязалась между нашими и польскими стрелками; ей «вторили тяжелые орудия», поставленные Тучковым при деревне Утице. Колачковский пишет:

«16-я дивизия, под началом генерала Красинского, поддерживая своих стрелков, разбилась на небольшие отряды, и хотя ввела в бой две трети всего своего состава, но все-таки вперед не подвигалась. Неприятельские стрелки, отойдя к своим колоннам, перестали отступать и даже перешли в наступление. Трудно было стянуть в одно место нашу пехоту, раскинутую по кустам и зарослям, чтобы сформировать из нее колонну для атаки, а тем более на виду у неприятельских егерей и под их огнем. Огонь же все усиливался; на всем протяжении нашей боевой линии поднимались белые клубы дыма французских батарей, ясно обозначая наступление нашего центра. Но все же наши слабые силы не могли достичь чего-либо определенного. 8-й Вестфальский корпус, находившийся на нашем левом крыле, нес большой урон от русской конницы и артиллерии и находился в состоянии, близком к полному уничтожению. Следовательно, ждать помощи от него было нечего.»

Понятовский подтягивает дополнительные силы и пускает в обход левого фланга Тучкова кавалерию Себастиани. К этому времени дивизия Коновницына уже была отправлена к Багратиону. Так как местоположение могло быть для нас невыгодно, Тучков приказал войскам 1-й линии отойти к высоте восточнее деревни Утицы, которая (высота) командовала всей окрестностью, и при отходе зажечь деревню, дабы лишить неприятеля возможности укрываться за нею. На этой высоте (Утицком кургане) Тучков установил батарею из шести орудий батарейной роты полковника Глухова, дав ей в прикрытие Лейб-гренадерский, Екатеринославский и Санкт-Петербургский полки под командою г.-м. Фока. Неприятель, со свой стороны, установил против нашей позиции до 22 орудий.

«В сие время открылась жесточайшая канонада, – пишет командир 1-й гренадерской дивизии г.-м. Строганов, – но, несмотря на превосходство неприятельского огня, наша батарея неумолкно действовала, пока потерявши всех людей и расстрелявши большую часть своих зарядов, принуждена была уменьшить свой огонь и уже только действовать из четырех орудий.»

Понятовский, заметив важность обладания Утицким курганом, заняв который, он мог взять во фланг левое наше крыло и отнять у нас возможность держаться на Старой Смоленской дороге, решил овладеть им во что бы то ни стало. 40 орудий, поставленных против кургана, открыли огонь, между тем как пехота, в сомкнутых колоннах, двинулась с разных сторон на штурм кургана. Огонь нашей батареи и полков, её прикрывавших, не мог удержать натиск неприятеля. Колачковский пишет:

«Бригадный командир, Рыбинский, зашел во главе батальона 15-го линейного полка, с правого фланга, и стремительным натиском овладел Мамелоном (Утицким курганом. – В. Х.), прогнав неприятельскую пехоту, а именно павловских гренадер, и, захватив 13 орудий, держался на горе почти четверть часа.»

Торжество неприятеля действительно было непродолжительно. В этот момент к Тучкову подошёл отряд г.-л. Олсуфьева: 2-я бригада 17-й пехотной дивизии – полки Вильманстрандский и Белозерский с 6-ю батарейными орудиями № 17 роты. Из рапорта г.-л. Багговута:

«Отряд сей, прибыв в назначенное ему место, поступил в непосредственное начальство к генерал-лейтенанту Тучкову, которой помянутым 6-ти орудиям приказал занять высоты. Неприятель, заметив движение сие, открыл сильной огонь по нашей батарее, послав вперед стрелков под прикрытием сильной колонны, стараясь, дабы не дать занять те высоты, ибо для него оные немало важны. Картечной и ядерной град, производимой с неприятельских батарей, не мог остановить быстроты командующего оными орудиями артиллерии поручика Щепотьева, которой с удивительным хладнокровием занял назначенное ему место и действовал с невероятною удачею так что не было выстрела, которой бы не наносил большого вреда неприятелю и в самое короткое время колонны неприятельские, так быстро шедши на нашу батарею, должны были удалиться. Батарея же неприятельская, невзирая, что у нее порутчиком Щепотьевым взорвано два ящика на воздух, не переставала однако ж сильного своего действия, как по батареям, так и по колоннам нашим. Неприятель, видя неудачу своей пехотной колонны, послал другую, сильнее прежней, которая непременно хотела взять нашу батарею и уже стрелки ее были у подошвы оной. Тут генерал-лейтенант Олсуфьев послал подполковника Керна с баталионом Белозерского пехотного полка опрокинуть непременно неприятеля, которой будучи подкреплен павловскими гренадерами с решимостию бросился на колонну и стрелков неприятельских и штыками заставил обратиться назад и искать спасения в бегстве. Тут картечи нашей батареи довершили совершенное истребление оной и тем кончили дерзкое его покушение. Двукратное нападение неприятеля не могло иметь желаемого для него успеха, почему принужден был удалиться за лес, и батарея его совершенно замолчала. В продолжение сего времени генерал-лейтенант Тучков 1-й ранен пулею, после чего я по старшинству принял команду над левым крылом.»

Колачковский подтверждает:

«Неприятель, вытеснив Рыбинского, снова занял Мамелон и, установив на его вершине 6 тяжелых орудий, держался на этой позиции до 3 часов дня. Снова, и с той, и с другой стороны начался орудийный и ружейный огонь, как и перед первой атакой, без видимой для нас пользы.»