Ровно год назад россияне еще верили, что новый президент США, обжившись в Белом доме, вот-вот протянет руку президенту России и, тем самым, притормозит нарастающую конфронтацию между Вашингтоном и Москвой. Но, как мы теперь знаем, этого не произошло.
Более того — новую стратегию национальной безопасности США Владимир Путин лаконично охарактеризовал как «наступательную» и «агрессивную». А министр обороны РФ генерал армии Сергей Шойгу объявил, что система ПРО США в Европе вышла на уровень начальной оперативной готовности.
В то же самое время американцы обвинили Россию в несоблюдении Договора об РСМД, что, по мнению многих экспертов, в первую очередь обозначает стремление самих Штатов отказаться от соблюдения условий данного договора.
Тем временем Россия разгромила в Сирии вооруженные бандформирования «Исламского государства»1 (террористическая, организация, запрещенная в РФ), но их остатки продолжают действовать под негласным патронажем американцев на сирийских территориях, где были развернуты базы США.
В тот самый момент, когда в России начиналась предвыборная президентская кампания, Вашингтон принял решение о начале официальных поставок летального вооружения Киеву. Одновременно Соединенные Штаты готовят новый пакет антироссийских санкций.
Все это сопровождается постепенным разрушением системы российско-американских договоренностей, гарантирующих взаимную безопасность. Например — введением ограничений на соблюдение сторонами определенных пунктов Договора по открытому небу.
Таким образом, можно констатировать, что градус напряженности в отношениях между США и РФ непрерывно растет, равно как и связанные с этим риски.
Риски множатся. Наше государство движется между ними осторожно, как сапер по минному полю. Собственно, в этой способности избегать наибольших опасностей и заключается секрет правильной государственной политики. Но чтобы не наступить куда не следует, хорошо бы знать заранее, где «заминировано».
Какие потенциальные угрозы могут поджидать Россию в году грядущем? За ответом на этот вопрос Федеральное агентство новостей обратилось к политологу, профессору Высшей школы экономики Дмитрию Евстафьеву.
Война будет?
— Дмитрий Геннадиевич, главный вопрос: война будет?
— Не знаю. Мир вошел в стадию такой политической и экономической неопределенности, что использование военной силы уже рассматривается как допустимое и вполне геополитически легальное средство решения возникающих проблем и противоречий. Пока это происходит в форме proxy wars, «войн сателлитов» (название «гибридные войны» все же слишком расплывчато и идеологически мотивированно), однако это уже близко к прямому военному столкновению крупных стран. Конечно, схожая ситуация была и в период Холодной войны, однако сейчас все гораздо сложнее. Проблем в данном случае четыре. Три военно-политических и одна глобальная экономическая.
— Давай начнем с военно-политических.
— На мой взгляд, данные проблемы в целом понятны. Во-первых, кризис системы глобальных и большинства региональных военно-политических институтов, которые были созданы для сдерживания вооруженных конфликтов. В кризисе находятся все подобные институты: от НАТО до ОДКБ, — и это не считая военно-политических площадок типа ООН или ОБСЕ, которые откровенно маргинальны. И США, кстати, что показательно, фактически отказываются от попыток сохранить свое доминирование в этих институтах и работают на их развал. Вероятно, в Вашингтоне сделали вывод о том, что это слишком дорогое удовольствие… Во-вторых, утрата понимания того, как работает не только политическое, но и чисто военно-силовое сдерживание. К сожалению, я наблюдаю утрату значительной части знаний в сфере «сдерживания» (и deterrence, и containment). Эти знания придется восстанавливать.
— Лишь бы не было поздно.
— Именно так. Ибо уходят, почти ушли великие люди прошлого, которые понимали специфику «красных линий» и то, как можно ходить около этих линий, но десятилетиями их не переходить. Особенно это опасно в сфере ядерного оружия. Согласитесь, культура «политического оборота» ядерного оружия, которая была основой взаимопонимания США и СССР, практически утрачена.
— Действительно, вместо этого мы наблюдаем какие-то сумерки богов…
— В-третьих, в мире образовалось слишком много «свободных атомов» в военно-политическом смысле, — остатки террористического «исламистского интернационала», украинские радикалы-добровольцы, масса безработной, но военнообученной молодежи в Пакистане, Афганистане и ряде других стран Среднего Востока и Южной Азии, которые находятся в поисках как «выхода энергии», так и, простите, платежеспособного спроса. Рано или поздно такой «хозяин» найдется. И направит их энергию, прежде всего, подальше от себя. А уж как там дальше дело развернется — этого, как показывает опыт «Арабской весны», не знает никто. Но то, что желающих воспользоваться «свободными радикалами» будет много, можно не сомневаться. Кстати, это доказывает опыт интернационализации ситуации в Йемене.
— Вы обещали еще озвучить глобальную экономическую проблему.
— Извольте — геоэкономическая составляющая. Холодная война в целом развивалась в период относительного подъема мирового капитализма, его расширения и социального усложнения. Сейчас мы имеем дело с явным кризисом мирового капитализма в том виде, как мы его знали последние 50 лет. И военная сила является естественным инструментом передела рынков и сфер влияния в этой фазе. Так что я вижу ситуацию следующим образом: малые локальные и региональные конфликты неизбежны; средние региональные и трансрегиональные конфликты весьма возможны; крупные субглобальные вооруженные конфликты — не исключены.
Дрыном в медведя…
— Какие военно-политические риски для России в 2018 году вы могли бы перечислить?
— Военно-политические риски для России я бы в общем виде определил следующим образом. Первое — конфликт на Корейском полуострове, возможно с применением оружия массового уничтожения, который затронет интересы России в политическом, экономическом и военно-силовом плане и вынудит — причем, автоматически — Москву принять в нем участие, вероятно, в форме принуждения к миру. Второе — возобновление военных действий на востоке Украины с последующими гуманитарными последствиями. В данном случае, вмешательство России неизбежно, как неизбежны и возникающие в связи с этим последствия, с точки зрения дальнейших отношений с Западом.
Опасность и острота этого риска состоит в том, что раздувание конфликта на востоке Украины, провоцирование российского вовлечения в него с целью стабилизации обстановки и предотвращения гуманитарных последствий этого является очень привлекательным вариантом для агрессивных кругов на Западе, которые уже испытывают сложности с продвижением односторонних санкций. А если санкции будут вводиться в ответ на действия России… Какими бы надуманными ни были объяснения, это будет гораздо легче. Третье — масштабная дестабилизация в прилегающих к Афганистану странах Центральной Азии, как результат перетока туда радикальных исламистов из Сирии и Ирака. Этот риск я теперь, по сравнению с 2016–17 годом, оцениваю как менее острый. Но сбрасывать со счетов я его не могу. Тем не менее, важно то, что вероятность разворота вектора радикального исламизма в Прикаспий существенно сократилась.
— Уже не плохо.
— Четвертое — создание потенциала первого удара на европейском ТВД, включая провоцирующий ударный потенциал в Балтийском море и Прибалтике. Проблема в том, что действия НАТО в 2017 году вышли за рамки чисто психологического давления. Это уже вполне осязаемый военный потенциал, причем развернутый в рамках реалистичных сценариев развития военно-политической обстановки. С другой стороны, хорошая новость в том, что российский военный потенциал в Черном море играет неплохую сдерживающую роль: на этом потенциальном ТВД вероятность масштабных силовых действий все же сократилась.
— Минобороны России едва ли не в еженедельном режиме докладывает о наращивании нашей военной группировки в Арктике…
— Что вполне логично, ибо пятое — попытки военно-силового оспаривания российского политического и экономического доминирования в Арктике. Не думаю, что наши западные партнеры смирились с положением вещей, возникшим в 2016–17 годах. А значит, нас будут проверять на прочность, по обычаю Запада тыкая дрыном в медведя. Шестое, завершающее — террористическая активность в крупных городах. Мы должны констатировать, что терроризм становится менее «повстанческим» и более «мегаполисным». Это серьезный вызов, противостоять такому терроризму сложнее. И то, чего добились российские спецслужбы в 2017 году, вызывает уважение, но…
— Но?
— Надо готовиться к тому, что новая волна «мегаполисного» терроризма будет существенно более изощренной.
Задача для государства
— Очевидно, что немало рисков в наступающем году подстерегает Россию и в области внутренней политики, ведь так?
— Да, это так… Но я не стал бы повторять неправильную банальность, что главными для России являются именно «внутренние вызовы». Это неверно ни по форме, ни по сути. Внутренние вызовы России являются во многом продуктом тех внешних обстоятельств, того внешнего контекста, в который Россия попала после 1991 года. И который, кстати, являлся главным ограничителем для ее экономического развития. Мы ведь согласны с тем, что для развития промышленности нужны рынки? Но мы же их сами утратили в конце 1980-х – начале 1990-х годов.
— Их следует возвращать?
— Их надо отвоевывать, в том числе эффективной внешней политикой и точечным применением силы. Так что формула «давайте займемся собственной экономикой» не просто ущербна. Она демонстрирует непонимание людьми, которые так говорят, специфики современной мировой экономики.
— Мы заговорили о внутренних вызовах…
— Что же касается условно «чистых» внутренних вызовов, то я бы выделил четыре из них. Начнем с необходимости формирования и структурирования выраженных точек экономического роста в реальном секторе экономике. У нас, конечно, есть положительные сдвиги в экономике — но они как бы «вообще»… А нужны именно выраженные, если хотите, функционально-символические точки роста, модели развития которых могут быть тиражированы. Далее — необходимость переноса центра экономического роста на Восток. Там, на Востоке и Юго-Востоке находятся наиболее привлекательные для России партнеры. Там наибольшие возможности для продвижения российской высоктехнологической промышленности. Но там же должны находиться и важнейшие технологические центры. Там же должны находиться лучшие управленческие кадры. Следующее — необходимость модернизации социальной структуры общества.
— Именно социальной?
— Именно социальной. Мы пытаемся войти в новую эпоху с социальной структурой поздних «девяностых», по сравнению с которой даже «поздние восьмидесятые» будут шагом вперед. Мы говорим о новых политических институтах, но ведь они являются производным от социально-экономической структуры общества. Наши партии и, за редким исключением, крупные общественные движения просто «висят в воздухе». Что создает и некую общегосударственную неустойчивость. Ну, и под занавес — выравнивание стандарта социальных услуг. Важно не только, сколько человек зарабатывает. Важно то, к какому объему социальных сервисов он имеет доступ и какого качества эти социальные сервисы.
— Но ведь полного социально-экономического равенства быть не может.
— Полного — да, быть не может. Но вот равенство в доступе к качественным социальным сервисам: госуслугам, образованию, медицине, условно «детским» сервисам и услугам — обеспечить можно и нужно. И это неплохая задача для государства на ближайшие 5–6 лет.
1 Организация запрещена на территории РФ.
Автор: Андрей Союстов
Свежие комментарии