Там, в Ивами,
Возле горы Такацунау,
Меж деревьями густыми, вдалеке,
Видела ли милая моя,
Как махал я ей, прощаясь, рукавом?
Какиномото-но Хитомаро (конец VII века — начало VIII века). Перевод А. Глускиной
Меж деревьями густыми, вдалеке,
Видела ли милая моя,
Как махал я ей, прощаясь, рукавом?
Какиномото-но Хитомаро (конец VII века — начало VIII века). Перевод А. Глускиной
Да, многим, наверное, такая вот «толерантность», имевшая место в средневековой Японии, да и позднее, покажется странной. На первый взгляд, это не может не удивлять, а то просто шокировать. Но все познается в сравнении! И чем же в этом плане лучше «оборотная медаль» отношения к сексу у нас на Руси, где святые отцы церкви долгое время любые формы интимных контактов приравнивали к блуду? При этом не был исключением и секс между супругами, состоящими в законном браке, освященном церковным же таинством! Более того, непонятно зачем в требнике XV века в «Сказе как подобает исповедовать» около 90 процентов текста было посвящено выпытыванию подробностей интимной жизни исповедующегося. Ну, а само начало исповедального чина было таково: «Как, чадо и братие, впервые растлил девство свое и чистоту телесную осквернил, с законною женою или с чужою... Како в первых растлил девство свое: блудом ли или с законною женою, ибо блуд бывает всякий?» Вот с таких вопросов исповедь у нас в то время и начиналась, причем исповедник не просто спрашивал о грехе вообще, он требовал подробного рассказа о каждом из видов прегрешений, в которые включались практически все известные на сегодняшний день извращения и просто способы разнообразить сексуальную жизнь. Все остальные грехи умещались в одной короткой фразе: «А после этого всех спросить об убийстве, и о воровстве, и о захвате золота или кун». А вот более позднее примерное «Исповедание женам» из требника уже XVI века: «И наузы (амулеты, считавшиеся проявлением язычества!) на себе носила, и осязание своими руками тайных уд у своего мужа и у чужих, и целовала их, и у себя также повелевала. И со ближним в роду в любодеянии и в прелюбодеянии блудила всяким содомским блудом, на них взлазила и на себя вспускала, и созади давала, и в задний проход давала, и язык в рот вдевала, и во свое лоно язык влагать давала, и у них тако же творила... Блудила на девицах и над женами, на них взлазила и на себя вспускала блудити, и целовала их во уста, и за груди, и в тайные уды с похотию до истечения похоти, и своею рукою сама во свое тело блудила» (Цит. по: Д.Занков. «Блуд бывает всякий» // «Родина №12/2004 г.)
Влюбленные. Марунобу Хисикава (1618 – 1694).
И что же, неужели во всем этом было больше чистоты, нравственности и морали? И неужели расписанные в деталях за все это епитимьи людей от их совершения останавливали, или, скажем так: узнав на исповеди обо всех этих грехах, они от них сразу и навсегда отворачивались? Кстати, тех же монахов на исповеди надо было вопросить о рукоблудии, а также задать ну просто удивительный вопрос: «Не смотрел ли с похотию на святые иконы?» Комментарии к нему, как говорится, в данном случае излишни! Но можно вспомнить притчу о бревне и соломинке в глазу, очень уместной именно в этом случае.
Интересно, что одежды невесты в Японии были издавна белого цвета, причем даже раньше, чем белый цвет сделался цветом невесты в Европе (например, во Франции XIV в. белый цвет считался символом вдовства!). Причем белый цвет в Японии имел сразу два толкования – непорочность и чистота с одной стороны, и цвет смерти с другой. Двойственное значение в данном случае объясняется тем, что девушка, выходя замуж, умирает для своей семьи и возрождается в семье мужа. При этом на кимоно невесты очень часто изображали журавлей и сосновые ветви как символ счастья и семейного благополучия в память о Тэё и Мацуэ. При этом саму свадьбу обычно проводили по синтоистскому обряду, так как синтоизм считался религией жизни, а вот хоронили людей по буддийскому, так как считалось, что буддизм – «религия смерти».
Существовали в Японии и прекрасные легенды о взаимной и неразделенной любви, не уступающие по накалу своих страстей трагедиям Шекспира. Например, есть легенда, повествующая о дочери рыбака Мацуэ, которая любила сидеть на берегу под старой сосной и смотреть на море. Однажды волны вынесли на берег юношу по имени Тэё. Девушка спасла несчастного и не дала ему умереть. Больше он никогда не покидал Мацуэ. Их любовь с годами становилась всё крепче, и каждый вечер при свете луны они приходили к сосне, которая помогла встретиться их сердцам. И даже после смерти их души оставались неразлучны. А вот другая, очень похожая на эту история, связанная с популярным на Западе (да и в России!) сюжетом любви японки и иностранного матроса. Эту прекрасную историю художник Тории Киенага услышал в Минами – «веселом квартале» в южной части Эдо. И эта коротенькая повесть о первой любви так вдохновила молодого и малоизвестного художника, что он написал картину, назвав ее «В квартале Минами». Сама же история эта звучит так: Однажды португальские моряки оказались в Минами. Среди них был юнга. Его познакомили с самой юной гейшей по имени Усуюки, что означает – «Тонкий снежок». Молодые люди полюбили друг друга с первого взгляда. Но они не понимали чужой речи. Поэтому всю ночь влюбленные провели в созерцании, не проронив ни слова. Наутро они расстались. Однако в комнате Усуюки осталась подзорная труба её возлюбленного и наивная девушка подумала, будто бы тем самым юноша хотел сказать, что когда-нибудь обязательно вернется к ней. С тех пор она каждое утро выходила с подругами к реке Сумида, высматривая португальский корабль. Шли годы, и много воды унесла река Сумида, а Усуюки продолжала ходить на берег. Жители города часто видели ее там и постепенно стали замечать, что годы совершенно не изменили девушку. Она оставалась такой же молодой и красивой, как и тогда, когда познакомилась со своим возлюбленным.
«В квартале Минами». Ксилография Тории Киёнага (1752–1815).
Японцы говорят, что Великая любовь остановила для нее быстротекущее время… В Японии все было точно также, как и в других местах! Хотя, да, там, где в дела двоих замешивались традиции и воспитание, как раз то, что нас сегодня больше всего удивляет, как раз и присутствовало! Что касается японской «зримой эротики», то с ней также было куда проще, чем в странах Европы. Например, на картинках с изображениями богов головы многих из них нарисованы так, что она у них похожа на «нечто мужское»… С довольным выражением лица в красивых одеждах они сидят в окружении множества куртизанок и гейш, то есть своим присутствием все это одобряют. А на одном из старинных рисунков несколько богов и куртизанка изображены моющимися в бане. Ну, и, конечно же, тут просто нельзя не упомянуть свитки сюнга – «весенние картинки» или свитки невест. В них изобразительными средствами описывалось всё то, что должно было пригодиться молодой девушке в первую и последующие брачные ночи. В Японии по свиткам сюнга даже обучались врачи, так как сюжеты их выполнялись с предельной анатомической точностью. Японцы всегда подчеркивали и подчеркивают, что в их стране далеко не все очевидное есть именно то, чем оно кажется, что более чем в других местах, а полутона важнее полной ясности. Именно поэтому в сюнга изображения полностью обнаженных любовников очень редки.
Кесаи Эйсен (1790 – 1848). Типичная сюнга, на которой не видно даже кусочка обнаженной плоти. Художественный музей в Гонолулу.
Куда чаще на картинке различить, особенно европейцу, где мужчина, а где женщина, бывает нелегко – одежда и прически очень похожи, и определить место расположения любовников относительно друг друга можно только по их гениталиям (иногда с удивлением обнаруживаешь, что любовники однополы). Однако даже полураспущенное кимоно или халат с задранными полами должны были подробно и анатомически точно – со всеми сосудами, складками кожи, волосами и прочими физиологическими подробностями – показывать и гениталии главных персонажей сюнга, как правило, преувеличивая их размеры до грандиозных пропорций. Если изображалась финальная фаза свидания, на переднем плане мог возвышаться немного не доходящий до размеров своего обладателя фаллос, из которого мощным потоком изливалась сперма – чем больше, тем более мужественным был герой фрески. Тот же самый фактор могли подчеркивать многочисленные листки специальной впитывающей бумаги, во множестве разбросанные вокруг любовников. Уже в эпоху первого cёгуната Камакура cюнга пользовались большой популярностью в среде самураев. Небольшие книжечки «карманного» формата воины носили под шлемами. Не только для развлечения в часы досуга, но и как амулеты, защищающие от злых духов и приносящие удачу. Примерно тогда же и закрепилась традиция изображать половые органы в увеличенном виде. На маленьких картинках карманного формата иначе просто было бы невозможно их разглядеть. Кроме того, уже тогда существовало стойкое убеждение, что мужское и женское тела очень мало отличаются друг от друга, особенно без одежды. И основное различие между ними это именно гениталии. Именно потому-то на картинах сюнга гениталии обычно и изображались непропорционально большого, подчеркнуто аффектированного размера.
Внимание к второстепенным деталям – ещё отличительная черта сюнга. На первый взгляд шокирующие картинки довольно скоро убеждают в небольшом выборе основных сюжетов, хотя есть и совсем необычные, любовно запечатлевающие, например, акт дефекации, а вот детали и фон происходящего не знают себе равных по богатству выбора. Здесь и романтические пейзажи, которыми по традиции любуются печальные любовники в момент неспешного соития, и классические сцены из жизни Ёсивары (квартала публичных домов) – от обычного свидания до внезапной страсти во время пьяной драки. И также многочисленные варианты вуайеризма, начиная с нескромного взора ребенка, обращенного на оттопыренный палец на ноге взрослой женщины (в Японии это символ женского эротизма!), и заканчивая наблюдением оргазмирующих партнеров за соитием кошачьей пары у них перед глазами. Есть наполненные юмором сценки, когда, например, мужчина входит в лоно массажистки, делающей в это время прижигания на спине клиентки, или, когда крестьянская семья обсуждает происходящее на их глазах изнасилование. Вообще, на гравюре обычно присутствуют несколько действующих лиц, хотя сцены группового секса крайне редки – это еще одна из особенностей японского отношения к любви. Среди сюжетов сюнга присутствуют картинки разных эпох, включая и те, что в эпоху Эдо показывали связь японок с иностранцами, есть обучающие девушек почти медицинские пособия, показывающие развитие женского организма до самой старости – нередко в действии присутствует врач с соответствующим гинекологическим инструментом, вступающий после наблюдения в связь с пациенткой. Немало гравюр посвящено использованию девушками из Ёсивары заменителей мужчин – различных фаллоимитаторов – харигата, включая и такую оригинальную вещь, как маску длинноносого и краснолицего демона тэнгу, нередко использовавшуюся раньше самураями в качестве боевой маски сомэн, а затем вот нашедшую себе применения не только в театре, но и… в постели! Интересно, что при всей такой явной распущенности в средневековой Японии та же зоофилия совсем не распространилась!
Причем причина здесь отнюдь не в какой-то особой японской морали, а в… естественно-географический особенностях этого региона, главной сельскохозяйственной культурой которого был рис. Рисоводство и рыбная ловля, а не охота – вот главные занятия японцев, ну а самураи, если и охотились, то использовали хищных птиц! Поэтому та же самая собака в Японии никогда не считалась, да и теперь не считается «другом человека». Она не смогла стать другом японскому крестьянину, как не стали нужными ему существами лошади и козы – животные, весьма характерные для «животной» зоофилии центральноазиатского энтноса, и, кстати, те же сюнга есть прямое этому доказательство! В то же время скрученную из бумаги фигурку собаки в домах Есивары девушки использовали для странного колдовства. Её укладывали на шкаф или полку и вопрошали, повернув мордой к клиенту, который находился в соседней комнате – уйдет он или останется? После этого нужно было взглянуть на завязки коси-маки (пояса) и если оказывалось, что они завязаны узлом, то это и был ответ – гость обязательно должен будет уйти! Интересно, что правительство, ничего не имевшее против Ёсивары, картинки сюнга запрещало, вот как! Но не преуспело в этом нисколько, поскольку примерно половина всей печатной продукции средневековой Японии (!) носила откровенно сексуальный характер, и как тут было за всеми печатниками уследить? Первые сюнга появились ещё в начале XVII века и были черно-белыми, но затем их стали печатать уже в цвете, над ними работали самые известные мастера своего дела и, конечно, никакими запретами остановить выпуск все новых и новых «весенних картинок» было невозможно! Зато в годы Второй мировой войны японские пропагандисты быстро сообразили, что высокие нравственные мотивы сексу не мешают, и стали печатать листовки патриотического содержания на… оборотной стороне порнографических открыток для солдат. Расчет был на то, что солдат посмотрит на открытку, потом прочитает текст. Прочитает текст – посмотрит открытку. При этом у него в кровь будет выделяться адреналин, что и поднимет его боевой дух!
Муж и жена. Иллюстрация Судзуки Харунобу к поэме Киохара-но Мотосукэ. Ксилография XVIII в. Токийский национальный музей.
Ну, а для европейцев такое спокойное отношение к наготе и сексу (в том числе и на стороне, в квартале Есиваре) было абсолютно непонятным, в то время как для японцев любые сексуальные отношения были совершенно нормальным явлением – «актом гармонизирующим мироздание», который помогал сохранить телесное здоровье и бодрый дух!
В Европе присутствовало ханжеское отношение к сексу. Например, в соответствии с английскими взглядами на половые отношения в семье «леди в постели не двигается», поэтому за чем-то «живее» можно и нужно было обращаться к публичным женщинам. Но говорить об этом не следовало. И уж тем более нельзя было возвращаться домой вместе с двумя проститутками, которым ты же ещё и не заплатил, и которым за работу следовало заплатить… твоей жене! Причем, такое себе позволяли в прошлом не только японские самураи, но и сегодня, случается, позволяют японские менеджеры. Интересно, что самое незавидное положение в обществе самураев японские женщины занимали отнюдь не в эпоху войн, а в мирные времена периода Эдо, что полностью соответствовало конфуцианскому учению. Несмотря на их ум и житейскую мудрость, за ними признавали лишь право быть прислугой и… все. Точно также и расцвет гомосексуализма в Японии пришелся не на «век войн», а на самый конец XVIII века, то есть опять-таки на мирное время. Что делать – скучно! Ну, а принципов, отводивших женщинам второстепенную роль в обществе, японцы придерживались и во второй половине XIX века, после реставрации Мэйдзи и отчасти придерживаются даже сейчас.
Женщина в летнем кимоно. Хасигути Геё (1880 – 1921). Художественный музей в Гонолулу.
Автор: Вячеслав Шпаковский
Свежие комментарии