На пороге Афганистана или Прелюдия к миссии генерал-лейтенанта Н.Г. Столетова

На пути в Срединную Азию или Прощание с Балканами

Завершая цикл статей, предыстории Берлинского конгресса и ему самому посвященный, я упомянул о миссии генерал-лейтенанта Н. Г. Столетова в Афганистан, состоявшейся в 1878-м.

Отчасти продвижение России в Срединной Азии обуславливалось блокированием ее интересов на Балканах, что и продемонстрировал собравшийся в Берлине конгресс.

Подчеркну: речь об интересах, присущих со второй половины XIX в. всё менее дальновидной петербургской элите, не соизмерявшей возможности с амбициями, что приведет к поражению в 1905-м и надрыву в Первую мировую, хотя трезвые голоса призывали не ввязываться в оба конфликта.


Конгресс окончательно похоронил и рожденную в рамках Священного союза идею доминирования России в Европе, — а, судя по тому, как Александр II требовал от Бисмарка и Вильгельма I следовать в русле российских интересов, подобный комплекс, присущий Николаю I, в Зимнем дворце не был преодолен в полной мере, — равно как и продемонстрировал невозможность занимать приоритетные позиции на Балканах, о чем мечтали наивные панслависты.

На пути к азиатскому максимуму

Соответственно, покорение Бухарского эмирата, Кокандского и Хивинского ханств становилось единственно реализуемой стратегией Петербурга, позволявшей расширить территорию без существенного противодействия великих держав.

Но в 1873-м Россия вышла к границам Афганистана, ступив яловым солдатским сапогом из Срединной Азии на восточный порог Ближнего Востока, где ее амбиции пересекались с британскими.

С берегов Темзы Афганистан виделся более чем сферой геополитических интересов, в психологическом плане став болью и, если угодно, пощечиной, довлеющей над имперской гордостью фантомом, связанным с трагической гибелью январским утром 1842-го в районе Гандамака последних бойцов армии генерал-майора У. Эльфинстона.


Да, позже англичане – речь о первой их войне с Афганистаном 1838–1842 гг. – взяли реванш, но порожденный шоком лондонского общества осадок остался: какие-то, в глазах смутно представлявших местоположение на карте Афганистана леди и джентльменов, «варвары» победили вооруженную по последнему слову техники армию.

И тут тень русского медведя нависла над принадлежащим, с точки зрения Форин-офис, Британии по праву. Именно ей, ибо к правящей на субконтиненте Ост-Индской компании к тому времени накопилась масса вопросов, и восстание сипаев стало последним гвоздем в гроб ее существования.

Не радовала англичан и очевидная для них истина: Иран сохранил подобие суверенитета во второй четверти XIX столетия только волей Николая I, удовлетворенного Туркманчайским миром и последовавшими после убийства А. И. Грибоедова извинениями.

Взгляд с берега Инда

Оценим ситуацию в регионе британским взглядом с берегов Инда, приложив ладонь к краю пробкового шлема и устремив взор в сторону заснеженных вершин Гиндукуша, с тревогой переводя его чуть севернее – в направлении низовьев Амударьи.

Неутешительная картина: закрепление русских в Срединной Азии, их выход к северным рубежам Афганистана и возможность оказывать давление на него с запада – со стороны Ирана – гипотетически создавало для Соединенного королевства сразу несколько поводов для головной боли, купировать которую могло и не хватить лекарств.

Первый: перспектива выхода царских войск к Персидскому заливу. Не то чтобы она была очевидной, но исключать ее не стоило. Второй – продвижение русских к бассейну Инда, где совсем недавно существовало доставлявшее Ост-Индской компании массу хлопот государство сикхов. Третий: укрепление Россией позиций как в Афганистане, так и в Иране, с последующим продвижением в направлении владений Порты в Месопотамии, за которой – Малая Азия, куда, кровь из носу, но русских пускать нельзя. Почему? Потому что говорим Малая Азия, подразумеваем Восточное Средиземноморье, Ближний восток, Судан.


Именно там бился один из клапанов британского имперского сердца, причем всё более учащенно. Ибо в Судане англичане, только-только утершие пот со лба на залитых кровью улицах Дели, похоронив павших от рук сипаев соотечественников, а заодно и придав чудовищной по жестокости казни пленных, уже стояли на пороге махдистского восстания.

И если фактором сдерживания России в отношении Проливов служил Royal Navy, то касательно Афганистана Лондон делал ставку на дипломатию, поскольку военных ресурсов в качестве надежного барьера относительно продвижения русских войск ему явно не хватало – бассейн Инда и так не был спокоен: обитавшие там афганские племена почему-то не радовались присутствию английской колониальной администрации и мало считались с границами.

Слово о геополитике и горах или Необходимое отступление

Существовал и еще один сдерживающий аспект, причем не только геополитических интересов Лондона и Петербурга, но и Кабула, стремившегося объединить Афганистан.

Речь о хребтах Гиндукуша и факторе географии в целом, определяющем политику, отсюда и ныне модный термин. О геополитике, отвлекаясь от темы, я позволю себе сказать несколько слов.


На мой взгляд, она — вполне научная дисциплина, при том, что сам термин дискредитирован употреблением кем ни попадя, в том числе и вчерашними «видными иммунологами» и «спецами» по вакцинации, в 2022-м оперативно переквалифицировавшимися в «крупных» военных экспертов.

При том, что реалии географии нередко довлеют над волей как отдельных правителей, так и этносов в целом. Буквально один пример. Венеция рубежей XV–XVI вв. располагала передовым экономическим и интеллектуальным потенциалом для превращения в ведущую европейскую страну. Недаром она стала родиной банковской системы Европы.

Однако даже не османский фактор, а именно удаленность вследствие Великих географических открытий от пульса мировой экономической жизни и привела к закату Республики святого Марка. И ее место заняли сначала Нидерланды, а потом Англия.

То же самое относительно стран, расположенных среди горных массивов, в значительной степени детерминирующих или, по меньшей мере, влияющих на характер экономики, военного дела, социальную структуру общества, определяющих судьбу и элит, и населения в целом.

Складывание там централизованных государств всегда осложнено изолированностью отдельных регионов, обуславливающих стремление местных кланов к обособленности, формирующей узкий горизонт их политических интересов, хатоскрайническую психологию, что служит барьером к вызреванию имперской идеи и ее реализации на практике.

Яркий пример здесь — Древняя Греция, чьи полисы с трудом находили — а порой и не находили вовсе — общий язык даже перед лицом внешней угрозы. Своего рода вспышкой стал Филипп Македонский, но ни его экспансия, ни походы Александра не привели к существенной трансформации политических реалий региона в долгосрочной перспективе: с распадом империи грызня возобновилась.

Да и поднятое в 1821-м восстание в Элладе против османского владычества сопровождалось едва ли не междоусобной войной вождей повстанцев.

Или вспомним Шамиля, сражавшегося одновременно с русскими войсками и внутренними врагами.

Замечу также: сравнительно развитые страны в лице Турции и Ирана сталкиваются, соответственно, с курдским и белуджским сепаратизмом, во многом порожденным географией и нежеланием региональных элит терпеть власть центра. И это при том, что, обрети курды и белуджи независимость, уровень их жизни вряд ли станет выше, нежели в поступательно развивающихся метрополиях.

В данном случае позволю себе дискуссионную мысль: противостояние горных регионов центру сопряжено с конфликтом города и деревни – в данном случае высокогорной.

Например, у черногорцев как раз в рассматриваемые нами времена существовала кровная месть, а у албанцев она не изжита и по сей день. Бытовала она и у пуштунов.

То есть речь о консервации в горных регионах общественно-экономических, религиозных отношений и традиций. Иной раз кажется, будто поступь Хроноса там остановилась.

И нередко вестернизированный центр видится окраинам не просто политическим противником, но чем-то экзистенциально враждебным, призванным разрушить веками освященный быт, о чем наиболее рельефно свидетельствует еще недавний социальный конфликт талибов – пока еще запрещенных в РФ – с Кабулом.

Разумеется, я не утверждаю, что только горы нередко становятся препятствием к объединению той или иной страны, но все же существенным фактором в этом плане являются, учитывая их специфику в качестве театра военных действий: сопротивляющиеся центральной власти контрэлиты легче усмирить на равнине, нежели средь покрытых «зеленкой» вершин или удобных для засад и партизанской войны перевалов.

Нельзя сбрасывать со счетов и неэффективный характер земледелия в горных регионах, что приводило либо к оттоку населения – знаменитая греческая колонизация Причерноморья и юга Апеннин, – либо, вдали от побережья, к формированию набегового характера экономики – Кавказ XIX в.

Собственно, география Афганистана, разноплеменный характер его населения – к тому же весьма, в особенности упомянутые пуштуны, воинственного – препятствовал и препятствует по сей день централизации страны.

Сила и слабость Афганистана

Хотя Афганистану везло на сильных правителей, начиная от создавшего подобие империи Ахмад-шаха Дуррани и до Мухаммеда Дауда, едва не ставшего пуштунским Ататюрком. Они, обладавшие имперским – не в формально-правовом, а в экзистенциальном смысле этого слова – мышлением, всегда пытались вытащить Афганистан из трясины нищеты, межэтнических, нередко подогреваемых внешними силами, свар, превращавших его в объект геополитических интересов соседей.

Наибольших успехов на данном поприще добился Ахмад-шах; возможно, по причине командования афганским контингентом в армии выдающегося полководца и государственного деятеля Ирана Надир-шаха.


Предположу: общение с шахом и служба ему сделали Ахмада поборником имперской идеи и вызвали желание реализовать ее в Афганистане, объединив погрязшие в местечковых склоках племена и кланы; другими словами: иранское бытие определило его афганское сознание.

Последнее обуславливалось не только амбициями Ахмад-шаха, но и не в последнюю очередь характером экономики и скудостью продовольственных ресурсов Афганистана, что, например, предопределило экспансию в направлении левобережья Амударьи и Южного Туркестана. «Занятые ими здесь территории, – писал историк Н.А. Халфин, – стали в дальнейшем житницами горного Афганистана».

Однако сформировавшая менталитет контрэлит география, словно поддержанная горными немыми вершинами, стала на пути деяний Ахмад-шаха, и после его смерти в 1772-м страна снова распалась.

Что-то вроде имперского ренессанса наступило в 1826 г. и связано с именем Дост-Мухаммед-хана – тоже нетривиальная личность, но не столь выдающаяся, как упомянутые выше. Он вернул в орбиту афганского влияния потерянный после смерти Ахмад-шаха бассейн Амударьи, завоевал Бадахшан, Кандагар и Герат, но потерпел поражение в войне с сикхами за стратегически важный Пешавар.

Примечательно, что за исключением продвижения в направлении Инда, то есть непосредственно в зону британской сферы влияния, экспансия эмира на запад, север и северо-восток встретила поддержку со стороны англичан, ибо им «было выгодно, – отмечает историк Т.В. Рабуш, – отвлекать пассионарные завоевательные устремления афганского эмира на лежащие к северу от Афганистана территории, с тем чтобы иметь для себя свободу действий в Пригиндукушье и в «полосе независимых племен», и эмиру с этой целью оказывалась английская финансовая и военная поддержка».

Выгодно еще и потому, что по заключенному в 1855-м соглашению между Кабулом и Ост-Индской компанией первый отказывался от претензий на ранее входивший в сферу его интересов населенный афганцами Пенджаб, чье сопротивление колонизаторам осталось без поддержки Дост-Мухаммеда и было подавлено.

Стратегически важный Пешавар, в котором и было подписано соглашение, также оставался за англичанами, шестью годами ранее уничтожившими государство сикхов.


Контролируя этот город и в целом Пенджаб, британцы упирались его северной границей в отроги неприступного Памира, обеспечивавшего естественным образом безопасность северо-западных рубежей Индии.

Кроме того, Пенджаб становился плацдармом, при необходимости, как для вторжения в Афганистан, так и в качестве базы для работы с элитами эмирата.

Но главное, договор обезопасил тыл британской армии, вынужденной спустя два года подавлять восстание сипаев, хотя со стороны части афганских элит звучали обращенные к эмиру предложения вернуть Пешавар. Однако Дост-Мухаммед предпочел политику невмешательства. В общем, разумно: думается, эмир имел сведения о разобщенности действий сипаев и не верил в успех восстания.

Да и военные усилия эмира в тот период сосредоточились в противоположном от города направлении и были связаны с захватом Герата, а воевать на два фронта Дост-Мухаммед не мог.


Надо также принимать во внимание не изжитые центробежные тенденции внутри самого Афганистана, давшие о себе знать сразу после смерти эмира в 1863 г. – страна снова погрузилась в хаос междоусобных войн, из трясины которых ее вытащит сын Дост-Мухаммеда Шер Али-хан, которому и предстоит принять в своей столице миссию Столетова.

Продолжение следует...

Использованная литература:

Арбеков А.Б. к дискуссии о военно-политическом значении миссии Н.Г. Столетова в Афганистан летом 1878 г.
Васильев Д. В. Афганистан в центре Большой игры. 1878 – 1879. Акт второй: Посольство Н. Г. Столетова [Электронный ресурс] // Вестник Оренбургского государственного педагогического университета. Электронный научный журнал. 2022. № 3 (43). С. 69 – 85.
Гранковский Ю.В. Полищук А.И. История Вооруженных сил Афганистана. 1747 – 1977. М., 1985.
Немировский А.А. Шир-Али хан
Штейнберг Е. Л. История британской агрессии на Среднем Востоке. – М., Воениздат, 1951.
Рабуш Т.В. К вопросу о роли Афганистана как фактора региональной системы международных отношений в XIX в.
Омаров А.И. «Набеговая система» как фактор горской социально-экономической жизни
Сайфулла Гарвал, Асматулла Зиар. Политические, социальные и культурные реформы при правлении Амира Шер Али Хана
Халфин Н. А. Провал британской агрессии в Афганистане (XIX в. – начало ХХ в.). – М.: Издательство социально-экономической литературы, 1959.