С самого начала войны Антанта и центральные державы стремились втянуть в неё на своей стороне Румынию. Интерес к ней определялся тем, что румыны могли выставить армию в 600 000 человек, страна также занимала важное стратегическое положение — на фланге восточного фронта. Сами румыны во главе с премьером И. Брэтиану (именно у него была реальная власть в королевской Румынии) заняли прагматичную позицию: в войну надо вступить, но выждать для этого подходящий момент.

Румыния с 1883 г. была связана с Австрией и Германией союзным договором. В немецком генштабе всерьёз рассчитывали на румынские дивизии. Планируя бросить в начале войны свои главные силы на запад, немцы полагали, что австрийцы вместе с румынами смогут сковать на востоке русскую армию. С началом войны Вена и Берлин потребовали выступить вместе с ними. За немедленное выступление на австро-германской стороне был румынский король Карл Гогенцоллерн. В России опасались, что король может организовать провокации на русско-румынской границе, чтобы втянуть Румынию в войну на стороне противника.

Карл (справа) и кайзер Вильгельм.

Но выступление румын в 1914 на стороне центрального блока могло принести не только отрицательные последствия для России и вообще Антанты. Много русских войск румыны сковать не могли. А вот получить сокрушительный ответ — это да. В начале 1915, вместо тяжёлого наступления в Карпатах против упёршихся австро-венгров, русская армия могла нанести удар по румынам — самому слабому члену вражеской коалиции. Кроме того, выступление Румынии против России автоматом ставило в российские союзники Болгарию. У той был к этому кровный интерес — возвращение южной Добруджи, захваченной румынами. Так что, румыны попадали в клещи с севера и юга. А затем, через территорию Болгарии, русской армии было недалеко до Константинополя и черноморских проливов.

На самом деле выступление Румынии на стороне Австро-Германии, да ещё в самом начале войны, было исключено. Прогерманская позиция короля не имела поддержки в обществе и правящей верхушке. Большинство считало, что воевать за Австро-Германию — это не в интересах Румынии. Определяющей была позиция Брэтиану: выждать, когда в войне точно обозначится победитель – и выступить на его стороне уже под конец войны. А пока Бухарест объявил себя нейтральным; австро-германское требование выступить на их стороне было отклонено. Формально по договору требовалось, чтобы нападающей стороной была Россия, но войну ведь начали Австрия с Германией. В сентябре 1914 старый король-германофил умер. Новый король не пытался продавливать какую-то свою линию.

Румыны в большинстве своём желали, чтобы побеждающей стороной оказалась Антанта. Антанта, видя такую предрасположенность, прилагала усилия по привлечению Румынии на свою сторону. В частности, были признаны претензии румын на Трансильванию. Среди соображений русского командования, бросившим свои войска в кровопролитную Карпатскую операцию, не последним было склонить Румынию к выступлению.

В самой Румынии сторонники Антанты начали шумную кампанию за как можно быстрое вступление Румынии в войну. К весне 1915 их кампания достигла апогея. Брэтиану стал намекать, что румыны выступят весной. И это время действительно было подходящим для выступления. Обстановка была вполне благоприятной: в войну против Антанты ещё не вступила Болгария, русский фронт проходил в Карпатах, держался сербский фронт, в войну за Антанту вступала Италия. И Трансильвания была очень слабо прикрыта.

Румынское выступление могло спутать все карты в австро-германских штабах. На 19 апреля (2 мая по н.с.) была назначено наступление на русском фронте под Горлицей. Там уже сосредоточилась ударная группировка под командованием Макензена. Австро-германцев ждал успех — они прорвут фронт и вынудят русские армии к Великому отступлению. Оставление противнику значительной территории и огромные потери станет тяжёлым потрясением для русской армии, правящих кругов и общества.

Наступление румын грозило не только потерей Трансильвании. В нём виделся стратегической обход с южного фланга всего Восточного фронта австро-германцев. Их единственным резервом была группировка Макензена. Других сил для быстрой переброски на угрожаемое направление не было. Наступление под Горлицей пришлось бы отменить. Предназначенные для него войска направились бы в Трансильванию. Русская армия получила бы передышку и подготовила наступление на Карпатском фронте.

В мае 1915 войну Австро-Венгрии объявила Италия. На новообразовавшийся фронт австрийскому командованию пришлось перебросить 5 дивизий с сербского фронта и 2 дивизии из Галиции. Всего итальянцы сковали 20 австро-венгерских дивизий. Ослаблением австро-венгров на своём фронте воспользовались бы сербы. Под ударами со всех сторон Австро-Венгрия могла потерпеть крах.

По румынской территории проходил единственный путь, по которому Германия переправляла оружие туркам. С выступлением Румынии эти поставки были бы перекрыты – и у англо-французских сил появился бы шанс таки переломить ситуацию в Дарданеллах.

В общем, если бы Румыния выступила весной 1915, это могло бы изменить Первую мировую войну, приведя к более быстрому поражению центральных держав. Война оказалась бы более короткой, менее кровопролитной и менее разрушительной для всех.

На самом деле правители Румынии исключали её выступление весной 1915. Сторонники немедленного вступления боялись, что Румыния может опоздать на войну и окажется ненужной. Но Брэтиану видел, что война ещё будет долго. Поэтому надо продолжать политику выжидания – пока не возникнут более выгодные условия. Один из знавших румынского премьера обрисовал его позицию так: «Обманем всех и вступим в войну под конец, чтобы только успеть на мирную конференцию как участник победившей коалиции».

Румыны кажутся хитрее итальянцев. Те ведь достаточно быстро всё согласовали с Антантой и, объявив войну, сразу начали наступление. Но итальянцы, вступая в войну, вовсе не рассчитывали, что им предстоят тяжёлые бои. Расчёт был на то, что австро-венгров намертво сковали русский и сербский фронты — и против итальянцев австро-венграм уже некого выставить. Румыны же видели, что весной 1915 австро-венгры ещё имели достаточно сильные резервы. В частности, их контрудары заставили отступить русские войска из Буковины. Сталкиваться с пока ещё сильным противником не входило в расчёты Бухареста.

Сценарий румынского выступления весной 1915 подразумевает спасение России. Ведь, роковую группировку Макензена отвлекли бы на себя румыны. Но как раз этого румыны никогда бы не сделали. До них дошли сведения о немецких войсках, появившихся в Карпатах — неподалёку от самой Румынии. Эти сведения особенно плохо подействовали на румын и их готовность выступить. Немецкой армии они боялись (да все её боялись). Сосредоточив весной 1915 свои силы под Горлицей, немцы совершенно исключили выступление румын. Те ведь понимали, что с этими германскими силами придётся тогда бороться ещё и им, а не только русским.

К концу 1915 г. армии центрального блока разбили Сербию. Высвободилось более 300 000 солдат, возник вопрос – куда их направить дальше? Среди прочего обсуждался и проект ударить в начале 1916 г. по Румынии. Это рассматривалось как упреждающий удар. Всё же было решено не добавлять ещё один фронт к уже и так имеющимся. Да и румыны поспешили в этот период принять вид полной лояльности к центральным державам.

В мае-июне 1916 наступил другой благоприятный момент для румынского вступления. Русские войска под командованием Брусилова нанесли тяжёлое поражение австро-венгерским армиям. В венгерском парламенте раздались призывы выйти из войны. В Бухаресте испугались, что со своей политикой выжидания они могут и прозевать момент.

Историк А. Керсновский писал: если бы румыны выступили сразу, то «положение австро-германских армий из критического стало бы катастрофическим, и при умелом использовании румынских возможностей нам удалось бы вывести из строя Австро-Венгрию». Но Брэтиану не был бы Брэтиану, если бы не похерил и этот момент. Вместо немедленного выступления он снова затянул переговоры. В Бухаресте не видели необходимости немедленного выступления. Не видели этого и в Петербурге — иначе махом приняли бы все требования румын (не собираясь их потом выполнять — в духе англо-французской дипломатии) — лишь бы румыны быстрее выступили.

Помимо дипломатических неувязок, А Керсновский добавляет румынам ещё один мотив отсрочить выступление – им надо было допродать австро-германцам всё, что ещё можно и уж после этого вступать с ними в войну. Так что, даже изворотливость Петербурга не ускорила бы румын. Но, если в мае-июне австро-германцы не знали как заткнуть дыры на русском фронте, то к сентябрю у них уже было что перебросить против румын. Достаточно быстро румыны были разгромлены.

Румынская катастрофа затронула не только румын. Всю тяжесть развалившегося румынского фронта пришлось взвалить на себя русской армии. С большими потерями она атаковала в Карпатах австро-венгров, чтобы оттянуть их силы на себя, облегчив положение румынского союзника. С других участков были сняты и переброшены в Румынию 36 пехотных и 13 конных дивизий — более 500 000 бойцов, четверть сил русской армии. Авральные перевозки огромного количества войск подвергли российские железные дороги тяжёлому напряжению. Есть мнение, что именно румынские перевозки довершили расстройство российского ж/д хозяйства в начале 1917. Из-за этого расстройства произошли перебои в снабжении Петербурга – что вызвало демонстрации, перешедшие в революцию.

В своей катастрофе, конечно, виноваты сами румыны. Но не только. А. Керсновский отмечает, что русское командование имело возможности предотвратить катастрофу — но упустило их.

Вообще, русское командование во главе с Алексеевым было против вовлечения в войну Румынии. Было понятно, что Румыния могла выставить слабовооружённую и неопытную армию, не обеспеченную ни боеприпасами, ни другими видами снаряжения. Обеспечение должно было идти за счёт русской стороны. В общем, слабый союзник принесёт скорее больше проблем, чем поможет.

К тому же своё выступление румыны обставляли неприемлемыми для России требованиями. Их претензия на Трансильванию и другие земли с румынским большинством была признана. Но Бухарест домогался большего – ещё и украинских и сербских земель. Подход англо-франков здесь был таким: соглашаться на все требы румын, обещать им всё, лишь бы затянуть их в войну. Просто они не собирались потом исполнять свои обещания, да и обещалось не своё. Было условлено после войны посмотреть — что там действительно можно откроить румынам. Подход России был иным – ведь требы румын её касались сразу и непосредственно. Среди прочего, Румыния требовала присылки русских войск в Добруджу – против болгар. Но прямое столкновение с болгарскими войсками было для России нежелательно.

Румыния просила прислать 5-6 русских корпусов, примерно 250 000 человек. Алексеев категорически отверг это «чудовищное домогательство». Он обещал 50 тысяч, но пожалел и их, послав 30 тысяч. Такие силы ничего не могли против начавшегося наступления центральных армий. А вот 250 000 могли вместе с румынами отбить наступление общего врага. Потом, под давлением наступившей катастрофы, русская ставка была вынуждена аврально отправить в Румынию гораздо больше войск.

Долгом генерала Алексеева было не отвергать «домогательства», а предвидеть возможность катастрофического развития, если не подкрепить румын заранее. Предвидеть, что их катастрофа неизбежно затронет и Россию. Интересы России требовали не разглагольствований, что он, де, не будет заниматься «тасканием для румын каштанов русскими руками». Интересы России требовали использования возможностей, что возникали с вступлением Румынии.

Из Румынии возможно было ударить в обход фланга всего австро-германского фронта. Русской Ставке надо было сразу и существенно подкрепить румын и согласовать с ними направление их главного удара — из Молдавии на северо-восток. Уже в начале наступления можно было выйти в тыл австро-венгерских армий и перехватить там немногочисленные карпатские проходы, поймать австро-венгров в мешок.

Существовала другая стратегическая возможность: ударить из Румынии на юг — по Болгарии. Такую возможность видели и боялись Гинденбург и Конрад – главнокомандующие противника. Её видел и глава русской стратегии Алексеев. В начале 1916 он сам выдвигал такую идею: румыны и русские с севера, салоникская армия союзников с юга, совместно брали Болгарию в клещи и выводили её из войны, затем освобождали Сербию. Этим же отсекалась и Турция. А затем объединённые войска Антанты наступали с Балкан на север.

Однако, западные союзники не пошли на согласование наступлений с юга и севера. Они энергично побуждали Румынию к выступлению, но в критический момент не оказали ей помощи. Салоникская армия генерала Саррайля провела в бездействии то время, когда русская армия истекала кровью в Карпатах, пытаясь оттянуть врага от румын.

Да и сами румыны вряд ли бы с охотой пошли на согласование стратегии. Они явно не хотели наступать на северо-восток или юг — туда, где пахло жареным, где ждало серьёзное столкновение с врагом. Их заботила только оккупация слабозащищённой Трансильвании.

Но, если Россия предоставляла румынам сильную поддержку – то она могла потребовать согласования планов. В обмен за присылку русских войск, Румыния должна была ударить из Молдавии на север — во фланг и тыл австро-венграм на русском фронте. Здесь румыны должны были сосредоточить свои главные силы, не менее 250 000 штыков. Надо было убедить румын: бессмысленно наступать где-то в Трансильвании, в изоляции от основного восточного фронта.

Но русская Ставка желала видеть в выступлении Румынии не возможности, а лишь невыгоды, вроде растяжения и без того огромного фронта. Алексеев был против вступления Румынии. А когда румынского союзника ему всё же навязали, генерал занял к нему индифферентно-игнорирующую позицию. Русская Ставка отстранилась от всякого участия в разработке румынской стратегии. Предоставленные сами себе румыны распорядились очень плохо.

Вступление Румынии давало русской Ставке возможные ключи к победе. Наступление из Молдавских Карпат или Добруджи могли быть стратегически успешными. Но фланговое положение Румынии так и не было реализовано. Ставка предпочла продолжать кровавые и уже безрезультатные наступления в Галиции. Алексеев пожалел для румынского фронта 5 русских корпусов в августе 1916. В декабре пришлось направить 15 корпусов, но уже без всякой пользы. России и русской армии дорого обошлось его недомыслие.

Надо было либо сразу решительно подкрепить румын, либо вовсе не допустить их вступления. Русский генштаб и правительство с МИДом противились их вступлению – надо было быть упорнее. Если бы удалось добиться невступления — это было бы лучше для всех.

Ведь на самом деле, вступление Румынии только затянуло войну – вопреки надеждам Парижа и Лондона, подтолкивавших румын к вступлению. Быстрая и сокрушительная победа над Румынией подняла было приунывший дух народов центрального блока. Германия укрепилась в уверенности в конечной победе. В оккупированной Румынии немцы выкачали миллион тонн нефти, реквизировали два миллиона тонн зерна. И поднятый дух и полученные материальные ресурсы были жизненно необходимы для того, чтобы Германия могла продолжать войну вплоть до осени 1918 г.

В современной Румынии тоже есть мнение: лучше было не ввязываться в 1916 в войну, стоившую тяжелейших потерь, а сохранить нейтралитет. Австро-Венгрию всё равно ждал крах и развал – в 1918 румыны взяли бы Трансильванию и без войны, не потеряв ни одного солдата, не потерпев никаких разорений. Возможно, так же было бы с Россией и Бессарабией.

Вот только в 1916 румыны очень хотели вступить в войну, они ведь тогда не предвидели от этого тяжёлых последствий. Удержать их от вступления могло только противодействие этому России. Но вступление Румынии продавливали англо-франки, и их давления русская сторона не могла выдержать. В отношениях между Парижем, Лондоном и Петербургом зависимым был Петербург. Да и русское командование несколько расслабилось после брусиловского успеха. От австро-германцев уже не ожидалось способности быстро отреагировать на румын. Была также ложная надежда, что болгары скованы на юге Салоникским фронтом союзников. Поэтому нехай румыны вступают, и поддержки им не надо… Как и весной 1915, Ставка и Петербург оценивали положение уверенно, не подозревая, что катастрофический поворот уже в нескольких шагах.

В общем, катастрофа была неотвратима.