Владимир Павленко
«Китайский» формат C5 + C – инструмент строительства в регионе совместной архитектуры связей, выступающих скрепами Евразии. Он направлен против попыток вмешательства в дела и интересы стран региона, которые во многом общие, внешних по отношению к нему сил. Если он и является вызовом, то «американскому» формату C5 + 1, который на самом деле угрожает национальным интересам нашей страны, и не ровен час, столкнуться со всем этим может прийтись уже ближайшей осенью.
12 мая в административном центре центрально-китайской провинции Шэньси в редком для современной реальности очном формате прошла вторая встреча глав МИД Китая и республик Средней Азии, формат C + C5. В связи с этим необходимо напомнить, что первая такая встреча проходила в июле прошлого года в онлайн-режиме и, как и нынешняя, состоялась по инициативе китайской стороны. Следует также подчеркнуть и то, что появление данного формата является как отражением сложной ситуации в Афганистане и вокруг него, так и отвечает на попытки США и Запада затормозить региональные интеграционные процессы, связанные с ЕАЭС и ШОС. Участниками евразийского объединения с Россией являются Казахстан и Киргизия, Узбекистан обладает в нем статусом наблюдателя и не исключает вступления в ЕАЭС; все среднеазиатские республики, кроме Туркменистана, входят в ШОС, и важность этого объединения выходит далеко за пределы региональной экономики. Наличие у среднеазиатских стран в рамках этой организации прочных связей с Россией и Китаем превращает их в срединную часть некоей евразийской «оси», очень существенно влияющей на безопасность региона. Кроме того, Казахстан, Кыргызстан и Таджикистан входят в ОДКБ — а это уже непосредственно военно-политический блок под эгидой России. Очень важно и то, что в июле нынешнего года ожидается пролонгация базового российско-китайского Договора о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве, который, будучи подписанным в 2001 году, сформировал фундамент для ШОС. В него, скорее всего, будут внесены изменения, примиряющие внеблоковый характер двусторонних отношений с продолжающимся сближением Москвы и Пекина в военной и военно-технической сфере. Создание ШОС датировано тем же 2001 годом, а основополагающая Хартия, наделяющая организацию функциями защиты региональной стабильности и безопасности, появилась в 2002 году, после ратификации упомянутого базового российско-китайского договора.
В 2011 году формирующееся в Средней Азии региональное статус-кво попытались нарушить американцы, учредившие формат С5 + 1 с участием своим и всех пяти местных республик. Следует подчеркнуть, что именно тогда в Вашингтоне заговорили о некоем транзитном маршруте, повторяющем конфигурацию Великого Шелкового пути, привязав его к географическому и политическому Западу. В него сразу же внедрили проекты CASA-1000 и ТАПИ — соответственно переброски электроэнергии с ГЭС Киргизии и Таджикистана в Афганистан и Пакистан и строительства проходящего через регион газопровода ТАПИ из Туркменистана в Индию. Забегая вперед, отметим, что встречные действия России и Китая в значительной мере ослабили базу этих американских начинаний, и тупик, в котором они оказались, вполне наглядно показывает внешние подрывные истоки скоротечного недавнего конфликта между Бишкеком и Душанбе за воду и электричество. Раздувание американцами любых противоречий в регионе — это своеобразный вызов Москве и Пекину, который делается в отместку за ограничение военного присутствия США. С закрытием базы Манас в бишкекском аэропорту и пресечением американских попыток обосноваться в Таджикистане в экспертном сообществе связывают «заброс удочек» Вашингтоном по размещению в регионе части военного контингента США, выводимого из Афганистана; официальный Ташкент уже ответил жестким опровержением распространяемых «утечек».
Об этом особо не говорится, но «благодатную» почву для американских попыток закрепиться в регионе в свое время сыграли китайский изоляционизм во времена правления Ху Цзиньтао и двусмысленная позиция России в бытность «первым лицом» Дмитрия Медведева. Всем памятна и серия цветных революций, прокатившихся по Ближнему и Среднему Востоку при нашем пассивном созерцании этих процессов, и то, как на откуп Западу сдавали Ливию. Поэтому в среднеазиатских столицах тогда решили не испытывать судьбу и ответить на «ухаживания» Вашингтона. В 2012 году поменялась власть в России, а затем в Китае, и две величайшие евразийские державы начали последовательное сближение, подкреплявшееся поиском альтернатив американскому вмешательству в центре Азии. И надо понимать, что это — регион, исключительно важный с точки зрения транспортных коммуникаций между востоком и западом Евразии, богатый полезными ископаемыми, приближенный к такой болевой точке, какой для Пекина является Синьцзян. Известно, что ситуацию в нем США пытаются превратить в таран против суверенитета, территориальной целостности и стабильности КНР. Это к востоку от Средней Азии. В северном же направлении через регион можно оказывать геополитическое давление и на Казахстан с дальнейшим выходом в самый центр России — к Уралу и Западной Сибири.
Мечеть в Хотане. Синьцзян-Уйгурский автономный район Китайской Народной Республики
Colegota
Именно на этом фоне американской экспансии на периферии постсоветского пространства, в 2013 году новый китайский лидер Си Цзиньпин провозгласил стратегию «Пояса и пути», «встречную» по отношению к американским действиям, причем показательно выдвинул эту инициативу в ходе визита в Казахстан. А с начала 2015 года заработал ЕАЭС, и у Москвы и Пекина появились планы стратегического сопряжения двух проектов, формой которого было избрано Большое Евроазиатское партнерство. И поскольку именно с этого момента в центре Азии у США забуксовали перечисленные выше континентальные инфраструктурные проекты, противостояние с Большой Евразией было перенесено в зону морских лимитрофов, туда, где реализуется прибрежная часть «Пояса и пути» — «Морской Шелковый путь XXI века». Эквивалентом противодействия, которое навязывается Китаю, но также и России, служат попытки дестабилизации Пакистана, эрозия АСЕАН со спекуляциями на противоречиях отдельных стран с КНР (Вьетнам, Филиппины) и КНДР (Малайзия), а также на кризисной внутриполитической ситуации (Мьянма). С помощью «управления этими конфликтами» Вашингтон рассчитывает добиться постановки этой сугубо экономической организации в фарватер своей военно-политической стратегии. Именно для этого и с активным и ревностным участием реваншистских правящих кругов Японии провозглашена «индо-тихоокеанская стратегия», вовлекающая в орбиту противостояния с Пекином Индию, которая ведет себя в полном соответствии с двойственностью своего языкового самоопределения, распространяемого на геополитику. Сегодня в интерпретации националистических властей Дели она выглядит как союз с США при одновременном сохранении отношений с Россией. В том числе в рамках БРИКС и ШОС, с тем чтобы при обострении с Пекином использовать в своих интересах миротворческий потенциал этих международных организаций. Чего опасается индийское руководство — понятно. Похоже, что оно намерено уступить американским притязаниям на поддержку своих авантюр вокруг Тайваня, в которые США, помимо сателлитов по четверке Quad, втягивают таких членов НАТО, как Францию и Великобританию, а в перспективе — еще и Германию с Нидерландами. И при этом избежать «второго фронта» на индийско-китайской границе, где существуют как минимум три узла противоречий. Не считая застарелого индийско-пакистанского конфликта, в рамках которого Исламабад медленно и незаметно перешел из американской в китайскую сферу влияния.
Без этого экскурса в ближайшую историю региона, а также в хитросплетения существующих здесь альянсов и противоречий трудно выработать отношение к китайской стратегии в отношении Средней Азии. Ибо всегда будет велик соблазн поэксплуатировать фобии позднесоветского периода, представив интересы КНР в регионе «экспансией» в сферу «жизненно важных интересов России». Этим регулярно и с усердием, достойным лучшего применения, занимаются либеральные политики и СМИ, а широкая публика не всегда и не во всем отдает себе отчет, что подобная «картинка событий» — сугубо в интересах США. Яркий пример — вывод американских войск из Афганистана, после которого, скорее всего, многолетняя гражданская война в этой стране совершит деструктивный поворот, чреватый приходом к власти экстремистских группировок и последующей их экспансией на восток — к границам китайского Синьцзяна и на север, в пределы постсоветских республик. Общие интересы России и Китая требуют такую угрозу купировать на обоих направлениях, и не случайно глава МИД КНР Ван И на днях подверг критике американское решение о выводе войск, подчеркнув, что оно нанесло ущерб процессу внутреннего примирения в Афганистане, отбросив его назад. Отмечая, что «соседние с Афганистаном страны должны усилить взаимодействие, выступить единым фронтом и предпринять скоординированные действия», руководитель китайской дипломатии особо акцентирует «должную роль» ООН. И он также обращает внимание на эту ситуацию партнеров по ШОС, из чего следует, что Китай в своих действиях основывается на международном праве и не выходит за рамки баланса интересов, установленных в рамках этой организации.
О чем договорились в Сиане? Две основные темы — региональное сотрудничество и совместная борьба с пандемией. Важнейшее место, как и следовало ожидать, отведено вопросам грузового транзита. Состыковка железнодорожных и автомобильных дорог, авиационных маршрутов, упрощение логистики и пограничных процедур, вплоть до создания многочисленных «зеленых коридоров». Совместные механизмы регионального сотрудничества — форумы, семинары, выставки, ярмарки, обмен опытом и технологиями. В том числе в сфере урбанистической политики, а также возрождения и развития малых городов и сел, что, нужно заметить, весьма актуально и для современной России. Новые точки роста, включая связи между городами-побратимами, причем в зависимости от местных структур производства и национальных особенностей. Поскольку среднеазиатские республики — мусульманские, то понятно, что речь идет об их связях с соотечественниками, проживающими в Синьцзяне, где, как и в Афганистане, представлены практически все народы Средней Азии. Очевидно, что китайские власти в таком сотрудничестве видят не конспирологическое «внешнее проникновение», а ресурс стабилизации в Синьцзян-Уйгурском автономном районе (СУАР), а также инструмент формирования международного общественного мнения о происходящем в автономии, отличного от подрывной пропаганды Запада. Далее. Очень важным представляется распространение на Среднюю Азию китайского опыта противодействия бедности и борьбы с нищетой; это весьма актуально и отнюдь не только для пяти республик региона, но и для всего постсоветского пространства.
Антикитайская акция протеста уйгуров у Белого дома. Вашингтон
Слово «безопасность» в Совместном заявлении применено только один раз и лишь в преамбуле, без привязки к конкретике пунктов. Это и понятно: данный вопрос — прерогатива существующих союзов — ОДКБ и ШОС, компетенцию которых никто дублировать не собирается.
Суммируем. «Китайский» формат C5 + C — инструмент строительства совместной региональной архитектуры связей, выступающих скрепами Евразии. И он направлен против попыток вмешательства в дела и интересы стран региона, которые во многом общие, внешних по отношению к нему сил. Если он и является вызовом, то «американскому» формату C5 + 1, который на самом деле угрожает национальным интересам нашей страны, и не ровен час, столкнуться со всем этим может прийтись уже ближайшей осенью; вероятность победы «Талибана» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) на пространстве к югу от Средней Азии достаточно велика и не сулит ничего хорошего политическим режимам республик, чья внутренняя устойчивость экспертным сообществом оценивается как проблематичная, а состояние границ — как излишне прозрачное. И нет сомнений, что, просчитывая подобную перспективу, Москва и Пекин выработали и осуществляют если не общую, то тесно согласованную интеграционную стратегию, цель которой можно условно выразить лозунгом «Евразия — для евразийцев».
Свежие комментарии