Владимир АБАРИНОВ

Тайная история русских жен гитлеровского наместника в Норвегии Видкуна Квислинга.

Часть первая

 

Александра Воронина в 1924 году в Париже. Она позирует с сигаретой, однако в жизни не курила (PICTURE COLLECTION/NATIONAL LIBRARY OF NORWAY)

Имя Видкуна Квислинга стало нарицательным обозначением предателя и коллаборациониста. Выходец из древнего норвежского рода, сын пастора, он пошел по военной стезе, дослужился до звания майора, в 1931-1933 годах был министром обороны Норвегии, а затем сделал ставку на национал-социализм и в апреле 1940 года, в дни немецкого вторжения в страну, оказавшую отчаянное сопротивление оккупантам, объявил о государственном перевороте. В качестве нового главы правительства Квислинг призвал соотечественников сложить оружие. Соотечественники не подчинились – норвежское сопротивление было одним из самых эффективных в оккупированной Европе.
Ввиду явной непопулярности Квислинга его кабинет просуществовал всего пять дней, после чего был распущен Гитлером. Лишь в феврале 1942 года, после наведения оккупационными войсками относительного «порядка» в Норвегии, Квислинг получил пост исполняющего обязанности главы правительства при немецком рейхскомиссаре Йозефе Тербовене. Норвежцы всей душой возненавидели своего «фёрера», как на норвежский лад называл себя он сам. 9 мая 1945 года Квислинг был арестован, предстал перед судом по обвинению в государственной измене и в октябре того же года расстрелян.
Сегодня почти забылось, что в молодости Квислинг был тесно связан с Россией и по службе, и по обстоятельствам личной жизни.

Короткое детство

Родители звали ее Асей. Александра Воронина родилась в 1905 году в Севастополе в семье частнопрактикующего врача. Когда ей еще не было трех лет, семья переехала в Ялту – город, наполненный теплом, светом и морем, в котором почти круглый год отдыхало изысканное общество. Семейство было небогатое, но, как писала на склоне лет Александра, она чувствовала себя окруженной любовью и заботой, хотя мать, Ирина Теодоровна, никогда не выставляла напоказ своих чувств к дочери. Ася была единственным выжившим из пяти младенцев, которых родила ее мать.
Бабка Александры по материнской линии вела свой род от самого Рюрика. Она была замужем за Теодором фон Коцебу, представителем немецкой фамилии, осевшей в России во время наполеоновских войн и внесшей заметный вклад в русскую культуру, науку, дипломатию. Дед Александры по отцовской линии был православным священником, а его брат – помещиком в Бессарабии. В конце XIX века на фамильных землях обнаружилось нефтяное месторождение, и семья, и без того небедная, разбогатела.
По прошествии многих лет Александра пыталась найти корни родительского разлада и приходила к выводу, что они кроются, с одной стороны, в неудачных беременностях матери, а с другой – в веселом и беззаботном нраве отца. Он был авантажный мужчина, бонвиван, любил компании, нравился женщинам. Нефтяные доходы позволяли ему не слишком напрягаться на работе, зато работа предоставляла идеальный предлог для отлучек из дома: срочный вызов к пациенту.
Вскоре после начала Первой мировой войны Воронины перебрались в Харьков. Харьковским губернатором был в то время родственник Ирины Теодоровны – камергер Митрофан Катеринич, лихой гусар, сделавший карьеру на земском поприще. Для отца Харьков был городом студенческой юности, для Аси – неприятным контрастом с солнечной и тихой Ялтой. Асю отдали в женскую гимназию-интернат. Отец ее работал в то время в частной клинике для состоятельных пациентов, мать окончила курсы медсестер и работала бесплатно в военном госпитале. Внесла свою лепту в заботу о раненых и Ася: после уроков она читала им вслух книжки и писала под их диктовку письма.
Наступил день, когда отец исчез из Асиной жизни навсегда. Она так и не узнала, что с ним произошло.
А тут и революция грянула. Условия жизни изменились до неузнаваемости. Харьков стал столицей советской Украины. Улицы заполнили амнистированные уголовники, солдаты, оставившие поля сражений, и невесть откуда взявшиеся матросы.
В июне 1919 года Харьков был освобожден от большевиков частями Добровольческой армии генерала Деникина. Ирина решила не искушать судьбу и ехать в Крым. Путешествие в битком набитой теплушке запомнилось Александре на всю жизнь. В финале изнурительной поездки они застали панику беженцев: красные только что форсировали Перекоп.
В измученной и сбитой с толку Ирине проснулись патриотические чувства – она отказалась от идеи эмигрировать, хотя в Румынии и Франции у нее были родственники, и приняла решение возвращаться в Харьков. Александра на всю жизнь запомнила ее аргументы: «Как мы можем бросить родину, свой народ и скитаться, как бродяги, на чужбине? А потом, быть может, твой отец как раз сейчас пытается найти нас в Харькове». Последняя фраза звучала для Аси особенно убедительно.
Излишне говорить, что обратное путешествие оказалось еще более мучительным. Харьков в декабре 1919 года снова перешел под контроль красных. В городе развернулась кампания террора. Квартира Ворониных оказалась взломана и разграблена, комнаты конфискованы. Их заняла кабаретная дива, которой покровительствовал некий комиссар. Матери и дочери пришлось ютиться в комнате няни. Однажды дива решила, что и эта комната ей нужна. Вернувшись вечером домой, Ася не нашла там ни матери, ни мебели, ни вещей. Соседи рассказали ей, что днем заявились вооруженные солдаты, арестовали мать и увезли ее вместе с жалкими пожитками на грузовике неизвестно куда. Ася бросилась к бывшему дворнику, ныне председателю домкома, и тот нехотя назвал ей адрес казенного дома, куда перевезли Ирину вместе с имуществом. Она нашла мать с мебелью и узлами в углу громадного зала. Сквозь окна с выбитыми стеклами в помещение падал снег, стены покрылись изморозью. Наутро Асе удалось пробиться на прием к комиссару-женщине, которая оказалась не лишена сердца. Позвонив куда-то по телефону, она сказала девушке: «Все нормально, детка. Можешь забирать свою маму и возвращаться домой». Комиссар в юбке оказался посильнее покровителя певички.
Асе было 16, но детство ее кончилось бесповоротно. Отныне она должна была заботиться о себе и о своей матери.
Страшной зимой 1921/22 года жизнь в Харькове едва теплилась. Школы, банки, рынки были закрыты, в городе не было никакого общественного транспорта, в жилых домах – ни газа, ни воды, ни электричества. Свирепствовали болезни. Но самым тяжким испытанием был голод.
Неожиданно Александре повезло: власти объявили набор служащих со знанием иностранных языков для работы с представительствами зарубежных организаций. Ася с детства владела французским и немецким и вскоре после подачи анкеты получила место в Помголе – Центральная комиссия помощи голодающим при ВЦИК. Это было неслыханной удачей.
Сотрудникам Помгола было строжайше запрещено вступать в контакт с иностранцами. За прибавку к скудному пайку Ася по окончании рабочего дня оставалась на 2-3 часа дежурить на телефонном коммутаторе – отвечать на звонки с мест, принимать телефонограммы.

«Он ужинает каждый день!»

Именно в один из таких вечеров произошла ее первая встреча с молодым, высоким, стройным голубоглазым блондином в костюме отличного сукна и кроя, каких она давно уже не видела в Харькове. Это был Видкун Квислинг. Капитан норвежского Генерального штаба, Квислинг уже бывал в России – в 1918 году он служил военным атташе Норвегии в Петрограде, а затем, когда посольство было переведено в Хельсинки, исполнял те же обязанности там. На сей раз он прибыл в Россию в качестве представителя Нансеновского комитета – международной неправительственной организации помощи голодающим России, которую создал и возглавил знаменитый норвежский полярный исследователь Фритьоф Нансен.
Асе Ворониной было в ту пору 16 лет. Она находилась в том возрасте, о котором Пушкин сказал: «Пришла пора – она влюбилась». Сама она описывала случившееся французским выражением coup de foudre, что в буквальном значении переводится как «удар грома», а в переносном – как «любовь с первого взгляда». Он попросил «барышню» отправить телеграмму. Она ответила, что по телефону это никак не возможно – нужно идти на телеграф.
Через несколько дней он снова появился в телефонной комнате. На сей раз он представился и сказал, что пришел, потому что ему нужно практиковаться в русском. «Да разве вам не с кем практиковаться? – удивилась она. – Все вокруг только по-русски и говорят». «Это правда, – сказал он. – Но люди, с которыми я встречаюсь, – это представители советского правительства, и я обязан говорить с ними на своем родном языке через переводчика. Они даже не знают, что я говорю по-русски. После ужина я обычно гуляю. Если позволите, я буду приходить сюда, когда заканчивается ваше дежурство, и провожать вас домой». Она позволила, подумав про себя: «Боже мой, он ужинает каждый день!»
Он провожал ее остаток зимы, весну и лето, а в конце лета сделал предложение. Все произошло чрезвычайно быстро и совершенно буднично. Видкун торопился. Его миссия в России подошла к концу. Ему предстояло вернуться на службу в Генеральный штаб. В то время в России зарегистрировать брак не составляло ни малейшего затруднения. Накануне Асе исполнилось 17 лет. Мать подарила ей по такому торжественному случаю единственные остававшиеся в доме сокровища: поваренную книгу Елены Молоховец «Подарок молодым хозяйкам» и набор серебряных ножей и вилок для фруктов, в котором не хватало одного куверта из шести.
Молодожены впервые сели вместе за обеденный стол в Москве, в гостинице «Савой», где они остановились по пути в Норвегию. В это трудно поверить, но за все время своего знакомства с Асей Видкуну ни разу не пришло в голову пригласить ее на обед или хотя бы на завтрак. Такова была его натура: он умел быть нежным, говорить о возвышенных предметах, но о том, чтобы попросту накормить любимую, не думал. Однажды в Харькове, приглашая ее на прогулку в парк, он предложил: «Давай устроим пикник – возьмем бутерброды и съедим их на свежем воздухе». А когда она виновато сказала, что не может принести бутерброды, потому что дома нет никакой еды, он сказал: «Ну что ж, тогда погуляем просто так».
После ужина им предстояло новое испытание – первая брачная ночь. Они сидели в ресторане почти до закрытия. От непривычно обильной еды у Аси разболелся живот, а потом добавилась и головная боль. Когда поднялись в номер, она сказала, что плохо себя чувствует. «Ложись в постель и усни, – сказал ей муж с видимым облегчением. – А я лягу здесь». И он показал на диван в гостиной. Размышляя над поведением Видкуна в тот вечер, Александра предполагала, что он, сын священника, возможно, считал их брак не вполне законным без венчания. А может быть, у него, как и у нее, не было сексуального опыта, хотя он и был вдвое старше ее. Они обвенчались по лютеранскому обряду в Риге.

Золотая клетка

Медовый месяц они провели в дороге: Петроград, Рига, Хельсинки, Стокгольм и, наконец, Кристиания, как назывался тогда Осло. Вскоре после того, как Квислинг вернулся к работе в Генеральном штабе, Российское телеграфное агентство (РОСТА) опубликовало сообщение о том, что с голодом в советской России покончено, собран прекрасный урожай, а потому деятельность всех иностранных организаций по оказанию помощи голодающим на ее территории прекращается. Фритьоф Нансен никак публично не комментировал это решение, но еще до заявления РОСТА просил Квислинга телеграммой после отпуска на родине вернуться в Россию на несколько месяцев. Как показали дальнейшие события, прав оказался Нансен: уже в октябре того же 1922 года вместо упраздненного Помгола был образован Последгол – Центральная комиссия по борьбе с последствиями голода. Правительство РСФСР попросило Нансена продолжить его деятельность.
Александра о переписке Квислинга с Нансеном ничего не знала. Проводив поутру на работу мужа, она оставалась одна в большой, неуютной квартире. После уборки она выходила на улицу и гуляла по главному проспекту Осло – Карл Йохансгате. Денег у нее не было, поэтому она только глазела на витрины магазинов и на прохожих.
И каждый день в один и тот же час длинный черный лимузин проезжал по улице. На переднем бампере у него красовался номерной знак, состоящий из единственной цифры – «1». На заднем сиденье в нем, всегда один, сидел похожий на испанца грустный смуглый господин. Он тоже обратил внимание на молодую красивую женщину. Они стали раскланиваться. Он едва заметно улыбался, приподнимая свою шляпу. Однажды она описала Видкуну этот безмолвный обмен любезностями и спросила, кто этот печальный пассажир. Оказалось – король Норвегии Хаакон VII. Квислинг сделал ей замечание: зачем она заглядывается на чужих мужчин? «Да что ж в этом плохого? – удивилась она. – К тому же это твой король!» «Да, но ведь ты не знала этого, – возразил он. – Для тебя он был просто посторонним мужчиной». Вскоре после этого разговора Квислинг с супругой получили приглашение во дворец, и Александра познакомилась с монархом.
Перед Рождеством она сказала мужу, что, кажется, ждет ребенка. Его, однако, известие нисколько не обрадовало. «Надеюсь, ты ошибаешься», – сказал он. «Что ты имеешь в виду?» – спросила она, не веря своим ушам. Он объяснил, что у него настолько ответственная работа, а будущее столь непредсказуемо, что заводить детей сейчас было бы безответственно. Лучше всего выкинуть эту мысль из головы – даст бог, обойдется. А нет – тогда придется подумать о надлежащих мерах.
В феврале 1923 года Квислинг наконец сообщил жене, что они возвращаются в Харьков. Ася была счастлива. В Москве они задержались: у Видкуна были дела. Однажды он сказал ей, что она записана на прием к врачу. На ее недоумение он ответил, что ребенка ни в коем случае нельзя рожать в России – доктор посмотрит, можно ли безболезненно и безопасно избавиться от плода. Сказано это было тоном, не терпящим возражений. Очнувшись от анестезии, Ася услышала, как сквозь вату, голос медсестры: ребенок был девочкой.
Мать жила все в той же няниной комнатке. Встреча с ней оказалась мучительной для Аси. За полгода жизни в Европе она отвыкла от российской нищеты. Мать уверяла ее, что теперь стало куда легче, что благодаря НЭПу появились богатые люди, а вместе с ними и работа, а она слушала и не могла вымолвить ни слова – в горле стоял горький ком.
Квислинги разместились в той же квартире на втором этаже особняка Балабановых, где прежде жил один Видкун. У них появились кухарка и горничная – обе, как известно теперь, шпионили за супругами. Еще в октябре 1921 года был издан секретный приказ ВЧК «О чекобслуживании иностранцев», в котором утверждалось, что сотрудники зарубежных благотворительных организаций, пользуясь правом беспрепятственного проезда и дипломатическими привилегиями, собирают разведданные, привлекают к своей деятельности «враждебные антисоветские элементы» и скупают ценности для последующего вывоза за рубеж. В отношении Квислинга последнее утверждение соответствовало действительности.
Вскоре после возвращения мать обратилась к Асе с просьбой помочь трудоустроить одну девушку. Она рассказала, что к ней приходила женщина, которую Ася, возможно, помнит – ее фамилия Пасешникова; до революции она стирала Ворониным белье и делала грязную работу на кухне. Так вот, устроить требуется ее дочь. Ася не знала, что прачка, попросив ее мать об одолжении, фактически припугнула ее. Пасешникова дала понять, что знает, что Ирина – родственница бывшего губернатора Катеринича и что в случае отказа об этом могут узнать и в ЧК. Ася сказала, что поговорит с мужем, но сначала хочет видеть девушку. Через несколько дней в ее доме появилась Мария Пасешникова – Мара, как звали ее близкие, – высокая брюнетка 20 с лишним лет. Ася как раз поила чаем друзей. После нескольких фраз о том, о сем Мара сказала, что хотела бы работать на прежнем Асином месте – на коммутаторе Помгола.
Место она получила.
В мае Видкун сказал Асе, что собирается в поездку по голодающим районам, а ей с матерью он устроил места в крымском санатории. В ее отсутствие у него и завязался роман с Марой.

Двоеженец

В сентябре подошел срок уезжать из России. На вокзале их провожали Асины друзья и сотрудники Помгола. Были даже почетный караул и духовой оркестр.
Теперь они ехали в Париж через Польшу и Германию. Когда поезд приближался к французской границе, Квислинг завел с женой непонятный разговор.
«Послушай, Ася, – начал он. – Я должен поговорить с тобой. Ты еще очень молодая. Впереди у тебя такая долгая жизнь. Тебе еще многому надо учиться. Я решил, что тебе совершенно необходимо окончить университет и приобрести профессию. Но сначала я хочу послать тебя в частную школу-интернат для девушек из хороших семей – в Швейцарию или, может, в Англию...» «Постой, – перебила его Александра. – Почему в Англию или Швейцарию? Почему я не могу учиться дома в Осло?» «Потому что я хочу развестись с тобой», – сказал он абсолютно ровным, бесстрастным тоном. «Что ты имеешь в виду?» – «Мы должны развестись».  – «Но почему, бога ради? Скажи мне правду, скажи причину!» Она задыхалась, а он говорил с убийственным спокойствием: «Я хочу развода, потому что ты слишком молода для меня. Другой причины нет. Поверь мне, придет время, и ты поймешь, что так будет лучше для нас обоих».
В парижском отеле он сказал ей, что Нансен просит его поработать на Балканах, на сей раз по оказанию помощи русским беженцам, и он хочет, чтобы до его возвращения она оставалась в Париже. «Я обещаю позаботиться о тебе, – сказал он. – А пока давай поищем приличный пансион». Он полистал телефонную книгу и сообщил, что как будто нашел подходящий вариант. Впоследствии Александра пришла к выводу, что Квислинг нашел и снял комнату в пансионе заранее. В том, что он хорошо подготовился к поездке, не может быть никакого сомнения. Дело в том, что перед отъездом из Харькова он оформил удостоверение на имя сотрудника миссии Нансена Мэри Квислинг. На удостоверении фотография Мары Пасешниковой. «Предъявительница сей карточки норвежская подданная и владеет норвежским дипломатическим паспортом», – гласит запись в удостоверении. За Фритьофа Нансена расписался сам Квислинг. К удостоверению прилагалось письмо представителя советского правительства в Украинской Республике Чубарова с указанием всем агентам ГПУ и другим органам власти оказывать содействие супруге капитана Квислинга. Эти документы хранятся в Государственном архиве Норвегии.
Автор книги «В тени Квислинга» Кирстен Сивер считает, что охранная грамота Чубарова не могла быть получена, если бы Мара сама не была агентом ГПУ: украинские власти прекрасно знали, что Квислинг женат не на ней, а на Александре. По предположению исследовательницы, Мару взяли на работу в Помгол специально с целью обольщения Квислинга. Существуют косвенные указания на то, что этот эпизод был частью знаменитой операции «Трест», в ходе которой советской контрразведкой была создана фиктивная подпольная организация монархистов, будто бы действующая на территории России. (Постепенно «Трест» вышел из-под контроля своих создателей, и тем ничего не оставалось, кроме как свернуть операцию. Но это уже другая история, в свое время подробно рассказанная «Совершенно секретно» 2003, №№1–3).
Будучи уполномоченным Нансена по работе с русскими беженцами на Балканах, Квислинг контактировал с белоэмигрантскими вождями и в этом качестве был весьма интересен ГПУ

Тайная история русских жен Видкуна Квислинга, гитлеровского наместника в Норвегии.

Окончание

 

NATIONAL LIBRARY OF NORWAY. PICTURE COLLECTION

Мы расстались с Квислингом и его женой Александрой в парижском пансионе на бульваре Распай, где капитан снял комнату для юной супруги, с которой решил развестись. В тот момент она не знала, что за два дня до их отъезда из Харькова Квислинг выправил удостоверение на имя г-жи Мэри Квислинг, в котором было сказано, что его предъявительница – сотрудник организации Нансена, норвежская подданная и обладатель дипломатического паспорта. Документ предназначался для новой пассии Видкуна, Марии Пасешниковой. Александра (Ася, как звали ее друзья и родные) на свою беду сама познакомила их.   

Предательство

В комнате пансиона состоялось прощание. Они сидели некоторое время молча, затем Квислинг вынул что-то из кармана: это был Асин паспорт и 25 долларов – ее денежное содержание за месяц вперед. Его последние слова были похожи на телеграмму: «Не беспокойся. Все будет хорошо. До свидания, ребенок». (Такое ласковое прозвище он ей дал.) Она не успела ничего ответить – так поспешно он ушел.
Ася осталась одна. Она сидела неподвижно на стуле, даже не сняв пальто, несколько часов, покуда не стемнело. В большом чужом городе у нее не было никаких знакомых. Пришла горничная и позвала ее за табльдот – все постояльцы уже собрались, не хватало только ее. Ася просила извиниться – у нее болит голова, и есть она не хочет. «Я чувствовала, – пишет она, – что во мне сломалась какая-то жизненно важная пружина».  
Она подошла к окну, долго смотрела вниз, на кроны каштанов, освещенные уличным фонарем. На самом деле это было не окно, а застекленные створки двери, ведущей на узкий балкон с очень низкой решеткой: один шаг – и все проблемы решены. В конце концов Ася в полузабытьи открыла свой красивый чемодан, нашла там ножницы, бритву и полотенца, легла в постель и вскрыла себе вены на обеих руках.
Ее спасли: горничная решила наведаться к Асе, та не открыла на стук, и горничная подняла тревогу. Неколько дней Ася находилась в полубессознательном состоянии: потеряла много крови. Потом стала спускаться в столовую. Заботу о ней взяла на себя одна из пансионерок, немолодая дама польского происхождения. После нескольких прогулок (дама знала Париж, как свои пять пальцев) наперсница спросила, не пожелает ли Асин друг нанять ее за скромную плату в качестве dame de compagnie – компаньонки. Ася написала мужу, и тот согласился, но, как выяснилось впоследствии, ни разу не заплатил оговоренную сумму, а дама из деликатности не обращалась к Асе с вопросами.
Когда подошел срок, Видкун (он теперь работал в том же качестве, представителя Нансена, на Балканах) перевел хозяйке пансиона деньги за комнату и стол, но не прислал Асе обещанных скромных средств на личные расходы. В конце концов она вынуждена была занимать у своей компаньонки на метро и зубную пасту. Однажды в саду Тюильри он не нашла свободной скамейки и присела на один из стоявших в тени стульев. Ася не знала, что стулья эти платные. Когда женщина, сдающая стулья напрокат, потребовала платы и стала громко стыдить Асю, Ася, у которой не было ни гроша, сняла с пальца украшенное драгоценными камнями обручальное кольцо. Но владелица стульев побоялась взять дорогую вещь и лишь махнула рукой: «Нет-нет, иди, куда шла».
Однажды поздним ноябрьским вечером, когда Ася уже лежала в постели, в дверь пансиона позвонили, она услышала голоса на лестнице. Пансион засыпал рано, у всех постояльцев были ключи от входной двери, поэтому Ася насторожилась. Вскоре послышались торопливые шаги, дверь в ее комнату распахнулась, кто-то вошел и в темноте окликнул ее по имени. Она узнала голос Мары Пасешниковой, но не могла поверить, что слышит ее наяву. Ася включила ночник – так и есть, посреди комнаты стояла Мара.
Радость Аси была беспредельной. Мара никогда не была ее близкой подругой, но в тех обстоятельствах, в каких оказалась она, этот визит казался подарком судьбы. «Это правда ты, Мара? – спросила Ася. – Как ты здесь оказалась?»
Вырваться из Совдепии в то время было уже крайне сложно, а скромная должность Мары, конечно, не предусматривала никаких загранкомандировок.
Оказалось, Мара исполняет обязанность курьера – везет Квислингу важные документы из Харькова. А потом займет место его русского секретаря в новой штаб-квартире миссии Нансена в Софии. (Задачей миссии ныне была помощь армянским беженцам из Турции и остаткам Белой армии, ждущим решения своей участи в Галлиполи.) Версия звучала правдоподобно, тем более что на руках у Мары был советский заграничный паспорт (этот документ появился именно в 1923 году) на имя Пасешниковой. Франция была в тот момент единственной страной Западной Европы, признающей советские паспорта. Из Парижа Мара должны была ехать «Восточным экспрессом» через Швейцарию в Вену, а для этого надо было хлопотать о визах: норвежского паспорта у Мары тогда не было. Зато он был у Александры, которая могла беспрепятственно передвигаться по Европе.

«Подружки»

Поселилась Мара в Асиной комнате – других дешевых комнат в пансионе в тот момент не нашлось. Мара не говорила ни на каком иностранном языке, и Асе пришлось исполнять функции переводчика за табльдотом. Держалась Мара весьма уверенно, одета была очень хорошо, недостатка в деньгах не испытывала. В письме, адресованном в Париж, Квислинг писал ей: «Я очень надеюсь, что ты и Ася станете добрыми друзьями. Ты, Мария, старше нее, ты взрослая женщина. Она еще ребенок. Будь к ней добра и великодушна». Он постоянно выдавал желаемое за действительное: ему очень хотелось, чтобы его жены подружились, чтобы одна опекала другую. Но такой идиллии в их отношениях никогда не было. Впоследствии Ася узнала, что Мара получила в Париже перевод от Квислинга на 1000 норвежских крон; половина этой суммы причиталась Асе. Денег ей Мара не отдала.  
Она провела в Париже три недели; за это время посетила советское торгпредство, побывала в русском ресторане и свела знакомство с некоторыми эмигрантами. Уезжая, попросила Асю одолжить ее лучший чемодан, который так и не вернула.
Проводив Мару, Ася будто осиротела. От тоски и одиночества она стала вспоминать все детали этого посещения, и в ее голову стали закрадываться подозрения. Подозрения эти подтвердились после того, как она получила письмо из Харькова. Асин давний друг Йося Борц предупреждал ее, что Мара – советский агент, что она втерлась в доверие к Квислингу, пока Ася с матерью были в Крыму, и что теперь она использует его в собственных шпионских целях.
Ася слишком плохо разбиралась в политике, чтобы осознать весь смысл предупреждения. Необоснованные обвинения, казалось ей, могут повредить Видкуну, на восстановление отношений с которым она все еще надеялась. Однако она поняла, что Мара может быть опасна. В декабре Ася получила письмо от Мары из Вены: она писала, что в середине января с Видкуном приедет в Париж. В ответном письме Ася выражала бурную радость по поводу того, что скоро снова увидит Мару.  Продолжала она так: «Когда приедешь, расскажу тебе о слухах, которые добрались до Парижа из Харькова, – довольно занятные, я хохотала как припадочная. Пишут, что ты работаешь на какой-то Трест и пользуешься чьим-то всемогущим покровительством. А еще сообщают злые языки, что, когда я была в Крыму, ты несколько раз встречалась с капитаном. Ага! Как вы смеете, мадам, гулять с моим мужем, вот погодите, приедете в Париж – я закачу вам хорошенький скандал, не обрадуетесь... Нежно целую тебя и моего неверного мужа...»
Видкун и Мара приехали в Париж 23 января – в день, когда в европейских газетах появилось сообщение о смерти Ленина. Давно ожидаемое, это событие было чревато новыми потрясениями, но какими именно – никто тогда не знал. Ася как раз читала газеты, когда в ее комнате появилась Мара. Расцеловавшись с ней, Ася спросила, где ее багаж и где Видкун. «Ты что, до сих пор не поняла, что мы с Видкуном поженились?» – таким был ответ Мары.
 Наутро все трое сидели в номере отеля, где остановились молодожены. Одна из молодых женщин была женой Квислинга де-факто, другая – де-юре. Чтобы жениться на Маре, Квислинг должен был развестись с Асей. Он планировал оформить развод где-нибудь за границей, где формальности проще, чем в Норвегии. Но для того, чтобы Мара уже сейчас могла ездить вместе с ним, он собирался вписать ее как законную супругу в свой паспорт вместо Аси. Встреча в норвежском посольстве с временным поверенным в делах была уже назначена. Ася должна поехать вместе с ними, объяснил Видкун, и подтвердить, что она согласна на развод. Взамен он обещал заботиться о ней до конца своей жизни. «У меня нет выбора, – ответила Ася. – Я сделаю все, что ты скажешь».
Получив этот ответ, Видкун и Мара расслабились и стали оживленно обсуждать свои дела, не обращая внимания на Асю, как если бы ее вовсе не было в комнате. Вдруг Квислинг произнес нечто такое, что Ася подумала, что ослышалась. «Кстати, – сказал капитан Маре, – у тебя теперь есть возможность сменить свою девичью фамилию. Она у тебя такая такая длинная. Давайте мы забудем ее и станем называть тебя Пасек. Это звучит уже не по-русски, короче и более благородно. На Украине есть аристократический род Пассеков. Правда, они  пишутся с двойным «с», но в эти тонкости никто вникать не будет. Ну как? Блестящая идея? Есть возражения?»       
«Нет возражений», – сказала Мара.
В назначенный час капитан с двумя дамами вошел в кабинет поверенного в делах. Мужчины заговорили друг с другом по-норвежски. Ни Ася, ни Мара не понимали, о чем речь, но слышали, что разговор идет на повышенных тонах. Наконец дипломат обратился к Асе по-французски: «Можете ли вы сказать мне откровенно, почему вы хотите развестись со своим мужем?» Ася ответила, что развестись хочет он, а она не в том положении, чтобы противиться. В итоге Квислингу было отказано. Поверенный сказал, что по норвежским законам Александра Квислинг остается его женой, и если капитан действительно вступил в новый брак, он подлежит привлечению к ответственнности за двоеженство. «Я шокирован, капитан, тем, что вы посмели привести сюда вместе с вашей женой другую женщину», – сказал в заключение дипломат. С Асей он простился ласково и посоветовал ей нанять хорошего адвоката.
Спустя несколько дней раздосадованный неудачей Видкун уехал на Балканы, а Мара бесцеремонно вселилась в комнату Аси, заявив, что их общий муж не так богат, чтобы содержать отдельно их обеих.    

Шпионка

Однако вернемся к насмешливому письму Аси с предупреждением о том, что Мара – шпионка. Существуют ли основания верить этим сведениям?
Возможная связь Мары с советской разведкой – самый интригующий аспект всей этой истории. Подозрения основаны на ряде обстоятельств, трудно объяснимых иначе. Прежде всего: к удостоверению на имя Мэри Квислинг, которое Видкун Квислинг выписал сам, прилагался мандат за подписью председателя президиума ВСНХ Украины Власа Чубаря, предписывавший всем агентам ГПУ и другим органам власти оказывать содействие супруге капитана Квислинга. Получить такой мандат, да еще на имя дамы, которая женой дипломата отнюдь не была, было чрезвычайно сложно. Еще удивительнее, что этой же даме был выдан советский заграничный паспорт на ее настоящее имя. Правом выезда за границу в то время пользовались очень немногие граждане Советской России, в основном представители партийно-хозяйственной номенклатуры. Скромная секретарша в роли курьера, доставляющего важные документы? Маловероятно. Но еще невероятнее предположение, что Мару выпустили за рубеж в качестве жены Квислинга, каковой она не была.
Отсюда возникает предположение, что Маре Пасешниковой покровительствовало некое значительное лицо в советских верхах, по каким-то причинам заинтересованное в том, чтобы она соединилась с Квислингом узами брака. Приглядевшись к харьковскому окружению обоих, мы находим в руководстве Помгола (Всероссийский комитет помощи голодаюющим) людей, способных на такую интригу и заинтересованных в ней. Один из них – глава украинского Помгола Башкович, венгерский большевик, соратник Бела Куна, бежавший вместе с ним в советскую Россию после разгрома Венгерской советской республики в 1919 году. Разумеется, иностранные организации помощи голодающим работали под пристальным присмотром ГПУ. Ася считала агентами Лубянки даже кухарку и горничную, нанятых Квислингом.
Башкович был чиновником очень высокого ранга, поэтому Ася была крайне удивлена, когда он вызвал ее к себе. Башкович сказал ей, что необходимо срочно перепечатать секретные документы, и для этой работы она должна прибыть к нему на квартиру в семь часов вечера. Ася не посмела отказаться, но на всякий случай взяла с собой подругу. Квартира Башковича оказалась роскошным апартаментом, а вместо стола с пишущей машинкой был сервирован обеденный. Хозяин предложил закусить и выпить перед работой. Несмотря на царящий вокруг голод, яства и вина были изысканные, и подруги не нашли в себе сил отказаться. Вскоре за столом появилось еще двое нетрезвых мужчин, откровенно разглядывавших девушек. В конце концов Асе с подругой удалось благополучно покинуть помещение. Через неделю вечером Башкович предложил обеим девушкам прокатиться на его новой машине-кабриолете и увез их в загородный дом, наполненный мужчинами, откуда девушкам пришлось бежать без оглядки.
Этот второй случай оказался настолько вопиющим, что подруги пошли жаловаться в Рабкрин (Рабоче-крестьянскую инспекцию). Видно, на Башковича у кого-то из большевистских вождей был зуб:  его убрали из Помгола и как будто судили закрытым партийным судом (оказалось, впрочем, что он пошел на повышение).
Начальником Помгола стал элегантный, рафинированный Константин, он же Юрий Александрович, Артамонов – полная противоположность грубияну Башковичу. Ася знала, что Артамонов окончил привилегированный Императорский Александровский лицей (бывший Царскосельский), воевал в царской, а затем в Белой армии, после чего осел в Ревеле. Каким образом он оказался во главе Помгола, Ася не знала и очень удивлялась этому.
И впрямь занятно. Артамонов – личность известная, и известен он своей ключевой ролью в операции «Трест», в ходе которой в качестве приманки для вождей белой эмиграции сотрудниками ГПУ была создана фальшивая подпольная организация монархистов внутри России. В истории русского революционного движения агент-провокатор часто сливался со своей ширмой и в конечном счете сам переставал различать, сотрудник ли он охранки или революционер. Так было со знаменитым Азефом, с Богровым – убийцей Столыпина. Так было, по всей видимости, и с псевдоконспираторами «Треста»: в какой-то момент Голем перестал подчиняться приказам хозяина.
Юрий Артамонов был однокашником главного действующего лица операции «Трест» – Александра Александровича Якушева, сотрудника Наркомата путей сообщения и по совместительству руководителя мифического Монархического объединения Центральной России (МОЦР), которую заговорщики, подлинные и мнимые, называли для конспирации «Трестом». Оба окончили лицей в 1907 году.
Осенью 1921 года Якушев поехал по делам службы в Швецию, Норвегию, Швейцарию и Германию, а на обратном пути завернул в Эстонию, где и встретился со своим старым товарищем, о связях которого в кругах русской эмиграции Лубянке было известно. С этой встречи и началась операция. Якушев рассказал Артамонову о тайной организации и о том, что она ищет контакты на Западе. Артамонов немедленно довел эту информацию до сведения князя Ширинского-Шихматова, члена Высшего монархического совета. Тот поставил в известность и британскую разведку, а та подключила к операции Сиднея Рейли.
Был ли провокатором Артамонов? Наверняка этого утверждать нельзя, но ведь занял же бывший белогвардеец по чьей-то высокой протекции ответственный пост, да еще и предполагающий взаимодействие с иностранными организациями и заграничные командировки. Артамонов нравился Квислингу, он работал с ним с удовольствием. Надо сказать, что у Аси были смутные подозрения: ей иногда казалось, что ее муж занимается чем-то недозволенным, но она думала, что это скупка и контрабанда ценностей. Однако легко можно представить, что Квислинг участвовал в контактах с «Трестом»: он был офицером норвежского Генерального штаба.
Пытаясь соблазнить Асю и ее подругу, Башкович, конечно, мог просто использовать служебное положение в личных целях. Но что, если обольщение было частью плана? Морально сломленную девушку, вступившую в связь с комиссаром и вкусившую от номенклатурных благ, куда легче заставить исполнять задание по соблазнению иностранца. Не произошло ли именно это с Марой Пасешниковой?
Весной 1923 года Артамонов перебрался в Одессу, где продолжал исполнять функции координатора иностранных благотворительных организаций, затем стал сотрудником Наркомата внешней торговли и промышленности – это была идеальная крыша для поездок за границу. Наркоматом, что важно, руководил Леонид Красин, давний деловой партнер Сиднея Рейли. В августе 1923 года Артамонов переехал в Берлин, оттуда в Варшаву. Его передвижения по европейским столицам показывают, что он часто находился в одно и то же время в тех же местах, что и Мара – или Мара и Видкун вместе. (Артамонов умер в глубокой старости своей смертью в Сан-Паулу, в Бразилии, в 1971 году.)
Если эта догадка верна, возникает ряд вопросов. Как долго Мария Квислинг оставалась на связи со своими лубянскими руководителями? Использовала ли она Квислинга «втемную» или он, сделавшись жертвой шантажа, был завербован? Ответы хранятся в российских архивах.     
Мария Васильевна Квислинг была арестована вместе с мужем. Квислинг был признан виновным в государственной измене и 24 октября 1945 года расстрелян. Мару судить было не за что. Она вела уединенный образ жизни в квартире, хорошо знакомой Асе, и умерла в Осло в январе 1980 года. За 10 лет до смерти она дала интервью американскому журналисту, которое так и не было опубликовано и появилось в норвежской печати лишь в 2005 году. Мария говорит, что считает своего покойного мужа мучеником, а не предателем. Журналисту запомнились в квартире висящие рядом на стене портреты Квислинга и Гитлера, под каждым из которых горела, как лампадка, свеча.
Александра Воронина-Квислинг, по третьему мужу Юрьева, скончалась в Калифорнии в октябре 1993-го. Она прожила незаурядную жизнь и до конца, несмотря на тяжкий недуг, сохраняла ясность мысли и прекрасную память.