Перед войной Михаил Исаакович Крейнцин усиленно занимался спортом и военно-прикладными дисциплинами: окончил курсы ворошиловских всадников, мотоциклистов и школу снайперов (куда направляли лучших стрелков).
Работал он в Москве на оборонном заводе №213 в Филях и призыву не подлежал. Но, конечно, рвался, как и многие молодые коллеги, на фронт добровольцем. Начальство было непреклонно: «Только предатель в такой трудный для Родины час может оставить завод!», поэтому военкомат всех этих комсомольцев-добровольцев заворачивал назад.
Но когда осенью, накануне московской паники, завод уезжал в город Энгельс, Михаил воспользовался возникшей неразберихой и в эвакуацию со всеми не поехал. Он вступил в дивизию народного ополчения. И таких, как он, было много с оборонных предприятий.
В дивизии народного ополчения Крейнцин, как отличный спортсмен, стал бойцом разведки. Там он прослужил до своего первого ранения в феврале 1942 года.
«Контингент в ополчении был просто необыкновенный: цвет рабочего класса и интеллигенции, лучшие люди столицы. Многие – с высшим образованием, аспиранты, научные работники, преподаватели вузов. К сожалению, в 41-м всё было на скорую руку, и их просто как «пушечное мясо» пустили под нож»,– рассказывает Михаил Исаакович.
Перед отправкой на передовую их тренировали, но для настоящей войны эта ускоренная подготовка была слаба.
Приобретали нужные навыки уже на передовой
Разведчиков учили ориентированию на местности, скрытно передвигаться, резать колючую проволоку, устранять повреждения телефонного кабеля. Они больше других проводили время на стрельбах. Но большинству необходимых разведчику навыков и знаний Михаил научился, только когда весной 42-го, после госпиталя, попал в полковую разведку 759-го полка 163-й стрелковой дивизии.
Она занимала оборону под Демянском. Там была позиционная война: обе стороны держали позиции, месяцами не предпринимая крупных наступательных действий. Лишь раз в месяц – разведка боем или атака с целью улучшить положение. Но разведчики и снайперы работали активно, плюс артиллерия и пулемётчики на передке вели беспокоящий огонь.
Во взводе полковой разведки было человек 10-12: пополнять до полного штата не успевали из-за регулярных потерь. Развед взвод вёл наблюдение за передовой противника, поиски, обнаружение огневых точек и изменений боевой остановки и, главное, – пресловутые захваты языков.
Периодически командование требовало привести языка, для контроля: вдруг немцы замышляют наступление, вдруг они уже подвели резервы? Не всегда получалось взять языка тихо. Иногда приходилось с боем, и это всегда означало – будут потери при отходе.
На вооружении взвода были автоматы, ножи-финки или трофейные кинжалы, в поиск брали по 6 гранат. Скоро среди разведчиков вошло в моду иметь трофейный парабеллум. В каждом поиске группу сопровождал сапёр.
Несмотря на то, что вокруг часто гибли боевые товарищи, «я даже не допускал мысли, что меня могут убить. Просто почему-то уверовал в свою неуязвимость. Смерть была везде, на каждом шагу, но молодым свойственно отрицать очевидное», – вспоминал Крейнцин.
Немцы были далеко не глупыми, как их показывают в кино
То, что у немцев не было обычая часто брать языков, – не значит, что их разведка работала слабо.
Немцы умели воевать – отмечает Михаил Исаакович, и разведка у них действовала на высоком профессиональном уровне. Они проводили разведку боем: незаметно подкрадывались ближе к первой траншее и, после короткого и точно выверенного артналёта, врывались в неё. Большую часть бойцов уничтожали, а нескольких забирали с собой.
Конечно, и у немцев были ошибки и неудачные операции, и они часто подрывались на минах на "нейтралке" – но это издержки работы разведчика.
После 4-х месяцев службы в полковой разведке, в конце августа, Крейнцин снова был ранен. Их группу обнаружили в немецком тылу, обложили со всех сторон и старались добить. Михаила изрешетило осколками гранаты, но ребята вытащили его к своим. Запомнилось, как в госпиталь его везли в «кукурузнике», в прикреплённой к самолёту «люльке».
Коньяк с сигарами на передовой и короткий путь в штрафную роту
Оправился от ранения – попал в число отобранных в Московское пехотное училище имени Верховного Совета, под лозунгом «армии требуются командиры с боевым опытом», на ускоренный 6-месячный курс обучения.
Через 5 месяцев обучения на построении было объявлено: 2 курсантских батальона досрочно отправляются на фронт в звании сержантов. Для многих это стало ударом – тех, кто хотел стать офицером.
Службу Крейнцин продолжил в качестве разведчика-корректировщика огня полковой батареи 120 мм миномётов. Засекал немецкие огневые точки, передавал координаты комбату, корректировал огонь по своим разрывам, устранял повреждения связи, менял позицию по обстановке.
Когда дивизия наступала на Ельню, под деревней со странным названием Горские Хутора произошёл трагикомический случай. Отряд ушёл далеко вперёд, наткнулся на немецкий блиндаж, после скоротечного и жестокого боя захватил его. А там оказался целый продуктовый склад: французский коньяк и вино, копчёные окорока, шпик брусками, рыбные и мясные консервы. А ещё – ящик с сигарами.
«Деликатесы мы, конечно, умяли, а коньячку по чуть-чуть – каждый понимал: напьёшься – погибнешь. Когда позже я вспоминал этот эпизод, он казался мне нереальным абсурдом. Горстка бойцов, все в крови, среди кучи трупов, в окружении выпивает коньяк и пыхтит сигарами».
Приходилось Крейнцину воевать и в штрафной роте. Он сцепился с двумя украинцами и в пылу ссоры пообещал их ночью убить. Это все слышали, а утром этих двоих солдат нашли убитыми. Видимо, дело рук немецких разведчиков.
Михаила сразу отвели к особисту. «Ты убил?» – «Никак нет». – «Оружие здесь оставь и следуй за мной».
Командир полка имел право лично, без суда, отправлять в штрафную роту на месяц. Так получилось и с Крейнциным. Но всего через несколько дней он получил в атаке 2 пули из пулемёта и тем самым «искупил кровью вину», которой и не было. Вернулся в свой полк.
Михаил Исаакович о причинах наших больших потерь
Потери всегда были серьёзные, – отмечает Михаил Исаакович, – даже когда мы уже умели воевать, научившись на собственной крови, и уже была достойная поддержка артиллерии, танков, авиации. Всё равно – после каждого наступления от батальона в строю оставалось по 30-40 человек. Просто немцы тоже очень хорошо умели воевать и обороняться.
Но начиная с летнего наступления в Белоруссии (1944), с командования любого ранга начали строго спрашивать за чрезмерные потери.
«И всё равно, в Литве и Пруссии были такие бои, что, казалось, ничто живое тут уцелеть не может. Обидно, что многие погибли всего в шаге от Победы».
Немцы были до смерти напуганы пропагандой того, что красноармейцы всех поголовно пытают и уничтожают, поэтому сопротивлялись отчаянно, до последнего.
В Пруссии немцы сломались и начали массово сдаваться в плен лишь в середине марта 1945 года, когда их прижали к берегу Балтики. Они пытались эвакуироваться морем, но наша авиация и реактивная артиллерия не давали им этого сделать. Немцы несли ужасающие потери и поняли, что деваться им некуда.
Про «бесчинства» красноармейцев и трофеи
О муссируемых на Западе слухах про массовые изнасилования и бесчинства красноармейцев в Пруссии Крейнцин высказался так. Возможно, отдельные случаи были. Этим занимались уголовники или просто некоторые пьяные подонки. У нормальных мужчин даже сама мысль об этом вызывает отвращение.
Простая пехота могла сдуру сжечь какую-нибудь усадьбу, но мирных жителей никто по кюветам не расстреливал. Это наглая ложь. А в апреле вообще командиры и особисты гайки закрутили так, что немок боялись тронуть даже уголовники – за это ведь без промедления расстреливали.
Что можно сказать по трофеям? Брали часы, портсигары… а другие трофеи не годились – тяжело таскать, хранить негде. Обручальные кольца у гражданских никто не отбирал – это считалось кощунством.
Абсолютное большинство солдат из трофеев интересовали только выпивка и еда. С трофейными пистолетами пришлось распрощаться на въезде в Союз: на границе всё жестко проверяли.
На «трофейной ниве» отличились лишь старшие офицеры, начиная с полковника. Это было нечто. Когда Крейнцин ненадолго попал под арест, то их, арестованных, использовали в качестве грузчиков – приводили под конвоем на ж/д станцию, и они грузили в вагоны трофеи старших офицеров их корпуса. Было там всё – от дубовых комодов до роялей. Видимо не просто так Сталин развернул "трофейное дело".
После войны фронтовики ещё долго приводили в порядок свою психику. Не всем это удалось: многие спились. На работе, на учёбе бывшие фронтовики искали себе товарищей только из тех, кто действительно воевал, тех, кто видел смерть в лицо. Кто знал, что такое настоящая война.
Тогда ещё были совершенно другие критерии – кто настоящий фронтовик, а кто нет. Все, кто не дрался в боях на передовой, были просто служившими в армии в годы войны – от водителей и авиатехников до штабных связистов. Конечно, каждый из них тоже вносил свой посильный вклад в общее дело. Но в первые послевоенные годы фронтовики с ними не сходились и не общались, да и они их сторонились – слишком разная у них была война и воспоминания о ней. Потом время взяло своё, и многое стерлось из памяти.
Как Вы считаете, правильно ли ввели "запрет на трофеи"?
«Мы с "Тигром" вышли один на один»- воспоминания ветерана РККА, который прошёл войну на СУ-152
В статье использованы материалы сайта iremember.ru
Свежие комментарии