«Врач сделал мне перевязку и застрелился…»

В научном архиве ИРИ РАН обнаружен бесценный документ, который заставляет по новому взглянуть на подвиг защитников Брестской крепости. Стенограмма беседы с одним из них с 1944 года хранилась в одном из секретных отчетов Госкомиссии по истории Великой Отечественной войны. Возможно, из-за этого уникальный материал долгие годы был недоступен исследователям. Его доставали из папки всего два раза — когда человека представляли к званию Героя Социалистического Труда, а потом — когда этого звания лишили.

Напомним, что впервые о мужественных защитниках Брестской крепости, оказавшейся крепким орешком для гитлеровцев, стало известно во время войны, когда 21 июня 1942 года «Красная звезда» опубликовала выдержки из трофейного документа. Это был боевой отчет командира 45-й пехотной дивизии Вермахта, захваченный с архивом штаба этого гитлеровского соединения в феврале 1942 года на одном из участков фронта под Орлом. В документе в хронологическом порядке, буквально по часам, рассказывалось о многодневном штурме, в ходе которого немцы безуспешно пытались овладеть русской твердыней.

Отчет заканчивался словами восхищения стойким гарнизоном: «Ошеломляющее наступление на крепость, в которой сидит отважный защитник, стоит много крови. Эта простая истина еще раз доказана при взятии Брест-Литовска. Русские в Брест-Литовске боролись исключительно упорно и настойчиво, они показали превосходную выучку пехоты и доказали замечательную волю к сопротивлению».

Именно за эту газетную заметку зацепится потом писатель Сергей Смирнов и станет после войны разыскивать участников героической обороны крепости. Первым, кого ему удастся найти, окажется Самвел Матевосян из Армении. Он был в 1941-м комсоргом 84-го стрелкового полка и одним из организаторов обороны цитадели в Брестской крепости. О его мужестве и той исключительной роли, которую он сыграл в ходе боев, Смирнову рассказывали оставшиеся в живых однополчане комсорга. На основе этих воспоминаний и была потом составлена известная книга писателя. Но все ли там оставила цензура?

Такой вопрос невольно возникает, когда читаешь стенограмму беседы представителя комиссии с гвардии старшим лейтенантом Матевосяном, записанную 19 декабря 1944 года в освобожденном Бресте. Она поражает прямолинейностью суждений и безжалостной правдой фронтовика, которому еще предстояло дойти до Берлина и расписаться там на рейхстаге.

 

Мышеловка для советских войск

 

Самвел Матевосян успел до войны закончить Московский институт цветных металлов и золота им. М. Калинина, работал начальником медных рудников в Казахстане и Армении, внедрил новый метод добычи руды, позволявший экономить государственные дотации. О нем писали газеты, потом представили к ордену. Но осенью 1939-го, когда начался освободительный поход РККА в Польшу, сотрудник Наркомата цветных металлов Матевосян подал заявление с просьбой отправить его на западную границу. Так он оказался в Бресте, где командование 6-й Краснознаменной дивизии заметило его организаторские способности и назначило комсоргом 84-го стрелкового полка. А в 1940 году приняло в большевистскую партию.

За две недели до начала войны комсорга пригласили на совещание партактива, где зачитал свой доклад командующий 4-й армии генерал-майор Александр Коробков. Содержание доклада неизвестно. Но, скорее всего, смысл сводился к приказу «не поддаваться на провокации». Потому что, выступая в прениях, Матевосян не побоялся пропесочить армейское руководство за преступную беспечность при укреплении госграницы.

СТЕНОГРАММА: «…Я минуты три говорил. Сказал, что такое состояние к хорошему не приведет. В крепость привели пополнение, которое нужно готовить далеко от границы. Набрали местных западников, все перемешалось, десятки тысяч людей в крепости. Там была наша дивизия, была 42-я дивизия, были армейские, корпусные части. Я сказал, что это к хорошему не приведет и писал попутно об этих недостатках. Перед войной был приказ сдать личное оружие на хранение».

Какие выводы сделали участники совещания, Матевосян не сообщает. Выступлению комсорга не придали значения — проблема со скученностью войск внутри крепости так и осталась нерешенной. Хотя все понимали, что в случае начала войны она превратится в мышеловку для расквартированных внутри частей. Как писал потом в своих мемуарах генерал Леонид Сандалов, в июне 41-го возглавлявший штаб 4-й армии, он предупреждал командующего Западным Особым военным округом, что для вывода частей из крепости потребуется не менее трех часов. Однако генерал армии Павлов оттягивал решение до последнего. Приказ вывести войска в район сосредоточения в штабе 4-й армии был отдан всего за полчаса до начала немецкой артподготовки, когда что-либо предпринимать оказалось поздно.

Спустя месяц, на следствии, Павлов попытается свою вину за гибель 6-й и 42-й дивизий, запертых в огненном мешке крепости, переложить на Коробкова, солгав, что отдал приказ о выводе войск в лагерь еще в начале июня, а командующий 4-й армии его так и не выполнил. Коробков на суде скажет, что никакого приказа о выводе частей из Бреста не видел. Ровно через месяц после начала войны обоих генералов расстреляют «за потерю управления войсками». А крепость в это время еще будет продолжать сражаться…

По разным оценкам, внутри крепостных стен оказались заперты до 8 тысяч человек, в том числе не менее 600 человек из семей комсостава. Однако Матевосян утверждает, что людей было гораздо больше, включая так называемых западников — приписной состав, призванный из местных жителей на сборы. Многие резервисты были поляками, тихо ненавидели советскую власть и проливать кровь за нее не хотели. Как мы увидим дальше, именно они в первый день войны пойдут сдаваться врагу, размахивая белыми портянками.

Куда пропали старшие командиры?

 

СТЕНОГРАММА: «Вечером поздно 21-го я пришел домой в крепость. Дежурный по полку сказал, что завтра командный состав выходит на осмотр военной техники на полигон, т. е. — за пределы крепости. Командиры, имея в виду этот приказ, ушли из крепости по своим домам. На рассвете в половине четвертого, примерно, все задрожало, все полетело. Сильный артиллерийский обстрел. Я выхожу. Оделся быстро. Дежурный по штабу бежит ко мне. Спрашиваю, что такое. Он говорит — не знаю. Бегу к полковому комиссару ФОМИНУ. Он тоже не знает, что такое. Говорю: — Очевидно, война, смотрите что делается».

По словам комсорга, все, кто находился в штабе — писари, дежурные, связисты, сразу спустились в подвал, причем многие не успели одеться. Артподготовка длилась до самого рассвета, а когда немного затихло, на улице началась перестрелка. Матевосян выглянул наружу и увидел, что немцы уже бегают возле штаба. Он вернулся и доложил комиссару, что враг проник внутрь крепости. Фомин, очевидно, был настолько ошеломлен этим известием, что не смог ничего ответить. И тогда комсорг решил взять инициативу в свои руки.

СТЕНОГРАММА: Немцы начинают закидывать гранаты в укрытия. Тут уже раненые появились наши. Я говорю, что если мы будем сидеть, всех перебьют. Оружия было мало. Основной наш резерв находится в соседнем помещении, батальоны рядом с нами. Беру комсомольскую группу, посылаю по батальонам брать людей.

Из рассказа Матевосяна следует, что организовать оборону цитадели оказалось некому. Командир 84-го полка майор Дородных остался в городе, а его помощник по хозчасти капитан Грибакин проникнуть в крепость не смог. В то время комсорг еще не знал, что командир 44-го стрелкового полка майор Гаврилов под непрерывным артогнем противника сумеет прорваться в сторону Восточного форта, и сплотив вокруг себя группу бойцов, превратит его в неприступный узел сопротивления. А в цитадели, кроме солдат — только 27 младших лейтенантов, совсем еще мальчишек, только что сорванных практически со школьной скамьи. Толку от них никакого. Куда пропали старшие командиры?

СТЕНОГРАММА: Я до этого был радистом, сам сел на аппарат, начал выстукивать, вызывать. Никто не отзывается, а немцы все звуки в эфире глушат. Ни черта не добился. Соседние части в еще худшем состоянии. Там абсолютно нет командиров. У нас хоть один-два командира есть. Надо батальоны вывести из подвалов, из казарм, в боевые порядки ставить. Полковой комиссар приказывает мне организовать это дело, одевает мне четыре шпалы, снимает с себя гимнастерку: — Идите и действуйте, другого выхода нет.

Почему полковой комиссар Ефим Фомин не стал сам выводить людей из подвалов, а поручил это комсоргу? Матевосян это не объясняет. Скорее всего, маскарад с переодеванием должен был внушить красноармейцам уверенность, что в крепости есть старшие командиры. Надев комиссарскую гимнастерку и приколов по четыре шпалы к петлицам, что соответствовало званию полковника, Матевосян отправился в соседнюю казарму, где находился 3-й батальон его полка. Сначала ему удалось вывести из каземата комсомольцев, потом за ними двинулись остальные. Они заняли оборону у окон казармы и стали отстреливаться.

СТЕНОГРАММА: По соседству с нами стоял 33-й ОРБ абсолютно без командиров. Это самостоятельная единица. Они подчинялись непосредственно дивизии. Машины у них были заправлены, но без боеприпасов. (Матевосян имел в виду 75-й отдельный разведывательный батальон 6-й стрелковой дивизии, на вооружении которого имелись бронеавтомобили БА-10, вооруженные каждый 45-мм пушкой и двумя 7,62-мм пулеметами — прим. авт). Я бегу к секретарю их батальонной организации, которого хорошо знал: Давай сюда людей из вашего батальона! А он говорит: — Машины без боеприпасов.

А их склады с боезапасом уже начали гореть. Я прибегаю к первой машине. Водитель оказался комсомольцем. Подъезжаем к складу, загружаем боеприпасами. Другие водители видят такое дело, тоже подъезжают к складу. Крыши все горели, снаряды уже нагревались. Нагрузили четыре бронемашины и ушли. Подогнали машины туда, где мы оборону держали. Минут пяти не прошло, как склады стали взрываться. Я беру три бронемашины, сажусь в первую и говорю по рации: Следуйте за мною!

Комсорг повел бронеколонну через реку Мухавец на другую часть крепости, рассчитывая вырваться в город через Северные ворота. По его словам, когда броневики проходили мост, их обстреляли из пулемета. Матевосян дал в ответ пару очередей и вернулся назад в крепость. Укрывшись за старыми деревьями, броневики нацелили пушки и пулеметы на вражеских солдат, выходивших цепью на крепостной вал. Подпустив их поближе, комсорг дал команду открыть огонь. Почти никто из немцев оттуда не вернулся.

СТЕНОГРАММА: У нас кончились боеприпасы… Когда возвращался, нас стали обстреливать бронебойными. Башенного стрелка на моей машине ранило в ногу. Другая пуля пробила бензопровод у моего затылка и бензин начал литься на меня. Я приказываю развернуть машину и даю из пулемета очередь. Задняя машина, видя, что обстреливают бронебойными, отошла назад, туда, где мы стоим.

Прихожу. Боеприпасов нет, склад догорает. Подходим к запасному складу. Оттуда пополнились боеприпасами. Обратно возвращаюсь. Посадил одного артиллериста вместо раненого башенного стрелка. Когда переходили мост, по точке, откуда немцы вели огонь, дали орудийный залп штук 7 снарядов. Эти немцы все затихли.

Еду туда, где машины оставались. Машины стоят, а людей нет. Вызываю по радио. Пули свистят, перестрелка идет, никто не отзывается. Открываю дверь, выхожу и падаю под машину. Никого нет, только немцы метрах в 400 уже другой стороной заходят…

Оказывается, пока не было комсорга, танкисты ушли в укрытие, поскольку закончились патроны. Матевосян приказал им занять свои места и, отстреливаясь короткими очередями, отвел броневики на прежние позиции. Потом увидел, что к выходу из крепости, перекрытому танкеткой, мчится санитарная легковая машина с белым флагом и красным крестом.

СТЕНОГРАММА: Сидело там два или три немца. Меня зло взяло, потому что они с утра открыли огонь по нашему госпиталю. Думаю: санитарная машина с белым флагом, как будто по международным законам нельзя по ней стрелять. Расчету говорю:

— По машине огонь! Чтобы знали — раз можно по нашим раненым палить, значит, и по ним стреляйте.

Эту машину подожгли на месте и вернулись. Склад уже горит, а к другим не прорваться — мост взорван.

Приказ: поставить к стенке!

СТЕНОГРАММА: Выхожу из машины, иду к комиссару, он со штабом в подпольном помещении. Прихожу, докладываю, что немцы частично сидят в доме, где столовая комсостава была. Этот дом нужно разрушить. Комиссар говорит:

— Надо проверить, а может, это не немцы. Найдите, — говорит, — бинокль.

Подхожу к одному сержанту хозслужбы, он оказался большим подлецом, напился пьяным, бинокль у него висит. Прошу у него бинокль, а он говорит: — не дам.

— Как не дашь?

— Не дам…

Я с двумя бойцами веду его к комиссару, тот с ним ругается. Я спрашиваю:

— Что вы с ним ругаетесь?

Он говорит:

— Делай с ним что хочешь.

Я у сержанта отнимаю револьвер, бинокль и приказываю солдатам отвести его в сторону и поставить к стенке (расстрелять — прим. авт.) Сам взял бинокль, стал рассматривать окна столовой. Там действительно оказались немцы. Я тогда поставил свой пулемет и дал по ним усиленный огонь. Пулемет оттуда больше не работал.

Как отметил в своей книге Сергей Смирнов, Матевосян в первый день был дважды ранен. Один раз пуля немецкого автоматчика рассекла ему кожу на голове, а второй раз, когда он схватился с гитлеровским офицером врукопашную, тот кинжалом исполосовал ему спину. Немец, по словам комсорга, оказался сильнее, и если бы не лейтенант Кузнецов, он бы погиб. (Кузнецов Ефим Иванович (р. 1914 г.) — лейтенант, командир 1-го стрелкового взвода 7-й стрелковой роты 3-го стрелкового батальона 84-го сп. 30 июня 1941 г. попал в плен после ранения — прим. авт.). Комсорг стыдился говорить о своем ранении, опасаясь, что это как-то повлияет на людей. После перевязки он устроил допрос захваченному в плен гитлеровцу.

СТЕНОГРАММА: У офицера висит планшет, кресты и, характерно, все немцы в черных касках, а этот в старой кайзеровской каске. Переводчик докладывает, что это немецкий офицер из 45-й дивизии. Спрашиваю, откуда у него эти кресты. Говорит: с первой войны этот крест, за Францию этот, за Польшу этот. В планшете- фотоснимок крепости, куда попали даже отдельные личности, которые по улице ходили. Видно, что здесь фигура человека, там строй идет, и все склады боеприпасов красным карандашом обведены. Он говорит, что снимок сделан 6 или 5 июня. В воскресный день как раз над крепостью летали самолеты немецкие и вели съемку, а по этому снимку легко ориентироваться, где какие казармы, какие входы, выходы, где какие высоты. Спрашиваю:

— Откуда вы знаете, что именно здесь склад боеприпасов?

Он мне говорит:

— Мы не только знаем, нам известно, кто приходил в крепость, а кто уходил.

Пленного после допроса расстреляли, а его планшет Матевосян забрал себе и понес показывать комиссару Фомину. Комсорг был уверен, что там лежат ценные документы, которые следует передать командованию. Он не терял надежды прорваться в штаб дивизии, еще не зная, что в Бресте вовсю хозяйничают немцы. Комиссар не возражал, но Матевосян чувствовал, что уходить ему нельзя.

СТЕНОГРАММА: Как прорваться? Уйти одному, может быть, даже удастся пробраться до штаба дивизии, все равно здесь опять будет каша. А люди уже по-настоящему начали воевать. Я увидел, что наши машины обстреливают цепь, пленные появились немецкие. Одного приводят, другого. Одного немца из уборной я вытащил, привел. Он в уборной спрятался, весь выпачкался. Чтобы поднять настроение, для смеха я привел его и всем показал: Смотрите, кто воюет! Все посмеялись…

По словам Матевосяна, чтобы как-то немного подбодрить людей, он попросил одного из музыкантов, комсомольца Огаркова, пробраться в помещение музвзвода и принести оттуда инструменты. Тот буквально рванул за своим аккордеоном, принес и стал играть разные марши. Это помогло всем улучшить настроение. Подходил к концу первый день войны, а впереди маячила тяжелая неизвестность…

 

«Пятая колонна» в крепости

 

СТЕНОГРАММА: Настала ночь. Трупы валяются, помощи никакой нет, перевязочного материала нет, боеприпасов недостаточно, надо беречь их. А «западники» уже начинают группироваться, оружия не берут в руки, заявляют, что они воевать не будут. Я всем комсомольцам сказал:

— Заметите группу, расстреливайте, не стесняйтесь.

(О попытках сдаться «западников» вспоминали и другие участники обороны, в том числе младший военфельдшер А. Леонтьев: «С первых дней войны поляки — средних лет, взятые на 3-месячную переподготовку, находившиеся в нашей части, пытались сдаться, сеяли панику и страх… Однажды поляки и часть наших пытались сдаться, начали выходить на плац. Мы дали огонь с левого крыла и центра. Они вернулись назад». (Цит. по: Алиев Р. Штурм Брестской крепости. С. 542, — прим. авт.).

СТЕНОГРАММА: А винтовки уже были у нас. Комсомольцы следили за этим делом. «Западники» сильно повлияли на новое пополнение, молодое, которое прислано было, даже не переодевшись. По крепости началась беготня этих людей. Батальон, который стоял против нас, буквально, в таком паническом состоянии был. Сотнями людей забили все казарменные ходы подземные. Забегаю туда, со мною мой помощник. Спрашиваю:

— Кто здесь старший есть?

Нет ни одного старшего, а если были некоторые, то они не появлялись. Вызываю младших командиров, говорю, что нужно организовать, нужно продержаться, потому что соседняя дивизия скоро придет нам на помощь. Три человека выходят, начинают выводить своих бойцов для обороны. 44-й инженерный батальон — это не боевая единица. Они и смотрели на нас, как на спасителей…

Были отдельные случаи, когда некоторые бойцы старались переплыть через речку, уходить просто. Я всем передал, что кто будет переходить, расстреливайте на месте. Будем держаться, пока есть силы.

Здесь надо отметить, что согласно «Боевому отчету штаба 45-й пехотной дивизии Вермахта», 23 июня после работы в крепости агитационной машины с рупором в плен сдалось примерно «1900 русских». А на следующий день в районе Южного острова еще «1250 человек». Все эти люди, судя по трофейной кинохронике, принадлежали к приписному составу, набранному из местных жителей, призванных на месячные сборы. Форма на них сидит мешковато, в глазах животный страх. Можно ли было этих людей называть защитниками крепости? Только с большой натяжкой.

Кто еще мог быть среди этих пленных? Арестанты из крепостной тюрьмы, устроенной в бывшем монастыре на территории Кобринского укрепления. На 10 июня 1941 года в ней находились 680 заключенных. В основном, это были бывшие польские офицеры и белорусские националисты. Сколько их оказалось там в первый день войны, сказать сложно, но на немецких снимках сдавшихся в плен «защитников крепости» попадает много людей в гражданской одежде и конфедератках.

СТЕНОГРАММА: 25-го я получил новое ранение осколочное сравнительно легкое. Оборонялись. Уже силы начали уменьшаться, есть убитые, раненые, некоторые успели ускользнуть, но основное ядро осталось. Немцы беспрерывно били, палили. Мне только не удалось окончательно восстановить связь с 333-м полком, который был по соседству с нами. Пограничники прибежали к нам, влились в нашу группу. Кажется, 19-й погранзаставы, участок их был. Они тоже не знали, что делать.

В воздухе у немцев висели наблюдательные баллоны. Я приказал нашей артиллерии открыть огонь по этим баллонам. 2 баллона сбили. Они руководили боем по всей линии на территории Бреста. Один баллон сбили над полигоном, другой выше крепости был. (По воспоминаниям старшины, командира взвода 84-го сп А. Дурасова аэростат был всего один и приказ о его уничтожении отдавал полковой комиссар Фомин (Героическая оборона. Сборник воспоминаний … С. 279, прим. авт.)

СТЕНОГРАММА: Связь по радио восстановить не удалось. Полковой комиссар говорил, что он как будто со штабом дивизии связался, и тот приказал держаться, пока сам не придет в крепость. Это нас обнадежило…

Не исключено, что Фомин для поддержания духа у бойцов своего гарнизона вынужден был придумать этот якобы состоявшийся сеанс связи с командиром соединения. К исходу 23 июня остатки 42-й стрелковой дивизии уже были далеко от Бреста и занимали оборону на восточном берегу реки Ясельда.

СТЕНОГРАММА: Там были такие моменты, что сидят группами 5−10 человек наших. Немцы нажмут, мы переходим в другое помещение и так кочевали, сегодня здесь, завтра в другом помещении. Кушать нечего было, воды не было; вонища, трупы разлагаются, жарко было. Поле стадиона все было усеяно немецкими трупами. Сколько я после этого ни был в боях, еще не видел такой картины, чтобы так плотно труп к трупу лежал. Немцы были все пьяные.

Боеприпасы уже иссякли, винтовки с патронами только остались. Гранат не было. Пулеметы, которые были, не удовлетворяли уже, ленты кончились. Ждали помощи, и никак не могли дождаться…

В ночь с 24 на 25 июня, когда Самвел Матевосян отбивал очередную атаку немецких штурмовиков возле Трехарочных ворот, он получил тяжелое ранение, третье по счету. Осколок вражеского снаряда вырвал часть бедра, и комсорг, отбросив пистолет в сторону, зажал фуражкой глубокую рану. Его отнесли в подвал на перевязку и сразу сообщили о случившемся Фомину.

СТЕНОГРАММА: Прибежал полковой комиссар, поцеловал меня. Ему жалко стало, что я вышел из строя окончательно.

— Ах, что ты сделал, дорогой!..

Врач перевязал меня, вышел. Когда уже сделали перевязку, я попросил пистолет. Но мне его не дали, поставив рядом двух сержантов. У меня было намерение покончить с собою, потому что выхода нет. Потом мне передали, что врач, который мне перевязку сделал, вышел и застрелился. Сказав перед этим:

— Раз Матевосян вышел из строя, дальше нет смысла держаться…

(Речь идет о Бардине Михаиле Даниловиче, враче 84-го стрелкового полка, застрелившегося 25 июня 1941 г. По свидетельствам других защитников, причина самоубийства была в отчаянии от невозможности оказать действенную помощь страдающим раненым и умирающим красноармейцам, прим. авт.)

СТЕНОГРАММА: У меня было сильное кровотечение, перевели в подвальное помещение. Сколько я там лежал, не знаю. Оттуда уже меня немцы вытащили. Вытащили наши люди, немцы уже вокруг, это было с 5 на 6 июля. Они больше всего на волосы смотрели. Если волосы есть — значит комсостав. А я тогда был заместителем политрука, этим рядовой занимается. Очевидно, это их и успокоило, что я рядовой, и меня не расстреляли…

«Товарищ Герой Советского Союза»

 

Самвел Матевосян, захваченный в плен в полубессознательном состоянии, сумел осенью 41-го, когда его рана зарубцевалась, сбежать из лагеря военнопленных. Воевал в партизанском отряде, потом повторно был призван в действующую армию. Закончил офицерские курсы. Участвовал в штурме Берлина и расписался на рейхстаге: «Я из Бреста. Самвел Матевосян.»

Кстати, после войны, 27 августа 1946 года, сотрудники Комиссии разыщут бывшего командира штурмовой роты, чтобы внести в стенограмму беседы некоторые уточнения. И на последней странице Матевосян напишет красными чернилами:

«Юго-Западный участок Брест-Литовской крепости, где мне было приказано руководить обороной с 22.06.41 г. по 28.06.41 г. Неоднократно (за день 4−5 раз) переходили в контратаку и в рукопашный бой. Бойцы и командиры, которые меня знали до войны, при обращении со мной во время боя, говорили «товарищ Герой Советского Союза» (присвоили сами). А те, которые не знали, называли «товарищ полковник». Так как я носил гимнастерку с четырьмя шпалами.

Он был первым защитником Брестской крепости, которого разыскал писатель Сергей Смирнов, и многое сделал для того, чтобы вернуть из небытия имена своих однополчан. Матевосяна сначала дважды исключали, а затем — дважды восстанавливали в партии. Дважды награждали звездой Героя Социалистического труда. Последний раз — в 1996 году, Указом тогдашнего президента России Бориса Ельцина. Это был исключительный случай, когда человек получил советскую награду — от имени уже несуществующего государства.

P.S. Редакция «СП» выражает благодарность директору научного архива ИРИ РАН кандидату исторических наук Константину Дроздову за предоставленную копию уникальной стенограммы.