Повествования о военспецах или, если говорить шире, о военной элите РККА в целом немыслимы без рассказа о Борисе Михайловиче Шапошникове. И не только потому, что Иосиф Сталин чуть ни к единственному в своем окружении обращался к нему по имени-отчеству. Сам путь маршала нетипичен.
Родился он 20 сентября 1882 года в провинциальном Златоусте вовсе не в военной семье. Отец четверть века каждый божий день, исключая только выходные, по восемнадцать часов трудился по найму в известной на Урале купеческой семье Злоказовых. Многолетняя и безупречная служба была отмечена не прибавкой к жалованью, а подаренным семейным альбомом, как сейчас принято говорить, работодателей.
Пассажир милютинского лифта
Семья часто переезжала, и в памяти Бориса Михайловича, помимо Златоуста, запечатлелись Красноуфимск и Пермь, где он окончил реальное училище. После него молодой человек решает поступить в военное училище, поскольку доступ туда вследствие реформ последнего генерал-фельдмаршала императорской армии графа Дмитрия Милютина был открыт для представителей всех сословий.
Да, о Милютине несколько слов. Пожалуй, этот человек оказался одним из первых, кто запустил социальные лифты в изрядно проржавевшем механизме монархии. Благо, Александр II оказал ему поддержку. Впрочем, Александр III поспешил нивелировать начинания отца знаменитым циркуляром «О кухаркиных детях».
Однако на всесословном характере военного образования это уже не отразилось. Со скрипом, но дворянский элемент в офицерском корпусе разбавлялся простолюдинами. А что оставалось делать? Уже с конца XVIII столетия российское дворянство стало вырождаться в маниловых, ноздревых и гаевых, за что спасибо «Манифесту о вольности дворянства» Петра III и «Жалованной грамоте дворянству» Екатерины II. Именно эти документы аккумулировали постепенное превращение служилого сословия в паразитическое, одновременно они стали и смертным приговором монархии.
“После Гражданской войны в РККА наметилось что-то вроде негласного противостояния между профессионалами старой школы и теми, кто мало смыслил в военном деле, но сделал головокружительную карьеру в годы Гражданской войны”
Но вернемся к Шапошникову: его выбор пал на Московское военное училище с двухгодичными курсами для лиц, получивших среднее образование, и год – с высшим образованием. Борис Михайлович окончил его по первому разряду. Примечательно, что, по словам будущего маршала, в училище была на высоте строевая и тактическая подготовка, но вот результаты на полевых стрельбах юнкера показывали посредственные вследствие недостаточного внимания начальства к огневой подготовке.
В 1903-м по собственному выбору Шапошников отправился служить в 1-й стрелковый Туркестанский батальон, расположенный в Ташкенте. В число обязанностей офицеров – и не только туркестанцев – входило и обучение солдат грамоте, поскольку, вспоминал Борис Михайлович, «в роты приходило много неграмотных молодых солдат даже русских, не говоря уже о солдатах других национальностей».
Примечательно, что тактических занятий среди офицеров батальона практически не проводилось. Хуже того, командир 1-го Туркестанского корпуса генерал-лейтенант Константин Церпицкий завалил батальон приказами, касающимися, вспоминал Шапошников, внутреннего порядка, а отнюдь не боевой подготовки. Справедливости ради отмечу, что военачальник этот был боевым генералом, отличившимся при подавлении Боксерского восстания в Китае и на полях Русско-японской, получил тяжелое ранение под Мукденом, от которого так и не оправился, умерев в 1905 году. Борис Михайлович в мемуарах отдает дань его храбрости, но считает слабым с точки зрения подготовки командиром.
Да, по поводу Боксерского восстания: история оного высмеивает сентенции утверждающих, будто мы непременно только защищались и ни на кого не нападали. Глупости: любая империя создается железом и кровью, путем экспансии. Хотя наша и не была столь чудовищно жестока по отношению к покоренным народам, как империя Британская или какая-либо другая держава романо-германского мира.
В целом поражение огромной страны от явно недооцененной армии, не говоря уже об устроившем русским морякам Цусиму военно-морском флоте, микадо всколыхнуло в том числе и офицерство захолустного тогда Туркестана. Ситуацию усугубила первая революция, о которой узнавали главным образом по слухам. Надо сказать, что в те годы в батальонной библиотеке хватало и либеральной, и даже радикальной литературы, например имелся роман Николая Чернышевского «Что делать?».
Тому же Шапошникову нравился журнал либеральной направленности «Мир Божий», как-то опубликовавший статистические данные. Борис Михайлович позже вспоминал их: «На каждые 500 солдат русской армии, то есть на один батальон, приходилось по одному генералу. Явление явно ненормальное. Где же были эти генералы? Очень многие из них заведовали различными приютами или даже родильными домами, состояли в распоряжении».
Я бы добавил к этому занятие многих ключевых должностей в армии представителями дома Романовых, что часто не соответствовало ни их компетенции, ни военным способностям. Наиболее яркие примеры: великие князья Николаи Николаевичи – Старший и Младший.
Увы, в военно-феодальной монархии иначе и быть не могло. Даже в гражданской сфере не всегда талантливые в деле государственного управления аристократы с трудом готовы были мириться с пребыванием на верхах социальной лестницы людей, пусть и способных, но не знатных. Яркий пример здесь – судьба Сергея Витте, впрочем, платившего недоброжелателям, вплоть до последнего монарха, той же монетой.
В статье нет цели анализировать причины революции, но походя замечу: кризис элит, их вырождение неизбежно приводит государство к катастрофе, будь то внешнее завоевание, инициированные снизу внутренние потрясения или формирование контрэлиты, осуществляющей государственный переворот, и самый щадящий вариант – инкорпорирование оной в государственные структуры. Применительно в Российской империи контрэлитой являлась буржуазия, с которой военно-феодальная аристократия в лице Николая II и его сановного окружения категорически не желала делиться властью, даже законосовещательная Дума стала буквально вырванной у самодержавия уступкой.
Замечу, что контрэлита складывалась и в армии за счет постепенного занятия высоких должностей в военной иерархии недворянским элементом, относившимся к монархии либо с равнодушием, либо негативно. Собственно, лидеры Белого движения, в большинстве своем февралисты, до 1917 года эту самую контрэлиту и представляли и сражались отнюдь не за реставрацию монархии.
Достаточно почитать многотомные «Очерки Русской Смуты» Деникина, ознакомиться с биографией генерала от инфантерии Лавра Корнилова и адмирала Александра Колчака. Последний, прибыв в революционный Петроград, первым делом нанес визит отцу-основателю отечественного марксизма Георгию Плеханову.
Гранит и схоластика военной науки
Разумеется, может возникнуть вопрос касательно уровня военной науки в Российской империи как таковой. С ней также было не все ладно. И дабы не повторяться, рекомендую свою статью, посвященную считавшемуся крупнейшим в монархии военным теоретиком на рубеже XIX–XX веков генералу от инфантерии Михаилу Драгомирову, «Армии нужен школьный учитель».
В 1907-м Шапошников поступил в николаевскую Академию Генерального штаба. В статье «Две жизни генерала Самойло» я писал о впечатлениях от обучения в академии двух антагонистов по Гражданской войне – генерал-лейтенантов (только одного – советского, а другого – царского) Александра Самойло и упомянутого выше Антона Деникина. Борис Михайлович в целом хорошо отзывался об уровне преподавания, хотя некоторые из лекторов не избежали его критики, быть может, и не всегда справедливой.
К слову сказать, Шапошников учился на одном курсе с будущим противником – тогда лейб-гвардии поручиком бароном Петром Врангелем, представлявшим собой, бесспорно, выдающуюся и харизматичную личность. Охарактеризовал Борис Михайлович его крайне негативно, обвинив в жульничестве на экзамене, а еще и в стукачестве. Вряд ли все это справедливо. Но иного выйти из-под пера советского военачальника и не могло. Идеологическая ангажированность – бич таких воспоминаний, нередко действительно интересных и содержательных.
Возвращаясь к обучению Шапошникова в академии, считаю нужным обратить внимание читателей на примечательную ремарку. «Когда, – писал будущий маршал, – вспыхнула мировая война, учение о войне, которое преподносил нам Незнамов, пригодилось всем молодым офицерам Генерального штаба. Если для генералов русской армии, воспитанных на стратегии Леера и Михневича, действия немцев в мировой войне были каким-то откровением, то для капитанов русского Генерального штаба они были не новы».
Дело в том, что владевший немецким языком преподаватель академии полковник Александр Незнамов готовил свой курс по стратегии на базе работ в том числе германских авторов, воспитанных на трудах самого, пожалуй, выдающегося военачальника конца XIX века, спланировавшего и блестяще осуществившего кампанию разгрома войск Наполеона III – генерал-фельдмаршала – не только, кстати, прусского, но и российского – Хельмута фон Мольтке Старшего.
А вот труды поклонника устаревшей к тому времени наполеоновской стратегии генерала от инфантерии Генриха Леера скорее рассказывали о прошлом, но отнюдь не отвечали современности. Как справедливо заметил Деникин: «Старился учитель – старились и приемы военного искусства, насаждаемые академией, отставали от жизни».
Отчасти схоластика в академическом образовании, о чем с сожалением писал Шапошников, нашла накануне Первой мировой отражение и в Военной доктрине, которой-то по большому счету и «не было, был разброд в тактике, а тем более в стратегии».
После завершения учебы будущий маршал вернулся в ставший едва ли уже не родным Туркестан командовать ротой. В редкие минуты досуга он читал новинки западной военной литературы и испытывал чувство обиды за «немощь русских Вооруженных сил». Разумеется, с точки зрения оснащения и подготовки нижних чинов, равно как и офицерского корпуса в целом, императорская армия была далеко не немощна. Поражение в той же войне с Японией практически целиком ложится на командующего маньчжурской армией генерал-адъютанта Алексея Куропаткина и Николая II. Последний отправил вопреки советам профессионалов, в том числе и своего двоюродного дяди-адмирала, великого князя Александра Михайловича, 2-ю Тихоокеанскую эскадру на гибель.
Соответственно справедливость приведенной оценки Шапошникова следует отнести к высшему командованию и уровню стратегического мышления военачальников, которым предстояло командовать фронтами в грядущей войне. В подтверждение своих слов сошлюсь на выдающегося русского военного историка и что немаловажно – убежденного монархиста Антона Керсновского: «Как передают, Сухомлинов (военный министр с 1909 по 1915 год. – И. Х.) похвалялся, что двадцать лет не брал в руки книги по военному делу».
Он же дает следующую характеристику российскому офицерскому корпусу в преддверии Первой мировой: «Жестокий урок Японской войны сказался двояким образом в душе армии – ее офицерском составе. Главная его масса – средние и младшие начальники (в их число входил Шапошников, равно как и многие из тех офицеров, кто позже вступит в РККА. – И. Х.) с рвением принялись за возрождение подорванной русской военной мощи, быстро и плодотворно проработав весь горький опыт потерянной кампании. Старший же командный состав был глубоко потрясен и подавлен военной катастрофой: устои, казавшиеся незыблемыми, разрушились, переучиваться было поздно. Таким образом, как в толще армии – на ее низах шла стихийная творческая работа и здоровая кровь военного организма удивительно быстро затягивала раны, бывшие столь ужасными, на верхах российской вооруженной силы наблюдались упадок духа, уныние, шатания и колебания».
К этому следует добавить, что незадолго до Первой мировой функции Генерального штаба и Военного министерства были разграничены и, случалось, командование военных округов получало из двух этих инстанций взаимоисключающие приказы, что вносило сумятицу в систему управления и дезориентировало командующих. Что ж, еще раз подчеркну: кризис империи – это прежде всего кризис господствующих элит. И выражался он в неспособности последних наладить эффективную работу военного и гражданского управления.
Главный стратег РККА
1914-й Борис Михайлович встретил старшим адъютантом 14-й кавалерийской дивизии, в которую прибыл двумя годами раньше. С началом Первой мировой дивизия вошла в состав Юго-Западного фронта. И уже в октябре в ходе одного из боев Шапошников получил контузию. В годы войны он проявил себя храбрым офицером, прекрасно разбиравшимся в оперативной обстановке.
Февральская революция застала его подполковником – начальником штаба Отдельной сводной казачьей бригады. Временное правительство произвело Бориса Михайловича в полковники и вверило начальство над 16-м гренадерским Менгрельским полком. В условиях начавшегося развала обломков империи, не миновавшего и армию, Шапошников сумел наладить нормальные отношения с военно-революционным комитетом, уже после Октября избравшим его командиром Кавказской гренадерской дивизии.
В мае 1918-го Борис Михайлович добровольно вступил в Красную армию в непростое для молодой советской республики время: в том же месяце вспыхнул мятеж Чехословацкого корпуса, довольно быстро приведший к свержению большевистской власти в Сибири и на Дальнем Востоке.
Деятельность Шапошникова в годы Гражданской войны осуществлялась главным образом в сфере стратегического планирования операций РККА, в том числе и встречного сражения с Вооруженными силами Юга России в октябре-ноябре 1919 года, ставшего переломным в войне и окончательно похоронившим надежды белых на победу. Он же был в числе военспецов, разрабатывавших планы операций против Русской армии Врангеля летом-осенью 1920-го. Словом, будущий маршал оказался непосредственным творцом побед Красной армии над силами контрреволюции. После войны в отличие от многих своих коллег-военспецов он не перешел на преподавательскую работу, а продолжил службу в Штабе РККА, став своего рода его «рабочей лошадкой».
Специалист по предвоенной советской военной элите Сергей Минаков приводит следующую информацию, касающуюся деятельности Шапошникова: «Характеризуя персональный состав лиц, фактически осуществлявших в 1922–1923 годах высшее руководство Красной армией, политбюро ЦК считало, что основная работа в Реввоенсовете находится в руках тов. Склянского и группы беспартийных спецов, состоявших из главкома Каменева, Шапошникова и Лебедева. Эта группа – очень добросовестные, трудолюбивые и знающие работники». Добавлю: Склянский, будучи человеком невоенным, решал только организационно-административные вопросы. Мозгом армии были военспецы, включая Шапошникова.
Некоторое время он прослужил на командных должностях – возглавлял последовательно Ленинградский и Московский военные округа, а в 1928-м стал начальником Штаба РККА. Среди мотивов этого назначения я бы назвал случившуюся годом раньше Военную тревогу – так в историографии называют конфликт с Великобританией. Казавшаяся надвигающейся война требовала грамотного генштабиста во главе главного органа управления Красной армией, и Борис Михайлович был лучшей кандидатурой.
Именно тогда у Шапошникова произошел, скажем так, неявный конфликт с Михаилом Тухачевским, в то время командующим Ленинградским военным округом. Последний представил на имя наркома обороны Климента Ворошилова докладную записку с предложениями о модернизации Красной армии, содержание которой ныне хорошо известно: именно в ней – про 50 тысяч танков и прочее. Нарком, будучи дилетантом в военном деле, переадресовал записку Шапошникову и тот, судя по всему, дал крайне негативный отзыв на нее, переданный Ворошиловым Сталину. Реакция последнего также известна: «Красный милитаризм».
К чему я упомянул Тухачевского? Дело в том, что после Гражданской войны в РККА наметилось что-то вроде негласного противостояния между профессионалами старой школы и мало смыслившими в военном деле, но сделавшими головокружительную карьеру в годы Гражданской войны: тем же Тухачевским, который стал маршалом, во многом оставшись по уровню подготовки поручиком, Ионой Якиром, Иеронимом Уборевичем, Василием Блюхером. В 30-е годы они занимали в РККА ключевые должности, даже близко не соответствующие их компетенции.
И выбор Сталина в пользу подобных Борису Михайловичу профессионалов, равно как и командиров рангом пониже, но последовательно проходивших ступни служебной лестницы, и предопределил Победу в Великой Отечественной. Кстати, Шапошников подверг обоснованной критике Тухачевского в своей книге «На Висле. К истории кампании 1920 года», ставшей ответом на ранее вышедшую работу Михаила Николаевича.
Именно Борис Михайлович являлся фактическим разработчиком планов войны с фашистской Германией, о чем вспоминал маршал Александр Василевский: «В течение всех последних лет подготовкой плана непосредственно руководил Б. М. Шапошников». Больше того, по словам Василевского, согласно оценке Бориса Михайловича: «Самым выгодным Германии, а следовательно, и наиболее вероятным является развертывание основных сил немецкой армии к северу от устья реки Сан. Соответственно и в плане предлагалось развернуть и наши главные силы в полосе от побережья Балтийского моря до Полесья, то есть на участках Северо-Западного и Западного фронтов».
Иными словами, Шапошников верно определил направление главного удара вермахта, и можно только сожалеть, что к его рекомендации сосредоточить основные силы на Минском направлении не прислушались. Статью о маршале, чуть-чуть не дожившем до им ковавшейся Победы, я также завершу характеристикой, данной ему Василевским, который и сам был высокопрофессиональным генштабистом: «Опыт крупной оперативно-штабной работы в годы Первой мировой и Гражданской войн позволил Б. М. Шапошникову превратить Генеральный штаб в подлинный центр руководства военным планированием, боевой и оперативной подготовки Красной армии. Его личный пример влиял на подчиненных. Выдержанность, вежливость и скромность, такт в общении с людьми, дисциплинированность и предельная исполнительность – все это воспитывало у лиц, работавших под его началом, чувство собственного достоинства, ответственность и точность, высокую культуру поведения».
кандидат исторических наук
Свежие комментарии