Продолжение. Начало здесь
Плен.
Стоим как-то на очередной горке. Тут меня вызывает один дембель и говорит: «Сегодня праздник – у нас сто дней до приказа» (Сто дней до приказа об увольнении. Приказ ежегодно подписывался всегда 24 марта. – Ред. ) Я: «И что?». – «Где «чарс»?». (Одно из названий анаши, наркотического средства из конопли. – Ред.). Я: «Какой «чарс»? Нет никакого чарса»!..». – «Рожай! Куда хочешь иди: в другой взвод или ещё куда. Мы тебя на боевые взяли! Если не родишь, больше на боевые не пойдёшь». – «Меня же увидят?». – «Стемнеет – сходи».
Вообще-то эту схему я теоретически уже знал. По рации анашу называли то «миша», то «андрей». Это чтобы офицеры, которые слушали наши разговоры, не поняли, о чём на самом деле речь. Чтобы выйти на второй взвод, даю два тона (два коротких сигнала по рации. – Ред.). – «Да». – «Ребята, у вас «миша» есть во взводе?». – «Нет, у нас «миши» нет». Ну ладно… Третий взвод: «миша» есть? Нет. Оказалось, что есть в управлении батальоном, они стояли на другой горке. – «Ребята, как стемнеет, я к вам поднимусь. Дадите – я сразу обратно».
Было часов шесть вечера. Дембелям сказал, что пошёл, и когда стало темнеть, стал спускаться. Спустился вниз – уже стемнело совсем. Честно говоря, было боязно. Шёл без бронежилета. На мне была куртка с карманами – «эксперименталка», она только-только появилась. Сверху «лифчик», там три магазина двойных, четыре ракетницы, две дымовые шашки оранжевые, четыре гранаты. Запалы к гранатам были отдельно. Бывали случаи, когда пуля попадала в гранату. Если граната была в снаряжённом состоянии, то она детонировала. Моему дембелю пуля попала в «эфку» (оборонительная граната Ф-1. – Ред.). Когда пуля ударила, он стал кричать – прощаться с друзьями: «Маме скажите то-то, то-то, сестре – то-то, то-то!..». Ему было очень больно, и он подумал, что умирает. Тут прибежал доктор: «Где-где-где?!.». – «Да вот здесь болит!». – «Да нет здесь ничего, только синяк квадратный!». Пуля попала в гранату, гранату ударила в пластину бронежилета, а пластина – уже ему в грудь. Если бы был вкручен запал, он точно бы погиб. Потом дембель показывал нам пулю, которая застряла между зубцами на «рубашке» гранаты…
Спустился я вниз, потом стал подниматься. Шёл очень медленно, осторожно, слушал внимательно. Вдруг вижу – у входа в пещеру огонь тлеет (горел чурбак, который может всю ночь тлеть без дыма), а вокруг этого костра сидят люди! Сначала я подумал, что это наши. Но почти сразу сообразил – не наши… Они меня пока не видели.
Как же я мог так ошибиться, перепутать направление и зайти прямо к «духам»! Но я не очень испугался, приготовился к бою. Положил автомат, снял с предохранителя, патрон уже был в патроннике. Вкрутил запалы в гранаты. Взял «эфку», усики разомкнул, выдернул и выбросил кольцо. Я видел там не больше десяти человек. До них было метров двадцать. Думаю: брошу гранату и перестреляю оставшихся из автомата. Наверняка у них анаша есть, так что задание дембелей всё равно выполню.
Только приготовился, как пришла мысль: никогда не убивал людей так близко. Когда стреляешь на расстоянии, то непонятно – убил или не убил. Может, душман просто упал? И тут же вторая мысль: а вдруг кто-то из них пошёл по нужде и зайдёт сзади? Только так подумал, мне автомат сзади в голову – бац!.. И крик!.. Тут же подбежали ещё два «духа» – бородатые, с автоматами. На голове шапки, которые краями заворачиваются наверх.
Меня схватили, потащили к пещере и бросили внутрь. Я даже не успел испугаться, был какой-то шок. Но автомат левой рукой инстинктивно схватил, другой рукой гранату крепко держу – кольцо-то выдернуто! Вижу: в углу на камне старший сидит. Он что-то сказал – ко мне пошли двое с верёвками, связать собрались. Один берётся за мой автомат – а я поднимаю гранату без кольца! Уже собирался бросить, как старший стал что-то быстро говорить и мне показывает: тихо, тихо, тихо, не надо… Обалдевшие «духи» отпрянули назад. Мы были внутри пещеры вчетвером, остальные стояли снаружи.
Они мне: «Шурави?». – «Да, шурави». Начали со мной разговаривать, но я же по-афгански ничего не понимаю! Говорят, говорят, мне непонятно. И в какой-то момент я осознал, что мне конец, мне отсюда точно не вырваться… Придётся взорвать гранату вместе с собой. Мысль эти привела меня в такой дикий ужас!.. Мне же всего девятнадцать лет! И неужто мне конец!.. И сразу обратил внимание, что тут мысли как-то по-другому пути пошли.
Время остановилось. Мыслил я очень ясно и чётко. Перед смертью я оказался в каком-то другом пространстве и времени. Думаю: лучше умереть в девятнадцать лет. Рано или поздно я ведь всё равно умру. Буду стариком каким-нибудь больным, да и вообще в жизни сложности наверняка будут. Лучше умереть сейчас.
И тут я вспомнил про крестик под петлицей. Меня эта мысль стала очень сильно греть. Появилась какая-то надежда не на спасение физическое, а что я могу обратиться к Богу. И обратился к Богу мысленно: «Господи, мне страшно! Отними у меня страх, помоги мне гранату взорвать!». Подрываться было очень страшно…
После этого пришли мысли о покаянии. Я стал думать: «Господи, мне всего девятнадцать лет. Лучше сейчас меня забери. У меня сейчас грехов мало, я не женат, с девушками не дружил. Ничего особенно плохого в своей жизни не сделал. А за то, что сделал, прости меня!». И вдруг я почувствовал Бога так близко, как никогда в жизни больше не чувствовал. Он был буквально над пещерой. И в этот момент время остановилось. Ощущение было такое: как будто я одной ногой уже на том свете нахожусь, а другой ногой – ещё на этом.
И тут открылись какие-то вещи, над которыми никогда в жизни не задумывался. Я с ходу понял, в чём состоит смысл жизни. Думаю: «Что самое главное в жизни? Дом построить? Нет. Родителей похоронить? Тоже нет. Дерево посадить? Тоже неважно. Жениться, детей родить? Нет. Работа? Тоже нет. Деньги? Даже странно об этом думать – конечно, нет. Нет-нет-нет… И тут я почувствовал, что самое главное, самое дорогое в жизни – это сама жизнь. И подумал: «Господи, мне ничего в жизни не надо! Ни денег, ни власти, ни наград, ни званий армейских, ничего материального. Как хорошо просто жить!».
И вдруг в голове мелькнуло: если я взорву гранату, то дембеля подумают, что я к душманам сбежал! Они же меня мучали, хоть и не били особо. – «Господи, Тебе всё возможно! Сделай так, чтобы дембеля так не подумали! Господи, и ещё одна просьба! Сделай так, чтобы моё тело нашли. Чтобы меня похоронили дома, у нас на кладбище. Маме будет намного легче, когда она будет знать, что это моё тело в гробу, а не кирпичи. Она обязательно будет это чувствовать. Придёт на кладбище, поплачет… У меня ещё три сестры есть, утешение всё равно будет». И я почувствовал какое-то необъяснимое спокойствие. Такие правильные мысли мне, совсем молодому парню, в голову приходили, просто удивительно.
И в этот момент пришёл парень лет шестнадцати, «бача». Его «духи» откуда-то вызвали. Оказалось, что он год или два жил в Союзе, в Куйбышеве (сейчас город Самара. – Ред.), и говорил по-русски. Стали спрашивать через него, откуда я, где служу. Отвечаю – в Кабуле, в десантных войсках. Здесь находимся на боевых. Спрашивают, откуда я родом. Отвечаю, что из города Саранска. Мальчик: «О, это недалеко от Куйбышева!». Я: «Да, рядышком». Спрашивают: «А как ты пришёл сюда?». – «Я шёл в другой взвод за «чарсом». – «За чем, за чем?!.». – «У нас праздник у дембелей, им надо его отметить. У нас принято водкой отмечать, но водки нет. Поэтому и отмечают таким способом». Они рассмеялись. Старший приказал – кто-то пошёл и принёс «чарс». Кусок большой, примерно с апельсин. Внешне он похож на пасту «гойя», тёмно-зелёного цвета, на ощупь, как пластилин, только жёстче.
(Сам я анашу не курил ни разу, ни до этого, ни после. Но не раз видел, как через три затяжки человек уходит в аут и становится невменяемым минимум на час. Я потом часто обкурившимся дембелям рассказывал анекдот про чукчу. – «А ну-ка про чукчу!». Начинаю: «Идёт чукча по пустыне. И вдруг вертолёт пролетел. И он как побежит обратно в свой аул! Кричит: я видел, я видел, я видел! Весь посёлок собрался – ну что ты видел? Ну, апельсин знаешь? Знаю. Совсем не похож!». И дембеля хохотали над этим по полчаса! Валялись в буквальном смысле, это же просто цирк был на конной тяге! Потом снова: «Давай!». И как только начинаю: «Чукча пошёл…» Они: ха-ха-ха!.. Полгода я дембелям этот анекдот рассказывал.)
«Духи» говорят: «Мы передали своим, что взяли пленного». Отвечаю: «В плен не сдамся. У меня граната без кольца, взорвусь вместе с вами. Знаю, чем плен закончится, я видел трупы наших». Они говорили-говорили между собой. Потом спрашивают: «Что предлагаешь?». – «Я предлагаю… Может, отпустите меня?..». – «Но ты же приехал убивать нас?». – «Да. Но в плен не сдамся. Я ещё никого не убил, всего полтора месяца здесь».
Душманы посоветовались ещё немного, потом старший говорит: «Ну ладно, мы тебя отпустим. Но с условием: мы тебе «чарс», а ты мне – свою куртку». (Куртка душману понравилась потому, что это была «эксперименталка». Её недавно дали, да и то только нашей роте – проверить. А она тяжёлая, как бронежилет. Как будто матрас на себе тащишь, в горы ходить в ней очень неудобно.)
Говорю: «Куртку можно. Только отойдите». У меня в одной руке автомат, в другой – граната. Я всё равно опасался, что душманы могут на меня кинуться во время переодевания. Автомат положил, осторожно вытянул одну руку из рукава, потом, другую с гранатой. Действовал с опаской, но было ощущение, что находился в какой-то прострации. Настоящего страха у меня не было. Когда я просил: «Господи, отними страх! Я боюсь взорвать гранату», Господь страх у меня отнял. И в тот момент я понял, что человек на девяносто девять и девять десятых процента состоит из страха. И этот страх мы сами на себя берём, им как будто грязью мажемся. Я почувствовал, что от этого мы и болеем. И если страха нет, то человек совсем другой.
Я отдал старшему куртку, тот её сразу надел. Все куртку похвалили, а мне говорят: «Ты настоящий шурави, хубасти-хубасти (хорошо. – Ред.)». Старший говорит: «Всё, мы тебя отпускаем. Вот тебе «чарс», вот конфетки». Даже чай мне налили. Но чай пить не стал – а вдруг отравят?
И действительно мне дали конфеты! Ещё платочки размером сантиметров тридцать на тридцать, на них вышивка в виде руки с пальцем и что-то по-арабски написано. И ещё наклейки овальные, размером сантиметров десять. Там тоже рука и надпись.
Говорят: «Мы тебя отпускаем, но оставь автомат». Отвечаю: «Автомат не дам. Я за него расписался, за потерю автомата четыре года «дисбата» (дисциплинарный батальон. – Ред.)». – «Ладно, автомат не нужен. У нас и патронов таких нет, 5,45. Давай ракетницы!». – «Это пожалуйста». Вытащил четыре штуки и отдал. – «Можешь идти, мы тебя отпускаем. Скоро рассвет».
Сунул всё, что они мне дали, в карман, встал и без страха совершенно, как будто мы сидели за столом с приятелями, пошёл к выходу. Нагнулся, вышел из пещерки. Впереди площадка метров, наверное, десять в длину. «Духи» машут рукой – тебе туда, ты оттуда пришёл!..
Первые секунды не думал ни о чём. Но как только прошёл метров пять, как будто проснулся!.. Появился такой страх, просто будто молния какая-то в меня ударила! Первая мысль: какой я дурак, они же сейчас в спину будут стрелять! От этой мысли меня сразу пробило потом холодным, по спине струйка потекла. Думаю: они даже бушлат сняли, чтобы не продырявить! Остановился… Я реально чувствовал эти пули в себе, мне казалось, что они уже стреляют! Решил повернуться лицом, чтобы стреляли не в спину. Повернулся: а они мне машут рукой – туда-туда!..
Развернулся обратно и как будто схватился за ниточку надежды Божьей. «Господи, пожалуйста! Ты меня почти спас! Осталось всего пять метров. Господи, Тебе всё возможно! Сделай так, чтобы пули мимо пролетели!». Иду, а ощущение такое, что всё равно будут стрелять! Осталось метра три. Не выдержал, обернулся: душманы руками машут – иди-иди, туда-туда!.. – «Господи, Ты меня почти спас! Три метра осталось… Ну пожалуйста, спаси меня!». И как сиганул в темноту!
Спустился вниз, стал подниматься. Сначала хотел гранату выбросить, но сообразил – если гранату брошу, то свои прикончат из гранатомётов. Так и пошёл дальше с гранатой. Поднимался очень осторожно – как бы не начали стрелять. А в Афганистане ведь как: темно-темно-темно… А как только солнце выходит, бац – и сразу светло! Буквально пять-десять минут – и день деньской!
Слышу: «Стой, пароль!». Пароль я назвал, цифры какие-то были. – «Это ты, что ли?!.». Поднимаюсь, радостный такой. Дембеля подбежали и в девять рук меня – бам-бам-бам!.. Я: «Тихо, у меня в руке граната! Взорвётся сейчас!». Они – в сторону! (Оказалось, что они действительно решили, что я к душманам сбежал! Всех опросили по сто раз – меня нигде нет. И испугались – поняли, что им по шее может попасть за это дело. А тут я вернулся. – «Ах, ты вернулся!.. Мы же за тебя столько переживали!..». И действительно – вместо того, чтобы праздновать сто дней до приказа, они всю ночь не спали! Короче, наваляли мне прилично. Хотя я всё равно был очень рад, что всё так обошлось.) Говорю: «Осторожно, у меня пальцы онемели!». Одни гранату держат, другие пальцы отгибают. Наконец гранату вытащили и бросили куда-то. Граната взорвалась – командир взвода проснулся. Вышел: «Что вы тут делаете? Кто гранату бросил?». – «Подумали, что «духи» ползут! Решили шваркнуть». Вроде поверил.
Дембеля: «Ну всё, тебе просто крышка! Жизни тебе не дадим!». А я всё равно счастливый, что живой остался!
Тут приходит приказ: спускаться вниз на другую сторону горы, на броню. А я в тельняшке, кителе и шапке, больше ничего на мне нет. Холодно… Командир взвода спрашивает: «А где куртка?». – «Да не знаю. Положил куда-то, она и потерялась». – «Где потерялась? Площадка одна – всё как на ладони! Ты меня за дурака считаешь?». – «Нет». – «Ну и где она?». – «Нету…». Не буду же я ему говорить, что я куртку душману отдал. Тем более здесь за командира взвода у нас был замполит, командир в это время от гепатита лечился. Он: «Приедем на базу, я тебе покажу!». А я всё равно рад, что от душманов живой вернулся! Ну побьёт, ну ничего страшного… Ведь за дело. И вообще, если бы душманы мне сказали: «Выбирай: либо мы тебя убьём, либо дембеля тебя будут бить целый месяц», я бы всё равно выбрал дембелей.
Спустились, сели на броню, поехали на четвёртый этап. У меня как у ненадёжного автомат забрали. Главный дембель мне говорит: «Ну всё, тебе крышка! Мы столько переживали из-за тебя! На боевые больше никогда не возьмём, будешь салагой до конца службы». – «Так вы сами меня послали за анашой!». – «Так мы тебя за анашой послали, а не куда-нибудь! Ты где был?». – «Сейчас расскажу». И подробно всё рассказал – командир не слышал, на другой машине ехал. – «Вот платки, вот наклейки, вот конфеты, вот анаша…». Разворачиваю, показываю. Он: «Так это же душманская!». – «Конечно! Я же тебе говорю, что был у «духов»! Бушлат им отдал, анашу взял». Он на меня: «Шайтан!..». Отвечаю: «Я не шайтан!». (Я знал, что это слово значит. Бабушка в детстве нам даже имя «чёрного» запрещала произносить. Когда мы сидели на бревне нога на ногу или на скамейке ногами болтали, она нам говорила: «Так нельзя! Он там сидит в это время, а ты его качаешь».)
Дембель был просто в шоке! Говорит: «Будешь в моей тройке!». Я: «Как скажешь». Это был очень сильный парень. Звали его Умар. Это его прозвище по фамилии Умаров. А имя его Дели. Внешне – просто двойник Брюса Ли! Он для меня стал реальным покровителем. Конечно, он меня гонял как сидорову козу, но никогда не бил и защищал от всех! (Умар строго настрого запретил мне кому-то рассказывать про историю с пленом, но потом сам и проболтался. Дембеля ведь когда обкурятся, то хвастаются, какие у них молодые шустрые. Умар слушал, слушал и говорит: «Вот у меня молодой – вообще волшебник! На боевых говорю ему: «чарс» нужен! Он к душманам сходил, «чарс» у них отобрал и мне принёс! Вот это волшебник!». И скоро об этой истории узнал весь полк.)
В конце концов наши решили не брать «зелёнку», а запустили туда весь боезапас артиллерийский. Мы вернулись в сам Кандагар, оттуда опять самолётом – к себе в Кабул.
Караул.
Только вернулись из Кандагара – сразу в караул. Меня поставили охранять парк машин. За парком – колючая проволока, дальше поле и метров через четыреста-пятьсот начинаются дома, это уже окраина Кабула.
Часовому надо ходить вдоль проволоки, как мишень (а «духи» тут постреливали время от времени). Это был конец декабря, ночью холодно. Надел бушлат, бронежилет, автомат сверху. Хожу, как огромная макивара (в карате тренажёр для отработки ударов. – Ред.), не попасть в такого человек просто невозможно. Ходил-ходил – думаю: «Опасно… Надо отойти подальше от проволоки. Хоть я и не дембель, но что-то не очень хочется маячить туда-сюда». Хожу уже между машинами. Иду-иду… Вдруг – бум, меня что-то ударило! Открываю глаза – лежу на земле. То есть я на ходу заснул и упал. Встал: «Как это?!.». Ну ладно бы я лежал и заснул. Но я же шёл! Снова иду-иду-иду. Так хорошо становится, тепло-тепло-тепло… Бам – опять на земле лежу. Вскочил, уже побежал. Тепло-тепло-тепло, словно как в тёплую воду погрузился… Бум – опять на земле! Сообразил, что я уже и на бегу заснул. Выбросил бушлат, бронежилет. Но уже и в одном кителе на бегу заснул! Встал – автоматом по спине себя бью! И стал изо всех сил бегать по кругу. Чувствую тут – вроде проснулся.
И вдруг слышу: «Витёк! Это я, «Сокол»! У меня «дэцл» есть и печенье. Давай захаваем!». Вся рота в нарядах, дружок мой попал в столовую. А «дэцл» – это банка сгущёнки, сто сорок граммов. Нам в принципе в Афгане каждое утро сгущёнку давали, в кофе её заливали. Но те, кто был в наряде в столовой, из сорока двух банок, которые были положены на полк, половину тырили себе. Все об этом знали, но никто даже не ворчал. Все понимали, что наряд в столовую – самый тяжёлый, сутки вообще не спишь.
Мы залезли в кабину «камаза». Успели по одному разу печенье в сгущёнку макнуть, и тут же домиком голова к голове сложились – вырубились оба…
Караул пришёл – меня нет! Все очень испугались, когда увидели, что я пропал. Ведь «духи» могли зайти в парк и утащить меня. Это же «залёт»! Сорок минут искали, но докладывать побоялись.. Ведь если придётся разбираться, то выяснится, почему я заснул. Отстоял свои два часа. Тут приходит дембель: «Теперь за меня два часа стоишь!». Через два часа пришёл уже и мой главный дембель, Умар: «Так, за меня два часа стоишь!». Отстоял шесть часов – уже моя смена подошла, стою за себя два часа. То есть я стоял всю ночь и поэтому под утро отключился окончательно.
Проснулся от ударов. Спросонья не могу понять, что происходит: бьют руками, ногами, но не по лицу, а как матрас выбивают. Тут самый свирепый дембель хотел меня побить уже по-настоящему. Но Умар сказал: «Ты что, обалдел, не трогай! Он же восемь часов стоял».
Особый отдел.
Через некоторое время меня вызывают в особый отдел – разбираться с моим походом к душманам под Кандагаром. Против меня грозились возбудить уголовное дело. Перед этим меня пригласил командир полка: «Смотри, могут сломать! Не колись – наш полк хотят признать лучшим полком ВДВ. Если что, то я тебя оттуда на боевые выдерну».
И получалось, что на боевых я отдыхал. Вернулись, оружие почистили, в баню сходили, кино посмотрели – на следующий день меня в особый отдел. Особисты пугали гауптвахтой, тюрьмой: ««Давай, колись, как ты у душманов побывал!». – «У каких душманов?». – «Солдат, говори, сколько душманов было, сколько «чарса» принёс! Кто тебя послал?». А мне пришлось говорить, что ничего не было. Перед этим дембеля пригрозили: «Смотри, не расколись!». И действительно, если бы я рассказал всё как было на самом деле, то у дембелей были бы очень большие проблемы. Но и мне бы точно крышка пришла.
Прошло полгода, первый особист уехал в Советский Союз, дело передали другому. А второй майор оказался моим земляком из Саранска. Пригласил меня: «Слушай, «зёма»! Все же говорят об этом. Ну расскажи, интересно же!». Я: «Товарищ майор, за копейку хотите купить? Хоть арестуйте, можете даже расстрелять меня – ничего не было. Это же смешно, как это вообще могло бы быть? Давайте мы вас сдадим в плен в тельняшке десантника и посмотрим, что от вас останется! Может, ухо или что-нибудь ещё…». Он так разозлился! Ходили слухи, что он владеет гипнозом, поэтому я ему в глаза не смотрел. Он: «В глаза мне смотри!». Я: «А чего мне в них смотреть? Они что, красивые, что ли?..». Конечно, я рисковал, так с ним разговаривая. А что было делать?!. Я тогда оказался между трёх огней: с одной стороны, дембеля, которые меня послали за анашой, с другой стороны командир полка говорит – не колоться! А особист требует: колись! Так что спасся я из этой ситуации просто чудом.
А спасал меня, как и обещал, командир полка. Звонят особисту: это наш снайпер, он очень нужен на боевых. Но как только возвращаюсь с гор – опять всё сначала. (Кстати, наш командир полка сейчас – замкомандующего ВДВ, генерал Борисов. Очень хотел бы с ним встретиться и поблагодарить.)
Я думаю, что особисты прежде всего хотели наказать солдат, которые послали меня за анашой. Разговаривал майор со мной очень жёстко. А тут как-то говорит: «Ладно, «зёма». Дело мы закроем. Расскажешь, как было?». Я: «Товарищ майор, давайте так! Домой в Саранск вернёмся, водочку поставим, выпьем, посидим, шашлычка поедим. Тогда и расскажу. Интересно было, просто отпад! Но тут, простите, скажу: ничего не было».
Майор этот оказался человеком порядочным. Когда уезжал в Союз, спрашивает меня: «Может, что-нибудь передать родным?». Я попросил отдать им «афганку» (специальная форма одежды. – Ред.), мне самому вряд ли удалось бы её через границу провезти. Но нас подняли по тревоге, и я попросил своего товарища отнести мою «афганку» особисту. Тот отнёс, но другую, пятьдесят шестого размера! Сестра потом рассказывала, что в Саранске к ней пришёл майор и отдал «афганку». Но когда я её дома в руки взял – это оказался огромный халат какой-то! Вот думаю, хитрый хохол! Куценко его фамилия. Но зла на него не держу. Пусть и Бог его простит.
Чарикар, Пагман, Лагар.
Буквально через несколько дней после возвращения из Кандагара, перед самым Новым годом, нам сказали, что опять надо выйти на точки. Вроде «духи» на Новый год собираются обстрелять Кабул. Мы поехали в Чарикарскую долину, оттуда на Пагман. Дальше нас загнали в горы. Мы взяли большую палатку, и мне как молодому дали её нести. Я: «Почему я? Разве больше некому?». Дембеля: «Если хочешь с нами ходить на боевые, бери и неси А если нет – будешь оставаться на броне». Если бы я отказался нести палатку, это был бы мой последний выход.
Палатку мне положили сверху рюкзака. Иду в гору и чувствую, что уже еле живой. А прошёл всего-то метров триста. Тяжело было ещё и морально: я же не знал о своих возможностях, сколько я вообще могу выдержать. (Я до этого видел парня из моего взвода, которому лямка рюкзака перетянула что-то на плече, и у него онемела рука. Он месяца два или три провалялся в госпитале. Там рука окончательно высохла, он стал инвалидом. Комиссовали…)
Дембель Умар остановился: «Ну-ка стой! Ты же сейчас помрёшь! Дышишь неправильно». Посидели с ним минут пять, он дал мне два кусочка сахара-рафинада. Говорит: «А теперь давай вместе со мной – ровненько, не торопясь. Пошли. Пускай они бегут. Далеко всё равно не убегут, не беспокойся».
Двинулись дальше. Но я всё опасаюсь, что не выдержу. А выдержать для меня было самым главным! И тут я вспомнил слова командира учебного полка: «Если тебе тяжело, то другим ещё тяжелее. Ты ведь морально сильнее». Такие слова обязывают… Если он вправду так думал, то я обязательно должен выдержать! И поставил себе цель: если даже будет невыносимо трудно, буду руку себе кусать, но буду держаться.
Шёл-шёл-шёл… И вдруг появились огромные силы, второе дыхание. Об этом я много слышал, но на деле оказалось, что оно открывается намного быстрее, когда ты несёшь большие тяжести. Буквально метров через пятьсот дыхалка заработала, как часы. А ноги-то у меня нормальные! И я пошёл-пошёл-пошёл!.. Одного обогнал, второго, третьего. В результате поднялся на гору первым.
Поднялись на высоту тысяча шестьсот метров. Только мы расстелили палатку, присели поесть… Тут команда: подниматься выше! Но дальше нести палатку досталась уже не мне. Шли часов десять и поднялись на три тысячи двести метров.
После этого случая я часто брал дополнительный груз. Командир спрашивает: «Кто понесёт дополнительные мины?». Никто не хочет. Говорю: «Давайте я». Конечно, я рисковал. Но мне хотелось доказать, что могу. А дембеля сразу обратили на это внимание и стали лучше ко мне относиться: не били, практически вообще не трогали. Хотя было за что! В горах ведь всякое бывает: не туда посмотрел или, хуже того, заснул. А молодой солдат засыпает только так! Стоишь, спать вообще не хочется. Туда-сюда посмотрел. Вдруг – бум!.. Прилетел удар от дембеля. Оказывается, ты уже спишь. Границы между сном и бодрствованием вообще нет.
Когда мы ещё ехали по Чирикарской долине и заехали в предгорья, то пошёл хлопьями снег. Вокруг глина склизкая, все грязные! Когда вижу видео из Чечни, всегда вспоминаю эту картину.
Для ночёвки растянули палатку. В палатке «поларис» (печка из танковой гильзы. – Ред.) стоит, тепло… Ребята бросают на землю бронежилет, сверху спальник зимний – так и спят. Я пока чем-то занимался, прихожу, а в палатке уже места нет! Дембеля: «А ну, брысь отсюда!». – «А где же мне спать?». – «Твои личные проблемы. Иди спи в броне». – «Там же железо кругом, колотун!». – «Твои проблемы». Что делать – непонятно…
Пошёл, открыл БМП. А наша машина на полметра от пола была забита мешками с луком, мы его у «духов» как-то взяли. Лук красно-синий – очень вкусный, сладкий. Мы жарили его с гречкой (я дома до сих пор так делаю).
Люк закрыл, положил бронежилет на мешки, залез в свой спальник и лёг спать. Вдруг просыпаюсь от грохота – дынь-дынь-дынь-дынь! – «Открывай!!!». Вылезаю из БМП, спрашиваю: «Что случилось?». Смотрю – стоят дембеля, все мокрые! Оказалось, что они вырыли под палатку яму, в ней рядами и лежали. А ночью пошёл дождь, и вода в эту яму так ливанула, что залила от дна сантиметров на двадцать. Спали крепко, поэтому когда проснулись, уже все мокрые. Умар мне: «Ты самый хитрый! Давай сюда свою одежду!». – «Так ты же сам меня загнал сюда!». Отдал Умару свою сухую одежду, но его мокрую не стал полностью надевать.
Тут команда – всем на боевые. Умар мне – остаёшься здесь! Я: «Почему?». – «Я старший группы. Сказал – остаёшься!». Ну ладно, он дембель. Остаюсь, значит остаюсь. Они пошли в горы, а я так расстроился…
Но мне опять повезло. Они поднялись наверх, а там снег! И тут ещё ударил мороз, градусов двадцать. Их продержали в горах двое суток. Снегом их завалило, пришлось копать в снегу ямы и в них спать. Кто-то даже обморозился. Но обморозился не потому, что в мокрой одежде пошёл, одежда на них быстро высохла. Мышцы, когда работают, такое тепло дают! (Меня дембель научил напрягать все мышцы секунд на двадцать. Потом мышцы отпускаешь – и от тебя пар валит! Жарко, как будто в бане парился.)
Когда они вернулись, то были жутко злые: «Кому это нужно было!». Войны с душманами никакой не было. Но на обратном пути они увидели на соседнем хребте каких-то оборванцев, которые шли без рюкзаков. Стали с ними воевать, а это оказалась своя пехота! Пока разобрались, успели двоих пехотинцев убить, а двоих ранить.
Мне дембель говорит: «Слушай, ты такой хитрый!». – «Да я же хотел идти! Ты меня сам не взял». Он: «Снимай одежду! Забирай свою, мокрую…».
«Чмошники»
После боевых заехали в Баграм, переночевали, оттуда уже вернулись в Кабул. В Баграме я встретил своего знакомого по учебке. Смотрю – возле «балдыря» (в Афгане так называли полковое кафе, в Гайжунае его обычно называли «булдырь») сидит какой-то пацан, похожий на бомжа, и ест буханку хлеба с торца. Мякиш вытаскивает, ломает и потихонечку съедает. Я зашёл в кафе, взял что-то. Вышел, мимо прохожу – вроде знакомое лицо. Подошёл – он вскочил: «Привет, Витёк!». Я: «Это ты?.. А что ты здесь, как «чмошник», сидишь?». – «Да так, захотелось кушать». – «А почему здесь ешь? Садись хоть на ступеньку, а то спрятался в углу». Он: «Всё нормально!». Это был тот самый парень из Минска, у которого мама была директором кондитерской фабрики.
И только потом ребята из нашей учебки, которые попали в 345-й полк в Баграм, рассказали, что он действительно «чмошник» (на армейском жаргоне – неопрятный, не следящий за собой, не умеющий постоять за себя человек. Сокращение от «человек морально отсталый». – Ред.). Не думал, что в Афган попадёт, но попал. И его там так зачморили! Мне его даже жалко стало. Хотя в учебке я его не любил: ведь именного его мне на кроссах и марш-бросках приходилось всё время таскать буквально на себе, замучил он меня совсем.
И история с этим парнем закончилась плачевно. Мне об этом потом рассказал заместитель командира их полка, мой земляк. В 345-м полку был «залёт»: с БМП-2 украли пулемёт ПКТ (пулемёт Калашникова танковый. – Ред.). Похоже, что его продали душманам. Но кому он нужен? Это же не обычный пулемёт с прикладом. Конечно, из ПКТ можно и вручную стрелять. Но это же танковый пулемёт, штатно стреляет через электрический спуск.
Искали, выясняли внутри полка, чтобы дело дальше не пошло, – по шее же дадут! Но так и не нашли. Тогда на броне выехали к кишлаку и по громкой связи объявили: «Пропал пулемёт. Кто вернёт, тому будет большое вознаграждение». Пришёл мальчик и говорит: «Меня послали сказать, что пулемёт есть. Мы его купили». – «Сколько денег хотите?». – «Столько-то». – «Когда принесёшь?». – «Завтра. Деньги вперёд». – «Нет, сейчас – только половину. Остальное завтра. Если уйдёшь с деньгами и не вернёшь пулемёт – сровняем кишлак с землёй».
На следующий день мальчик вернул пулемёт. Наши: «Ещё денег дадим, только покажи, кто продал». Через два часа выстроили всех, кто был в парке. Паренёк-афганец показал – вот этот, белобрысый. Оказалось, что пулемёт продал сын директора кондитерской фабрики. Получил он за это пять лет.
На тот момент оставалось служить ему всего около месяца… Денег у него не было, у него всё отбирали. А ему хотелось домой тоже дембелем нормальным вернуться. Ведь «чмошников» и на дембель отправляли как «чмошников»: давали грязный берет, такую же тельняшку. В «чмошники» попадали по разным причинам. У нас во взводе, например, был парень-самострел. Попали наши в окружение. Отстреливались. Появились раненые. И тут к ним пришёл вертолёт, но только за ранеными. Раненых загрузили. И тут парень отбежал в сторону, завернул ногу чем-то и прострелил. А это дембель увидел!
Самострел был с нашего призыва, но с ним мы даже не общались. Ведь десантники есть десантники, никто не любит несправедливость. Если я пашу и делаю всё правильно, а другой отлынивает, ничего не хочет делать, то потихоньку тот и становится «чмошником». Обычно таких отправляли в какую-нибудь пекарню или уголь таскать. Они в роте даже не появлялись. В роте у нас был один такой из Ярославля, другой – из Москвы. Первый был хлеборезом, хлеб резал на весь полк, а другой котельную топил. Они даже не приходили ночевать в роту – боялись, что дембеля побьют. Оба так и жили: один – в кочегарке, другой – в хлеборезке.
С тем, который топил котельную, произошла трагедия. Пошёл он как-то к хлеборезу, тот ему хлеба дал. А это увидел прапорщик, который был старшим по столовой. Прапорщик был очень занудный, хлеб почти никому не давал. Забрал прапор у кочегара хлеб, положил на стол и как дал парню в «дыню»! Тот убежал к себе в кочегарку. Через какое-то время ему стало плохо, он пошёл к врачу. Врач принимал другого солдата, говорит – посиди. Парню стало совсем плохо… Вдруг зрение потерял. Врач завёл его к себе и стал расспрашивать: «Так что случилось, расскажи?». Тот успел рассказать, что его прапорщик в столовой ударил… И – умер… У него оказалось кровоизлияние в мозг.
Прапорщика сразу заклевали: «Ты сам-то кто такой? На боевые не ходишь». Его хоть не посадили, но куда-то перевели. Это был «залёт» конкретный. Как скрыть такой случай? И присвоили погибшему парню орден Красной Звезды посмертно. Конечно, самого парня было жалко. Мама его, директор школы, потом писала нам письма: «Ребята, напишите, какой подвиг мой сын совершил! В честь него школу хотят назвать». Мы про себя по-солдатски думаем: ничего себе! Такой «чмошник», а в честь него школу называют! Вот ведь как получилось: многих из нас сто раз могли на боевых убить, а мы выжили. А он избегал трудностей, а так всё трагически для него закончилось.
Ещё был один «чмошник». Звали его Андрей. Он писал стихи. Однажды после Афгана мы с друзьями на день ВДВ встречались на ВДНХ. Стою, своих жду. Вижу – стоит какой-то парень, вокруг сгрудились десантники, которые в Афгане не служили. И он так помпезно рассказывает: мы там то-то, то-то, то-то!.. Я слушал, слушал – ну вот не нравится мне, как он рассказывает. И тут я его узнал! «Андрей! Это ты?!.». Он меня увидел – и пулей убежал. Спрашивают меня: «Кто он такой?». – «Неважно».
Он был морально слабый, на боевых не выдержал. Поэтому его оставляли в роте, никуда не брали. И плюс ко всему он за собой не следил: каждый день надо подшиваться – он не подшивается. И вообще не мылся, грязный ходил.
Мы-то сами постоянно себя в порядке содержали, одежду стирали. На улице под умывальником полковым (это трубы метров по двадцать пять длиной с дырками) ложбинка бетонная, по которой вода стекает. Кладёшь туда одежду, замылил и щёткой – ширк-ширк, ширк-ширк. Перевернул – то же самое. Потом щётку помыл и ею сгоняешь мыло с одежды. Постирал, позвал кого-то, вдвоём выкрутили, прогладил руками – и на себя надел. Летом на солнце всё высыхает минут через десять.
А Андрей этот одежду не стирал вообще. Заставляли – бесполезно. Но стихи писал неплохие. Приходят с боевых, дембель ему: «У моей девушки скоро день рождения. Давай что-нибудь такое придумай афганское: война, самолёты-вертолёты, горы, любовь-морковь, жди меня, я скоро вернусь…». Андрей: «Я так не могу!». – «Почему не можешь?». – «Мне нужно особое состояние…». – «А, воображение! Сейчас дам тебе воображение!». И берёт сапог. Андрей: «Всё-всё-всё… Сейчас будет!». И тут же сочиняет необходимые стихи.
Лентяй он был жуткий, засыпал везде. Уже будучи дембелем, я был в наряде по роте, он со мной. Ясное дело, что дневальным по роте дембель не стоит, молодые для этого есть. Прихожу – его нет на тумбочке. А эта тумбочка – в батальоне первая. Приходит командир батальона: «Где дневальный?!.». Я заспанный выбегаю: «Я!». – «Кто дежурный?». – «Я». – «А кто тогда дневальный?». – «В туалет сбежал». – «Почему никого не поставили?». – «Потому что я идиот, наверное…». Надо же было что-то сказать. – «Сам вставай!». Тут у меня всё закипело: между теми, кто ходит на боевые в горы, и теми, кто не ходит, – огромная разница. Вроде всё это – ВДВ, но это отличается, как пехота и лётчики. Одни в горах постоянно рискуют, а на броне риска намного меньше. И я на тумбочке должен стоять!..
Я нашёл его: «Ты что, спишь?!.». Он: «Нет, я отдыхаю…». Причём ноль эмоций, спит себе… (Наверное, я точно так же спал, когда заснул на бегу на посту после Кандагара.) Врезал ему каким-то сапогом: «А ну быстро на тумбочку!..». И буквально запинал его в коридор.
продолжение следует
http://bazaistoria.ru/blog/43580818425/Sovetskiy-soldat-afga...
Плен.
Стоим как-то на очередной горке. Тут меня вызывает один дембель и говорит: «Сегодня праздник – у нас сто дней до приказа» (Сто дней до приказа об увольнении. Приказ ежегодно подписывался всегда 24 марта. – Ред. ) Я: «И что?». – «Где «чарс»?». (Одно из названий анаши, наркотического средства из конопли. – Ред.). Я: «Какой «чарс»? Нет никакого чарса»!..». – «Рожай! Куда хочешь иди: в другой взвод или ещё куда. Мы тебя на боевые взяли! Если не родишь, больше на боевые не пойдёшь». – «Меня же увидят?». – «Стемнеет – сходи».
Вообще-то эту схему я теоретически уже знал. По рации анашу называли то «миша», то «андрей». Это чтобы офицеры, которые слушали наши разговоры, не поняли, о чём на самом деле речь. Чтобы выйти на второй взвод, даю два тона (два коротких сигнала по рации. – Ред.). – «Да». – «Ребята, у вас «миша» есть во взводе?». – «Нет, у нас «миши» нет». Ну ладно… Третий взвод: «миша» есть? Нет. Оказалось, что есть в управлении батальоном, они стояли на другой горке. – «Ребята, как стемнеет, я к вам поднимусь. Дадите – я сразу обратно».
Было часов шесть вечера. Дембелям сказал, что пошёл, и когда стало темнеть, стал спускаться. Спустился вниз – уже стемнело совсем. Честно говоря, было боязно. Шёл без бронежилета. На мне была куртка с карманами – «эксперименталка», она только-только появилась. Сверху «лифчик», там три магазина двойных, четыре ракетницы, две дымовые шашки оранжевые, четыре гранаты. Запалы к гранатам были отдельно. Бывали случаи, когда пуля попадала в гранату. Если граната была в снаряжённом состоянии, то она детонировала. Моему дембелю пуля попала в «эфку» (оборонительная граната Ф-1. – Ред.). Когда пуля ударила, он стал кричать – прощаться с друзьями: «Маме скажите то-то, то-то, сестре – то-то, то-то!..». Ему было очень больно, и он подумал, что умирает. Тут прибежал доктор: «Где-где-где?!.». – «Да вот здесь болит!». – «Да нет здесь ничего, только синяк квадратный!». Пуля попала в гранату, гранату ударила в пластину бронежилета, а пластина – уже ему в грудь. Если бы был вкручен запал, он точно бы погиб. Потом дембель показывал нам пулю, которая застряла между зубцами на «рубашке» гранаты…
Спустился я вниз, потом стал подниматься. Шёл очень медленно, осторожно, слушал внимательно. Вдруг вижу – у входа в пещеру огонь тлеет (горел чурбак, который может всю ночь тлеть без дыма), а вокруг этого костра сидят люди! Сначала я подумал, что это наши. Но почти сразу сообразил – не наши… Они меня пока не видели.
Как же я мог так ошибиться, перепутать направление и зайти прямо к «духам»! Но я не очень испугался, приготовился к бою. Положил автомат, снял с предохранителя, патрон уже был в патроннике. Вкрутил запалы в гранаты. Взял «эфку», усики разомкнул, выдернул и выбросил кольцо. Я видел там не больше десяти человек. До них было метров двадцать. Думаю: брошу гранату и перестреляю оставшихся из автомата. Наверняка у них анаша есть, так что задание дембелей всё равно выполню.
Только приготовился, как пришла мысль: никогда не убивал людей так близко. Когда стреляешь на расстоянии, то непонятно – убил или не убил. Может, душман просто упал? И тут же вторая мысль: а вдруг кто-то из них пошёл по нужде и зайдёт сзади? Только так подумал, мне автомат сзади в голову – бац!.. И крик!.. Тут же подбежали ещё два «духа» – бородатые, с автоматами. На голове шапки, которые краями заворачиваются наверх.
Меня схватили, потащили к пещере и бросили внутрь. Я даже не успел испугаться, был какой-то шок. Но автомат левой рукой инстинктивно схватил, другой рукой гранату крепко держу – кольцо-то выдернуто! Вижу: в углу на камне старший сидит. Он что-то сказал – ко мне пошли двое с верёвками, связать собрались. Один берётся за мой автомат – а я поднимаю гранату без кольца! Уже собирался бросить, как старший стал что-то быстро говорить и мне показывает: тихо, тихо, тихо, не надо… Обалдевшие «духи» отпрянули назад. Мы были внутри пещеры вчетвером, остальные стояли снаружи.
Они мне: «Шурави?». – «Да, шурави». Начали со мной разговаривать, но я же по-афгански ничего не понимаю! Говорят, говорят, мне непонятно. И в какой-то момент я осознал, что мне конец, мне отсюда точно не вырваться… Придётся взорвать гранату вместе с собой. Мысль эти привела меня в такой дикий ужас!.. Мне же всего девятнадцать лет! И неужто мне конец!.. И сразу обратил внимание, что тут мысли как-то по-другому пути пошли.
Время остановилось. Мыслил я очень ясно и чётко. Перед смертью я оказался в каком-то другом пространстве и времени. Думаю: лучше умереть в девятнадцать лет. Рано или поздно я ведь всё равно умру. Буду стариком каким-нибудь больным, да и вообще в жизни сложности наверняка будут. Лучше умереть сейчас.
И тут я вспомнил про крестик под петлицей. Меня эта мысль стала очень сильно греть. Появилась какая-то надежда не на спасение физическое, а что я могу обратиться к Богу. И обратился к Богу мысленно: «Господи, мне страшно! Отними у меня страх, помоги мне гранату взорвать!». Подрываться было очень страшно…
После этого пришли мысли о покаянии. Я стал думать: «Господи, мне всего девятнадцать лет. Лучше сейчас меня забери. У меня сейчас грехов мало, я не женат, с девушками не дружил. Ничего особенно плохого в своей жизни не сделал. А за то, что сделал, прости меня!». И вдруг я почувствовал Бога так близко, как никогда в жизни больше не чувствовал. Он был буквально над пещерой. И в этот момент время остановилось. Ощущение было такое: как будто я одной ногой уже на том свете нахожусь, а другой ногой – ещё на этом.
И тут открылись какие-то вещи, над которыми никогда в жизни не задумывался. Я с ходу понял, в чём состоит смысл жизни. Думаю: «Что самое главное в жизни? Дом построить? Нет. Родителей похоронить? Тоже нет. Дерево посадить? Тоже неважно. Жениться, детей родить? Нет. Работа? Тоже нет. Деньги? Даже странно об этом думать – конечно, нет. Нет-нет-нет… И тут я почувствовал, что самое главное, самое дорогое в жизни – это сама жизнь. И подумал: «Господи, мне ничего в жизни не надо! Ни денег, ни власти, ни наград, ни званий армейских, ничего материального. Как хорошо просто жить!».
И вдруг в голове мелькнуло: если я взорву гранату, то дембеля подумают, что я к душманам сбежал! Они же меня мучали, хоть и не били особо. – «Господи, Тебе всё возможно! Сделай так, чтобы дембеля так не подумали! Господи, и ещё одна просьба! Сделай так, чтобы моё тело нашли. Чтобы меня похоронили дома, у нас на кладбище. Маме будет намного легче, когда она будет знать, что это моё тело в гробу, а не кирпичи. Она обязательно будет это чувствовать. Придёт на кладбище, поплачет… У меня ещё три сестры есть, утешение всё равно будет». И я почувствовал какое-то необъяснимое спокойствие. Такие правильные мысли мне, совсем молодому парню, в голову приходили, просто удивительно.
И в этот момент пришёл парень лет шестнадцати, «бача». Его «духи» откуда-то вызвали. Оказалось, что он год или два жил в Союзе, в Куйбышеве (сейчас город Самара. – Ред.), и говорил по-русски. Стали спрашивать через него, откуда я, где служу. Отвечаю – в Кабуле, в десантных войсках. Здесь находимся на боевых. Спрашивают, откуда я родом. Отвечаю, что из города Саранска. Мальчик: «О, это недалеко от Куйбышева!». Я: «Да, рядышком». Спрашивают: «А как ты пришёл сюда?». – «Я шёл в другой взвод за «чарсом». – «За чем, за чем?!.». – «У нас праздник у дембелей, им надо его отметить. У нас принято водкой отмечать, но водки нет. Поэтому и отмечают таким способом». Они рассмеялись. Старший приказал – кто-то пошёл и принёс «чарс». Кусок большой, примерно с апельсин. Внешне он похож на пасту «гойя», тёмно-зелёного цвета, на ощупь, как пластилин, только жёстче.
(Сам я анашу не курил ни разу, ни до этого, ни после. Но не раз видел, как через три затяжки человек уходит в аут и становится невменяемым минимум на час. Я потом часто обкурившимся дембелям рассказывал анекдот про чукчу. – «А ну-ка про чукчу!». Начинаю: «Идёт чукча по пустыне. И вдруг вертолёт пролетел. И он как побежит обратно в свой аул! Кричит: я видел, я видел, я видел! Весь посёлок собрался – ну что ты видел? Ну, апельсин знаешь? Знаю. Совсем не похож!». И дембеля хохотали над этим по полчаса! Валялись в буквальном смысле, это же просто цирк был на конной тяге! Потом снова: «Давай!». И как только начинаю: «Чукча пошёл…» Они: ха-ха-ха!.. Полгода я дембелям этот анекдот рассказывал.)
«Духи» говорят: «Мы передали своим, что взяли пленного». Отвечаю: «В плен не сдамся. У меня граната без кольца, взорвусь вместе с вами. Знаю, чем плен закончится, я видел трупы наших». Они говорили-говорили между собой. Потом спрашивают: «Что предлагаешь?». – «Я предлагаю… Может, отпустите меня?..». – «Но ты же приехал убивать нас?». – «Да. Но в плен не сдамся. Я ещё никого не убил, всего полтора месяца здесь».
Душманы посоветовались ещё немного, потом старший говорит: «Ну ладно, мы тебя отпустим. Но с условием: мы тебе «чарс», а ты мне – свою куртку». (Куртка душману понравилась потому, что это была «эксперименталка». Её недавно дали, да и то только нашей роте – проверить. А она тяжёлая, как бронежилет. Как будто матрас на себе тащишь, в горы ходить в ней очень неудобно.)
Говорю: «Куртку можно. Только отойдите». У меня в одной руке автомат, в другой – граната. Я всё равно опасался, что душманы могут на меня кинуться во время переодевания. Автомат положил, осторожно вытянул одну руку из рукава, потом, другую с гранатой. Действовал с опаской, но было ощущение, что находился в какой-то прострации. Настоящего страха у меня не было. Когда я просил: «Господи, отними страх! Я боюсь взорвать гранату», Господь страх у меня отнял. И в тот момент я понял, что человек на девяносто девять и девять десятых процента состоит из страха. И этот страх мы сами на себя берём, им как будто грязью мажемся. Я почувствовал, что от этого мы и болеем. И если страха нет, то человек совсем другой.
Я отдал старшему куртку, тот её сразу надел. Все куртку похвалили, а мне говорят: «Ты настоящий шурави, хубасти-хубасти (хорошо. – Ред.)». Старший говорит: «Всё, мы тебя отпускаем. Вот тебе «чарс», вот конфетки». Даже чай мне налили. Но чай пить не стал – а вдруг отравят?
И действительно мне дали конфеты! Ещё платочки размером сантиметров тридцать на тридцать, на них вышивка в виде руки с пальцем и что-то по-арабски написано. И ещё наклейки овальные, размером сантиметров десять. Там тоже рука и надпись.
Говорят: «Мы тебя отпускаем, но оставь автомат». Отвечаю: «Автомат не дам. Я за него расписался, за потерю автомата четыре года «дисбата» (дисциплинарный батальон. – Ред.)». – «Ладно, автомат не нужен. У нас и патронов таких нет, 5,45. Давай ракетницы!». – «Это пожалуйста». Вытащил четыре штуки и отдал. – «Можешь идти, мы тебя отпускаем. Скоро рассвет».
Сунул всё, что они мне дали, в карман, встал и без страха совершенно, как будто мы сидели за столом с приятелями, пошёл к выходу. Нагнулся, вышел из пещерки. Впереди площадка метров, наверное, десять в длину. «Духи» машут рукой – тебе туда, ты оттуда пришёл!..
Первые секунды не думал ни о чём. Но как только прошёл метров пять, как будто проснулся!.. Появился такой страх, просто будто молния какая-то в меня ударила! Первая мысль: какой я дурак, они же сейчас в спину будут стрелять! От этой мысли меня сразу пробило потом холодным, по спине струйка потекла. Думаю: они даже бушлат сняли, чтобы не продырявить! Остановился… Я реально чувствовал эти пули в себе, мне казалось, что они уже стреляют! Решил повернуться лицом, чтобы стреляли не в спину. Повернулся: а они мне машут рукой – туда-туда!..
Развернулся обратно и как будто схватился за ниточку надежды Божьей. «Господи, пожалуйста! Ты меня почти спас! Осталось всего пять метров. Господи, Тебе всё возможно! Сделай так, чтобы пули мимо пролетели!». Иду, а ощущение такое, что всё равно будут стрелять! Осталось метра три. Не выдержал, обернулся: душманы руками машут – иди-иди, туда-туда!.. – «Господи, Ты меня почти спас! Три метра осталось… Ну пожалуйста, спаси меня!». И как сиганул в темноту!
Спустился вниз, стал подниматься. Сначала хотел гранату выбросить, но сообразил – если гранату брошу, то свои прикончат из гранатомётов. Так и пошёл дальше с гранатой. Поднимался очень осторожно – как бы не начали стрелять. А в Афганистане ведь как: темно-темно-темно… А как только солнце выходит, бац – и сразу светло! Буквально пять-десять минут – и день деньской!
Слышу: «Стой, пароль!». Пароль я назвал, цифры какие-то были. – «Это ты, что ли?!.». Поднимаюсь, радостный такой. Дембеля подбежали и в девять рук меня – бам-бам-бам!.. Я: «Тихо, у меня в руке граната! Взорвётся сейчас!». Они – в сторону! (Оказалось, что они действительно решили, что я к душманам сбежал! Всех опросили по сто раз – меня нигде нет. И испугались – поняли, что им по шее может попасть за это дело. А тут я вернулся. – «Ах, ты вернулся!.. Мы же за тебя столько переживали!..». И действительно – вместо того, чтобы праздновать сто дней до приказа, они всю ночь не спали! Короче, наваляли мне прилично. Хотя я всё равно был очень рад, что всё так обошлось.) Говорю: «Осторожно, у меня пальцы онемели!». Одни гранату держат, другие пальцы отгибают. Наконец гранату вытащили и бросили куда-то. Граната взорвалась – командир взвода проснулся. Вышел: «Что вы тут делаете? Кто гранату бросил?». – «Подумали, что «духи» ползут! Решили шваркнуть». Вроде поверил.
Дембеля: «Ну всё, тебе просто крышка! Жизни тебе не дадим!». А я всё равно счастливый, что живой остался!
Тут приходит приказ: спускаться вниз на другую сторону горы, на броню. А я в тельняшке, кителе и шапке, больше ничего на мне нет. Холодно… Командир взвода спрашивает: «А где куртка?». – «Да не знаю. Положил куда-то, она и потерялась». – «Где потерялась? Площадка одна – всё как на ладони! Ты меня за дурака считаешь?». – «Нет». – «Ну и где она?». – «Нету…». Не буду же я ему говорить, что я куртку душману отдал. Тем более здесь за командира взвода у нас был замполит, командир в это время от гепатита лечился. Он: «Приедем на базу, я тебе покажу!». А я всё равно рад, что от душманов живой вернулся! Ну побьёт, ну ничего страшного… Ведь за дело. И вообще, если бы душманы мне сказали: «Выбирай: либо мы тебя убьём, либо дембеля тебя будут бить целый месяц», я бы всё равно выбрал дембелей.
Спустились, сели на броню, поехали на четвёртый этап. У меня как у ненадёжного автомат забрали. Главный дембель мне говорит: «Ну всё, тебе крышка! Мы столько переживали из-за тебя! На боевые больше никогда не возьмём, будешь салагой до конца службы». – «Так вы сами меня послали за анашой!». – «Так мы тебя за анашой послали, а не куда-нибудь! Ты где был?». – «Сейчас расскажу». И подробно всё рассказал – командир не слышал, на другой машине ехал. – «Вот платки, вот наклейки, вот конфеты, вот анаша…». Разворачиваю, показываю. Он: «Так это же душманская!». – «Конечно! Я же тебе говорю, что был у «духов»! Бушлат им отдал, анашу взял». Он на меня: «Шайтан!..». Отвечаю: «Я не шайтан!». (Я знал, что это слово значит. Бабушка в детстве нам даже имя «чёрного» запрещала произносить. Когда мы сидели на бревне нога на ногу или на скамейке ногами болтали, она нам говорила: «Так нельзя! Он там сидит в это время, а ты его качаешь».)
Дембель был просто в шоке! Говорит: «Будешь в моей тройке!». Я: «Как скажешь». Это был очень сильный парень. Звали его Умар. Это его прозвище по фамилии Умаров. А имя его Дели. Внешне – просто двойник Брюса Ли! Он для меня стал реальным покровителем. Конечно, он меня гонял как сидорову козу, но никогда не бил и защищал от всех! (Умар строго настрого запретил мне кому-то рассказывать про историю с пленом, но потом сам и проболтался. Дембеля ведь когда обкурятся, то хвастаются, какие у них молодые шустрые. Умар слушал, слушал и говорит: «Вот у меня молодой – вообще волшебник! На боевых говорю ему: «чарс» нужен! Он к душманам сходил, «чарс» у них отобрал и мне принёс! Вот это волшебник!». И скоро об этой истории узнал весь полк.)
В конце концов наши решили не брать «зелёнку», а запустили туда весь боезапас артиллерийский. Мы вернулись в сам Кандагар, оттуда опять самолётом – к себе в Кабул.
Караул.
Только вернулись из Кандагара – сразу в караул. Меня поставили охранять парк машин. За парком – колючая проволока, дальше поле и метров через четыреста-пятьсот начинаются дома, это уже окраина Кабула.
Часовому надо ходить вдоль проволоки, как мишень (а «духи» тут постреливали время от времени). Это был конец декабря, ночью холодно. Надел бушлат, бронежилет, автомат сверху. Хожу, как огромная макивара (в карате тренажёр для отработки ударов. – Ред.), не попасть в такого человек просто невозможно. Ходил-ходил – думаю: «Опасно… Надо отойти подальше от проволоки. Хоть я и не дембель, но что-то не очень хочется маячить туда-сюда». Хожу уже между машинами. Иду-иду… Вдруг – бум, меня что-то ударило! Открываю глаза – лежу на земле. То есть я на ходу заснул и упал. Встал: «Как это?!.». Ну ладно бы я лежал и заснул. Но я же шёл! Снова иду-иду-иду. Так хорошо становится, тепло-тепло-тепло… Бам – опять на земле лежу. Вскочил, уже побежал. Тепло-тепло-тепло, словно как в тёплую воду погрузился… Бум – опять на земле! Сообразил, что я уже и на бегу заснул. Выбросил бушлат, бронежилет. Но уже и в одном кителе на бегу заснул! Встал – автоматом по спине себя бью! И стал изо всех сил бегать по кругу. Чувствую тут – вроде проснулся.
И вдруг слышу: «Витёк! Это я, «Сокол»! У меня «дэцл» есть и печенье. Давай захаваем!». Вся рота в нарядах, дружок мой попал в столовую. А «дэцл» – это банка сгущёнки, сто сорок граммов. Нам в принципе в Афгане каждое утро сгущёнку давали, в кофе её заливали. Но те, кто был в наряде в столовой, из сорока двух банок, которые были положены на полк, половину тырили себе. Все об этом знали, но никто даже не ворчал. Все понимали, что наряд в столовую – самый тяжёлый, сутки вообще не спишь.
Мы залезли в кабину «камаза». Успели по одному разу печенье в сгущёнку макнуть, и тут же домиком голова к голове сложились – вырубились оба…
Караул пришёл – меня нет! Все очень испугались, когда увидели, что я пропал. Ведь «духи» могли зайти в парк и утащить меня. Это же «залёт»! Сорок минут искали, но докладывать побоялись.. Ведь если придётся разбираться, то выяснится, почему я заснул. Отстоял свои два часа. Тут приходит дембель: «Теперь за меня два часа стоишь!». Через два часа пришёл уже и мой главный дембель, Умар: «Так, за меня два часа стоишь!». Отстоял шесть часов – уже моя смена подошла, стою за себя два часа. То есть я стоял всю ночь и поэтому под утро отключился окончательно.
Проснулся от ударов. Спросонья не могу понять, что происходит: бьют руками, ногами, но не по лицу, а как матрас выбивают. Тут самый свирепый дембель хотел меня побить уже по-настоящему. Но Умар сказал: «Ты что, обалдел, не трогай! Он же восемь часов стоял».
Особый отдел.
Через некоторое время меня вызывают в особый отдел – разбираться с моим походом к душманам под Кандагаром. Против меня грозились возбудить уголовное дело. Перед этим меня пригласил командир полка: «Смотри, могут сломать! Не колись – наш полк хотят признать лучшим полком ВДВ. Если что, то я тебя оттуда на боевые выдерну».
И получалось, что на боевых я отдыхал. Вернулись, оружие почистили, в баню сходили, кино посмотрели – на следующий день меня в особый отдел. Особисты пугали гауптвахтой, тюрьмой: ««Давай, колись, как ты у душманов побывал!». – «У каких душманов?». – «Солдат, говори, сколько душманов было, сколько «чарса» принёс! Кто тебя послал?». А мне пришлось говорить, что ничего не было. Перед этим дембеля пригрозили: «Смотри, не расколись!». И действительно, если бы я рассказал всё как было на самом деле, то у дембелей были бы очень большие проблемы. Но и мне бы точно крышка пришла.
Прошло полгода, первый особист уехал в Советский Союз, дело передали другому. А второй майор оказался моим земляком из Саранска. Пригласил меня: «Слушай, «зёма»! Все же говорят об этом. Ну расскажи, интересно же!». Я: «Товарищ майор, за копейку хотите купить? Хоть арестуйте, можете даже расстрелять меня – ничего не было. Это же смешно, как это вообще могло бы быть? Давайте мы вас сдадим в плен в тельняшке десантника и посмотрим, что от вас останется! Может, ухо или что-нибудь ещё…». Он так разозлился! Ходили слухи, что он владеет гипнозом, поэтому я ему в глаза не смотрел. Он: «В глаза мне смотри!». Я: «А чего мне в них смотреть? Они что, красивые, что ли?..». Конечно, я рисковал, так с ним разговаривая. А что было делать?!. Я тогда оказался между трёх огней: с одной стороны, дембеля, которые меня послали за анашой, с другой стороны командир полка говорит – не колоться! А особист требует: колись! Так что спасся я из этой ситуации просто чудом.
А спасал меня, как и обещал, командир полка. Звонят особисту: это наш снайпер, он очень нужен на боевых. Но как только возвращаюсь с гор – опять всё сначала. (Кстати, наш командир полка сейчас – замкомандующего ВДВ, генерал Борисов. Очень хотел бы с ним встретиться и поблагодарить.)
Я думаю, что особисты прежде всего хотели наказать солдат, которые послали меня за анашой. Разговаривал майор со мной очень жёстко. А тут как-то говорит: «Ладно, «зёма». Дело мы закроем. Расскажешь, как было?». Я: «Товарищ майор, давайте так! Домой в Саранск вернёмся, водочку поставим, выпьем, посидим, шашлычка поедим. Тогда и расскажу. Интересно было, просто отпад! Но тут, простите, скажу: ничего не было».
Майор этот оказался человеком порядочным. Когда уезжал в Союз, спрашивает меня: «Может, что-нибудь передать родным?». Я попросил отдать им «афганку» (специальная форма одежды. – Ред.), мне самому вряд ли удалось бы её через границу провезти. Но нас подняли по тревоге, и я попросил своего товарища отнести мою «афганку» особисту. Тот отнёс, но другую, пятьдесят шестого размера! Сестра потом рассказывала, что в Саранске к ней пришёл майор и отдал «афганку». Но когда я её дома в руки взял – это оказался огромный халат какой-то! Вот думаю, хитрый хохол! Куценко его фамилия. Но зла на него не держу. Пусть и Бог его простит.
Чарикар, Пагман, Лагар.
Буквально через несколько дней после возвращения из Кандагара, перед самым Новым годом, нам сказали, что опять надо выйти на точки. Вроде «духи» на Новый год собираются обстрелять Кабул. Мы поехали в Чарикарскую долину, оттуда на Пагман. Дальше нас загнали в горы. Мы взяли большую палатку, и мне как молодому дали её нести. Я: «Почему я? Разве больше некому?». Дембеля: «Если хочешь с нами ходить на боевые, бери и неси А если нет – будешь оставаться на броне». Если бы я отказался нести палатку, это был бы мой последний выход.
Палатку мне положили сверху рюкзака. Иду в гору и чувствую, что уже еле живой. А прошёл всего-то метров триста. Тяжело было ещё и морально: я же не знал о своих возможностях, сколько я вообще могу выдержать. (Я до этого видел парня из моего взвода, которому лямка рюкзака перетянула что-то на плече, и у него онемела рука. Он месяца два или три провалялся в госпитале. Там рука окончательно высохла, он стал инвалидом. Комиссовали…)
Дембель Умар остановился: «Ну-ка стой! Ты же сейчас помрёшь! Дышишь неправильно». Посидели с ним минут пять, он дал мне два кусочка сахара-рафинада. Говорит: «А теперь давай вместе со мной – ровненько, не торопясь. Пошли. Пускай они бегут. Далеко всё равно не убегут, не беспокойся».
Двинулись дальше. Но я всё опасаюсь, что не выдержу. А выдержать для меня было самым главным! И тут я вспомнил слова командира учебного полка: «Если тебе тяжело, то другим ещё тяжелее. Ты ведь морально сильнее». Такие слова обязывают… Если он вправду так думал, то я обязательно должен выдержать! И поставил себе цель: если даже будет невыносимо трудно, буду руку себе кусать, но буду держаться.
Шёл-шёл-шёл… И вдруг появились огромные силы, второе дыхание. Об этом я много слышал, но на деле оказалось, что оно открывается намного быстрее, когда ты несёшь большие тяжести. Буквально метров через пятьсот дыхалка заработала, как часы. А ноги-то у меня нормальные! И я пошёл-пошёл-пошёл!.. Одного обогнал, второго, третьего. В результате поднялся на гору первым.
Поднялись на высоту тысяча шестьсот метров. Только мы расстелили палатку, присели поесть… Тут команда: подниматься выше! Но дальше нести палатку досталась уже не мне. Шли часов десять и поднялись на три тысячи двести метров.
После этого случая я часто брал дополнительный груз. Командир спрашивает: «Кто понесёт дополнительные мины?». Никто не хочет. Говорю: «Давайте я». Конечно, я рисковал. Но мне хотелось доказать, что могу. А дембеля сразу обратили на это внимание и стали лучше ко мне относиться: не били, практически вообще не трогали. Хотя было за что! В горах ведь всякое бывает: не туда посмотрел или, хуже того, заснул. А молодой солдат засыпает только так! Стоишь, спать вообще не хочется. Туда-сюда посмотрел. Вдруг – бум!.. Прилетел удар от дембеля. Оказывается, ты уже спишь. Границы между сном и бодрствованием вообще нет.
Когда мы ещё ехали по Чирикарской долине и заехали в предгорья, то пошёл хлопьями снег. Вокруг глина склизкая, все грязные! Когда вижу видео из Чечни, всегда вспоминаю эту картину.
Для ночёвки растянули палатку. В палатке «поларис» (печка из танковой гильзы. – Ред.) стоит, тепло… Ребята бросают на землю бронежилет, сверху спальник зимний – так и спят. Я пока чем-то занимался, прихожу, а в палатке уже места нет! Дембеля: «А ну, брысь отсюда!». – «А где же мне спать?». – «Твои личные проблемы. Иди спи в броне». – «Там же железо кругом, колотун!». – «Твои проблемы». Что делать – непонятно…
Пошёл, открыл БМП. А наша машина на полметра от пола была забита мешками с луком, мы его у «духов» как-то взяли. Лук красно-синий – очень вкусный, сладкий. Мы жарили его с гречкой (я дома до сих пор так делаю).
Люк закрыл, положил бронежилет на мешки, залез в свой спальник и лёг спать. Вдруг просыпаюсь от грохота – дынь-дынь-дынь-дынь! – «Открывай!!!». Вылезаю из БМП, спрашиваю: «Что случилось?». Смотрю – стоят дембеля, все мокрые! Оказалось, что они вырыли под палатку яму, в ней рядами и лежали. А ночью пошёл дождь, и вода в эту яму так ливанула, что залила от дна сантиметров на двадцать. Спали крепко, поэтому когда проснулись, уже все мокрые. Умар мне: «Ты самый хитрый! Давай сюда свою одежду!». – «Так ты же сам меня загнал сюда!». Отдал Умару свою сухую одежду, но его мокрую не стал полностью надевать.
Тут команда – всем на боевые. Умар мне – остаёшься здесь! Я: «Почему?». – «Я старший группы. Сказал – остаёшься!». Ну ладно, он дембель. Остаюсь, значит остаюсь. Они пошли в горы, а я так расстроился…
Но мне опять повезло. Они поднялись наверх, а там снег! И тут ещё ударил мороз, градусов двадцать. Их продержали в горах двое суток. Снегом их завалило, пришлось копать в снегу ямы и в них спать. Кто-то даже обморозился. Но обморозился не потому, что в мокрой одежде пошёл, одежда на них быстро высохла. Мышцы, когда работают, такое тепло дают! (Меня дембель научил напрягать все мышцы секунд на двадцать. Потом мышцы отпускаешь – и от тебя пар валит! Жарко, как будто в бане парился.)
Когда они вернулись, то были жутко злые: «Кому это нужно было!». Войны с душманами никакой не было. Но на обратном пути они увидели на соседнем хребте каких-то оборванцев, которые шли без рюкзаков. Стали с ними воевать, а это оказалась своя пехота! Пока разобрались, успели двоих пехотинцев убить, а двоих ранить.
Мне дембель говорит: «Слушай, ты такой хитрый!». – «Да я же хотел идти! Ты меня сам не взял». Он: «Снимай одежду! Забирай свою, мокрую…».
«Чмошники»
После боевых заехали в Баграм, переночевали, оттуда уже вернулись в Кабул. В Баграме я встретил своего знакомого по учебке. Смотрю – возле «балдыря» (в Афгане так называли полковое кафе, в Гайжунае его обычно называли «булдырь») сидит какой-то пацан, похожий на бомжа, и ест буханку хлеба с торца. Мякиш вытаскивает, ломает и потихонечку съедает. Я зашёл в кафе, взял что-то. Вышел, мимо прохожу – вроде знакомое лицо. Подошёл – он вскочил: «Привет, Витёк!». Я: «Это ты?.. А что ты здесь, как «чмошник», сидишь?». – «Да так, захотелось кушать». – «А почему здесь ешь? Садись хоть на ступеньку, а то спрятался в углу». Он: «Всё нормально!». Это был тот самый парень из Минска, у которого мама была директором кондитерской фабрики.
И только потом ребята из нашей учебки, которые попали в 345-й полк в Баграм, рассказали, что он действительно «чмошник» (на армейском жаргоне – неопрятный, не следящий за собой, не умеющий постоять за себя человек. Сокращение от «человек морально отсталый». – Ред.). Не думал, что в Афган попадёт, но попал. И его там так зачморили! Мне его даже жалко стало. Хотя в учебке я его не любил: ведь именного его мне на кроссах и марш-бросках приходилось всё время таскать буквально на себе, замучил он меня совсем.
И история с этим парнем закончилась плачевно. Мне об этом потом рассказал заместитель командира их полка, мой земляк. В 345-м полку был «залёт»: с БМП-2 украли пулемёт ПКТ (пулемёт Калашникова танковый. – Ред.). Похоже, что его продали душманам. Но кому он нужен? Это же не обычный пулемёт с прикладом. Конечно, из ПКТ можно и вручную стрелять. Но это же танковый пулемёт, штатно стреляет через электрический спуск.
Искали, выясняли внутри полка, чтобы дело дальше не пошло, – по шее же дадут! Но так и не нашли. Тогда на броне выехали к кишлаку и по громкой связи объявили: «Пропал пулемёт. Кто вернёт, тому будет большое вознаграждение». Пришёл мальчик и говорит: «Меня послали сказать, что пулемёт есть. Мы его купили». – «Сколько денег хотите?». – «Столько-то». – «Когда принесёшь?». – «Завтра. Деньги вперёд». – «Нет, сейчас – только половину. Остальное завтра. Если уйдёшь с деньгами и не вернёшь пулемёт – сровняем кишлак с землёй».
На следующий день мальчик вернул пулемёт. Наши: «Ещё денег дадим, только покажи, кто продал». Через два часа выстроили всех, кто был в парке. Паренёк-афганец показал – вот этот, белобрысый. Оказалось, что пулемёт продал сын директора кондитерской фабрики. Получил он за это пять лет.
На тот момент оставалось служить ему всего около месяца… Денег у него не было, у него всё отбирали. А ему хотелось домой тоже дембелем нормальным вернуться. Ведь «чмошников» и на дембель отправляли как «чмошников»: давали грязный берет, такую же тельняшку. В «чмошники» попадали по разным причинам. У нас во взводе, например, был парень-самострел. Попали наши в окружение. Отстреливались. Появились раненые. И тут к ним пришёл вертолёт, но только за ранеными. Раненых загрузили. И тут парень отбежал в сторону, завернул ногу чем-то и прострелил. А это дембель увидел!
Самострел был с нашего призыва, но с ним мы даже не общались. Ведь десантники есть десантники, никто не любит несправедливость. Если я пашу и делаю всё правильно, а другой отлынивает, ничего не хочет делать, то потихоньку тот и становится «чмошником». Обычно таких отправляли в какую-нибудь пекарню или уголь таскать. Они в роте даже не появлялись. В роте у нас был один такой из Ярославля, другой – из Москвы. Первый был хлеборезом, хлеб резал на весь полк, а другой котельную топил. Они даже не приходили ночевать в роту – боялись, что дембеля побьют. Оба так и жили: один – в кочегарке, другой – в хлеборезке.
С тем, который топил котельную, произошла трагедия. Пошёл он как-то к хлеборезу, тот ему хлеба дал. А это увидел прапорщик, который был старшим по столовой. Прапорщик был очень занудный, хлеб почти никому не давал. Забрал прапор у кочегара хлеб, положил на стол и как дал парню в «дыню»! Тот убежал к себе в кочегарку. Через какое-то время ему стало плохо, он пошёл к врачу. Врач принимал другого солдата, говорит – посиди. Парню стало совсем плохо… Вдруг зрение потерял. Врач завёл его к себе и стал расспрашивать: «Так что случилось, расскажи?». Тот успел рассказать, что его прапорщик в столовой ударил… И – умер… У него оказалось кровоизлияние в мозг.
Прапорщика сразу заклевали: «Ты сам-то кто такой? На боевые не ходишь». Его хоть не посадили, но куда-то перевели. Это был «залёт» конкретный. Как скрыть такой случай? И присвоили погибшему парню орден Красной Звезды посмертно. Конечно, самого парня было жалко. Мама его, директор школы, потом писала нам письма: «Ребята, напишите, какой подвиг мой сын совершил! В честь него школу хотят назвать». Мы про себя по-солдатски думаем: ничего себе! Такой «чмошник», а в честь него школу называют! Вот ведь как получилось: многих из нас сто раз могли на боевых убить, а мы выжили. А он избегал трудностей, а так всё трагически для него закончилось.
Ещё был один «чмошник». Звали его Андрей. Он писал стихи. Однажды после Афгана мы с друзьями на день ВДВ встречались на ВДНХ. Стою, своих жду. Вижу – стоит какой-то парень, вокруг сгрудились десантники, которые в Афгане не служили. И он так помпезно рассказывает: мы там то-то, то-то, то-то!.. Я слушал, слушал – ну вот не нравится мне, как он рассказывает. И тут я его узнал! «Андрей! Это ты?!.». Он меня увидел – и пулей убежал. Спрашивают меня: «Кто он такой?». – «Неважно».
Он был морально слабый, на боевых не выдержал. Поэтому его оставляли в роте, никуда не брали. И плюс ко всему он за собой не следил: каждый день надо подшиваться – он не подшивается. И вообще не мылся, грязный ходил.
Мы-то сами постоянно себя в порядке содержали, одежду стирали. На улице под умывальником полковым (это трубы метров по двадцать пять длиной с дырками) ложбинка бетонная, по которой вода стекает. Кладёшь туда одежду, замылил и щёткой – ширк-ширк, ширк-ширк. Перевернул – то же самое. Потом щётку помыл и ею сгоняешь мыло с одежды. Постирал, позвал кого-то, вдвоём выкрутили, прогладил руками – и на себя надел. Летом на солнце всё высыхает минут через десять.
А Андрей этот одежду не стирал вообще. Заставляли – бесполезно. Но стихи писал неплохие. Приходят с боевых, дембель ему: «У моей девушки скоро день рождения. Давай что-нибудь такое придумай афганское: война, самолёты-вертолёты, горы, любовь-морковь, жди меня, я скоро вернусь…». Андрей: «Я так не могу!». – «Почему не можешь?». – «Мне нужно особое состояние…». – «А, воображение! Сейчас дам тебе воображение!». И берёт сапог. Андрей: «Всё-всё-всё… Сейчас будет!». И тут же сочиняет необходимые стихи.
Лентяй он был жуткий, засыпал везде. Уже будучи дембелем, я был в наряде по роте, он со мной. Ясное дело, что дневальным по роте дембель не стоит, молодые для этого есть. Прихожу – его нет на тумбочке. А эта тумбочка – в батальоне первая. Приходит командир батальона: «Где дневальный?!.». Я заспанный выбегаю: «Я!». – «Кто дежурный?». – «Я». – «А кто тогда дневальный?». – «В туалет сбежал». – «Почему никого не поставили?». – «Потому что я идиот, наверное…». Надо же было что-то сказать. – «Сам вставай!». Тут у меня всё закипело: между теми, кто ходит на боевые в горы, и теми, кто не ходит, – огромная разница. Вроде всё это – ВДВ, но это отличается, как пехота и лётчики. Одни в горах постоянно рискуют, а на броне риска намного меньше. И я на тумбочке должен стоять!..
Я нашёл его: «Ты что, спишь?!.». Он: «Нет, я отдыхаю…». Причём ноль эмоций, спит себе… (Наверное, я точно так же спал, когда заснул на бегу на посту после Кандагара.) Врезал ему каким-то сапогом: «А ну быстро на тумбочку!..». И буквально запинал его в коридор.
продолжение следует
Свежие комментарии