Кордонная линия тянулась по правому гористому берегу Кубани. У Анапы она соединялась с береговой Линией, тянущейся вдоль берега Черного моря на юг до Грузии. Гарнизоны постов береговой линии были сняты и перевезены в Крым перед самым началом осады Севастополя, но кордонная линия на Кубани оставалась, как прежде оплотом против набегов горцев и опорой для наступательных действий против них же.
С Днепра на Кубань переселились казаки со своими приемами строить укрепления и даже со своими старинными пушками, помнившими времена чуть ли не Наливайки и Палия. Их посты представляли собой четырехугольные редуты с бруствером, усаженным терновником. Такие редуты с успехом выдерживали нападения конных шаек и пеших толп. Неизменно, на каждом таком редуте устраивалась наблюдательная вышка, вроде пожарной каланчи, только самого простого вида. На камышовой крыше этой вышки вздымался пикою шест с перекладиной, а на каждом конце перекладины подвешен был на бечевке шар из ивовых прутьев. Это и был телеграф или по-казацки «маяк». Когда сторожевой на вышке замечал черкесов, сторожевой поднимал, дергая за бечевки, оба шара кверху, и, если при этом был хотя бы слабый ветер, они раскачивались и «маячили» тревогу.
Кроме того, рядом с укреплением врыт был длинный шест, обмотанный соломой, а наверху шеста торчала кадушка со смолой. Если нападение черкесов производилось ночью, зажигался этот маяк. Тогда один за другим вспыхивали и горели такие маяки по всей линии, поднималась ружейная пальба, кричали люди, ревела скотина, а иногда прокатывался по реке пушечный выстрел, не столько вредоносный для черкесов, сколько внушительный и ободряющий для казаков.
Впереди укреплений, по сторонам их, для связи ставились пикеты, — по казачьи «бикеты» — простые шалаши, окруженные плетневой оградой: они вмещали от трех до десяти казаков. Зная малочисленность пикетов, черкесы иногда окружали их ночью большой толпой и кричали по-русски:
— Эй, Иван, гайда за Кубань!
Это означало: «Не трать зарядов, а лучше сдавайся». Но казаки начинали отстреливаться из-за своей плетневой крепости, и часто бывало, что отбивали нападение или вызывали своей пальбой помощь с постов, а иногда все до одного погибали.
Когда в 1787 г. запорожцы в числе тринадцати тысяч двинулись по грамоте Екатерины переселяться на Кубань, пограничную с тогдашними турецкими землями на Кавказе, в грамоте Екатерины обязанность жениться и завести свое хозяйство была поставлена в числе первых обязанностей для бездомной запорожской вольницы. Пришлось эту обязанность выполнить: на новых местах вышли из них не такие уж плохие хозяева, потому что на Кубани нашли они не только богатейшие земли — бездонный чернозем — но еще и неусыпного врага всему хозяйству в лице шапсугов, абадзехов и других кавказцев с левого берега реки.
Но как бы не была беспокойна жизнь казаков переселенцев, надо было жить и «границу держати», и первоначальные коши и курени их превратились в станицы и хутора, подкреплявшие кордонную цепь особыми отрядами во время ожидавшихся по розыскам разведчиков нападений горцев летом и осенью. Зимой же эти вспомогательные отряды располагались около линии биваком под открытым небом и выстаивали так два, два с половиной месяца, потому что зимой Кубань замерзала и была проходима во всю длину для пеших горцев — «психадзе», для конных — «хеджеретов».
На лугах вдоль Кубани заготовлялось сено для коней и скота — несколько тысяч стогов, — миллионы пудов сена, — но достаточно было шапсугу или хеджерету приставить к нему пистолет и выстрелить — вот и начинал пылать стог: жечь казацкое сено входило в практику борьбы горцев с русскими, и делалось это большей частью зимой.
Летом в неоглядных кубанских плавнях, представлявших сплошную топь, покрытую камышами и кое-где прорезанную текучими водами или озерами, оставшимися после разлива реки, тоже могли таиться на островах или отмелях, поросших ивняком небольшие шайки. Но зато те же плавни скрывали многочисленные казачьи пикеты.
Плавни со всеми узенькими едва заметными тропинками в них, проложенные стадами кабанов, были, конечно, хорошо известны казакам, которые охотились в них на тех же кабанов, и на диких коз, и на фазанов, и на другую дичь. Плавни представляли собой совершенно особый мир, полный до краев кипучей жизни и самой свирепой борьбы за жизнь. В них только и делали, что бесчисленно размножались птицы, звери и неустанно истребляли сильные слабых, а весной и летом всюду в них гудели неисчислимые комары, жадно впиваясь в лицо, руки и шею казаков, сидевших в осаде. Эти тучи комаров и мошкары, крутившихся над тем или иным местом в плавнях, всегда, между прочим, давали знать осторожным горцам, что тропинки стерегут казаки, а казакам — что на отмелях или островках таятся горцы.
Пограничная прикубанская война мелкими и мельчайшими партизанскими отрядами, война неустанная, тянувшаяся из поколения в поколение десятки лет, не смогла не породить и с той и с другой стороны отчаянных храбрецов совершенно своеобразного склада.
Со стороны горцев такими были хеджереты, то же самое, что за Тереком абреки. Хеджереты от арабского слова «хеджра» — бегство, беглецы, выселенцы из отдаленных аулов, ничего не имеющие, кроме коня и оружия. Набеги на русских были их единственным способом жизни. И когда тот или иной горский вождь задумывал большой набег, он заранее оповещал об этом, расстилал около своего двора бурку. Всякий, кто хотел участвовать в набеге, бросал камешек на эту бурку. Считалось унизительным у горцев считать людей: считались камешки и по их числу определялась сила отряда. Основное ядро каждого из таких отрядов состояло, конечно, из хеджеретов, о которых недаром говорилось, что они «подковами пашут, свинцом засевают, шашками жнут».
Первые бедняки по одежде и первые богачи по оружию, хеджереты были действительно удальцы, смельчаки, готовые идти на самые дерзкие предприятия. «Кожа с убитого хеджерета ни на что не годится, но когти этого зверя дорого стоят», — так говорилось о них у горцев. Горцы складывали о них песни, горские девушки отдавали на празднествах им предпочтение перед молодыми красавцами, бешметы которых были обшиты серебряным галуном — признак их родовитости и богатства. И первая красавица большого шансугского аула, царица пира, проходя мимо подобных галунников, находила затерянного в толпе, оборванного, хеджерета, славного своими подвигами, и подавала ему руку для пляски.
И это отличие считалось у хеджеретов высшей наградой, а жизнь — копейкой. Но нужно же было и казакам выставить из своей среды против подобных рыцарей таких, которые были бы равноценны им по сметливости и спокойной отваге: такими именно были черноморские пластуны.
Свежие комментарии